Черная моль (Черный мотылек) др.перевод - Хейер Джорджетт - Страница 20
- Предыдущая
- 20/71
- Следующая
— А что вы готовы поставить? — осведомился Фортескью.
— Да что ему будет угодно!
Виконт бросил кости и проиграл, его светлость выиграл во второй раз.
— Похоже, мне сегодня везет, — заметил он. — Ставлю мою красавицу против всех ваших имений, Маркхем.
Сэр Грегори со смехом покачал головой.
— Нет-нет! Сохраните свою даму при себе!
— Именно так я и намереваюсь поступить, мой дорогой друг. Тем более, что она не в вашем вкусе. Я и сам начинал задумываться над тем, так ли она сладка, как кажется на вид, — вытащив табакерку, он угостил хозяина и всех присутствующих. Сочтя, что овчинка выделки не стоит, все успокоились и оставили эту тему.
В течение этого вечера его светлость выиграл три тысячи гиней — две в ломбер и одну в кости — проиграл своего пресловутого серого гунтера, а затем снова отыграл его у Уилдинга. Ушел он часа в три ночи вместе с Фортескью — оба с ясными головами, хотя его светлость пропустил изрядное количество бургундского, а уж пунша куда больше, чем может выпить обычный человек без печальных для самочувствия последствий.
Когда двери особняка лорда Эйвона за ними закрылись, Трейси обратился к другу.
— Пешком, Фрэнк?
— Поскольку нам по пути, да, — ответил Фортескью и взял герцога под руку. — Прямо по Брод-стрит, а потом через Серкус. Самый короткий путь.
Какое-то время они шагали молча. Поравнявшись с фонарщиком, Фортескью весело пожелал ему доброй ночи, на что тот ответил насквозь пропитым голосом. Герцог не произнес ни слова. С удивлением покосившись на его мрачное чернобровое лицо, Фрэнк заметил:
— Тебе же сегодня везло, Трейси.
— Умеренно. Я надеялся восполнить потери прошлой недели.
— Ты, вероятно, в долгах?
— Вроде того.
— И сколько, Трейси?
— Ах, мой дорогой, понятия не имею! И не желаю знать. И пожалуйста, не читай мне проповедей.
— Не буду. Я уже однажды высказался по этому поводу.
— Неоднократно.
— Да, много раз. Однако на тебя это не произвело впечатления.
— Ни малейшего.
— Осмелюсь заметить, Трейси, ты все же зря не послушался. Ведь не все в тебе зло, Трейси!
— Что за странный ход рассуждений привел тебя к такому выводу?
— Ха! — рассмеялся Фортескью. — Но ведь в каждом даже самом скверном человеке таится искра добра. Одна надежда на это и на твое доброе отношение ко мне.
— Интересно знать, когда это я был к тебе добр? Исключая, разумеется, те случаи, когда я был вынужден просить тебя оставить меня и мои дела в покое.
— Я не имею в виду эти случаи, — сухо заметил Фортескью. — И не расценивал в тот момент твои поступки в этом свете. Я имею в виду отдельные эпизоды…
— Смотри, не навлеки на себя проклятия столь необдуманными высказываниями, — спокойно произнес его светлость. — Впрочем, мы отклонились от темы. Что же конкретно такого хорошего я сделал и когда?
— Ты сам прекрасно знаешь. Когда ты вытащил меня из этой проклятой долговой ямы.
— Теперь вспомнил. Да, это было чертовски благородно с моей стороны. Сам до сих пор недоумеваю, зачем я только это сделал.
— Именно это и хотелось бы знать.
— Наверное, я испытываю к тебе некоторое подобие привязанности. И уж точно не сделал бы того же для любого другого человека.
— Даже для собственного брата? — резко спросил Фортескью.
К этому времени они пересекли Серкус и шли по Гей-стрит.
— А уж для него — в последнюю очередь, — последовал невозмутимый ответ. — Ты что, думаешь сейчас о трагическом положении, в котором оказался Эндрю? Занятно, не правда ли?
— Неужели тебе это кажется занятным?
— Конечно! И мне хотелось бы продлить удовольствие, но тут на выручку этому юному болвану поспешил мой почтенный родственник.
— Ты хочешь сказать, что отказался бы ему помочь?
— Боюсь, в конце концов все равно пришлось бы.
— Нет, все же у тебя что-то неладно с головой! — воскликнул Фортескью. — Иначе чем объяснить твое столь противоречивое поведение?
— Мы, Бельмануары, все немного сдвинутые, — мягко заметил Трейси. — Однако полагаю, что в моем случае это не что иное, как проявление концентрированного зла.
— Я не верю! Ведь ты доказал, что можешь вести себя совершенно иначе! Ты не пытался ободрать меня, как липку, хотя вполне мог. Как, к примеру, всех этих несчастных юнцов, с которыми садишься играть.
— Просто с тебя нечего взять, — возразил герцог.
— И ты не насмехаешься надо мной в этой столь свойственной тебе отвратительной манере. Почему?
— Да просто нет охоты, вот и все. Ты мне нравишься.
— Ни капли здравого смысла! Ну, а кто-то другой, кроме меня, тебе симпатичен?
— Знаешь, что-то в голову не приходит. И потом, нельзя сказать, чтоб я так уж обожал тебя. Мне претят манеры моих братьев. Я любил многих женщин и, без сомнения, буду любить еще…
— Нет, Трейси, — возразил Фортескью, — ты никогда в жизни не любил ни одной женщины. Возможно, это тебя и спасало. Я говорю не о плотской страсти, но о настоящей любви. Ради всего святого, Бельмануар, живи чище!
— Не стоит так убиваться, Фрэнк. Уверяю, я того не стою.
— А я склонен думать, что все же стоишь! И еще мне кажется, что если б тебя любили, когда ты был еще ребенком… Твоя мать…
— Ты когда-нибудь видел мою мать? — лениво осведомился его светлость.
— Нет, но…
— А сестру?
— Э-э, да…
— В ярости?
— Но, послушай…
— Потому, что если б видел, то узнал бы, какова была моя мать. Только еще раз в десять хуже Лавинии. О, мы были замечательной семейкой, особенно когда собирались все вместе!
— Понимаю.
— Господи! Да ты никак меня жалеешь? — с состраданием в голосе воскликнул Трейси.
— Жалею. А что, ты считаешь, у меня нет для этого оснований?
— Фрэнк, дорогой, уверяю, жалеть не стоит, пока я сам себя не пожалею. А до тех пор…
— Когда настанет этот момент, жалости во мне уже не останется.
— Умно, Фрэнки! Так ты считаешь, что я рано или поздно вступлю на путь исправления? Глубокое заблуждение! К счастью, сей прекрасный момент еще не настал и сильно сомневаюсь, что настанет вообще. Ну вот, мы, кажется, и пришли!..
Они стояли возле высокого особняка, где жил Фортескью. Он обернулся и обнял друга за плечи.
— Трейси, заклинаю! Оставь этот безумный образ жизни! Оставь этих женщин и вино и бесконечные азартные игры! Ибо однажды, поверь мне, ты оступишься и погибнешь!
Герцог резко отстранился.
— Не желаю, чтоб видели, как на улице ко мне пристает мужчина, — объяснил он. — Уверен, что грязных намерений у тебя нет. Однако подобные порывы следует подавлять.
— Неужели ты сам не слышишь, сколько дерзости и высокомерия в твоем тоне, Бельмануар? — с плохо скрываемой обидой спросил Фортескью.
— Естественно, слышу. Просто я еще не достиг совершенства в этом искусстве. Однако все равно, премного благодарен за добрый совет. Прости, но я не усматриваю в нем много пользы. Предпочитаю кривые дорожки.
— Да, очевидно, ты прав, — вздохнул Фортескью. — И раз не желаешь выбрать прямую, пусть даже узкую и тернистую, то остается одна надежда, что рано или поздно ты влюбишься по-настоящему. Глубоко и искренне, и тогда твоя избранница спасет тебя.
— Что ж, уведомлю тебя, как только подвернется такой случай, — пообещал его светлость. — А теперь доброй ночи!
— Доброй ночи! — Фрэнк коротким кивком ответил на его вычурный поклон. — Увидимся завтра, хотя… какое завтра, уже сегодня утром, в Бате?
— Для всякого дня достаточно зла его, — ответили ему с улыбкой. — Спи спокойно, мой друг! — и, насмешливо махнув рукой, его светлость перешел улицу и направился к своему дому, расположенному почти напротив.
— Ты бы тоже спал спокойно, если б совесть у тебя была чиста. И если б не старался изо всех сил пренебречь советами своего единственного на свете друга! — с горечью крикнул ему вслед Фрэнк. — Черт бы тебя побрал, Трейси, злодей ты эдакий! — с этими словами он поднялся по ступенькам и вставил ключ в замочную скважину. Услышал, как со стуком захлопнулась дверь дома напротив, и обернулся.
- Предыдущая
- 20/71
- Следующая