Рельсы - Мьевиль Чайна - Страница 8

Вообще-то это было неправильно. Обычно члены команды подначивали Шэма насчет его роста, что он, мол, слишком велик для своих лет, и были правы. На «Мидасе» он был не самым юным, не самым мелким и не самым худощавым. Йехат Борр при росте в три фута с хвостиком был мускулист и силен, как медведь. Отжимался, стоя на руках. Бросал гарпун, как сам Бенайтли. Причем вися вниз головой на веревке. Но на дрезине Шэм оказался самым мелким и самым легким.

— Меня вообще не должно здесь быть. — Его голос дрогнул, Шэм это услышал, ему не понравилось. Он ведь сам сюда пролез, разве нет? А при малейшей опасности, значит, взад пятки? Выходит, его дело накладывать повязки да заваривать чай, а лезть в недоступный вагон на потерпевшем крушение поезде — это уж без него, пожалуйста.

«О, Каменноликие», — подумал он. Закрытое купе отталкивало и притягивало его одновременно.

— Я же говорил, — буркнул кто-то. — Бросьте, он откажется…

— Ну, смелее, — настаивал Вуринам. — Старье ведь тебе по нраву или нет? — Он поглядел Шэму в глаза. — Что скажешь?

На Шэма смотрели все. Что заставило его сказать «да», стыд или бравада? Хотя какая разница.

Он цеплялся и лез. Отталкивался ногами. «Как будто исследуешь заброшенный дом на Стреггее», — говорил он себе. Ему не раз доводилось это делать. Получалось не то чтобы блестяще, но куда лучше, чем можно было ожидать. Пока его подталкивали под зад, держа за ноги, он извернулся, выдохнул и просунул голову и плечи внутрь.

Там было темно. Окна в той стене, которая теперь стала потолком, закрывали ставни. Узкие лучи света с танцующими в них пылинками просовывались в щели, выхватывая пятачки пола, плесень, обрывки бумаги, какое-то тряпье.

— Я мало что вижу, — сказал Шэм. Он заскребся, полез дальше, и, наконец, со стуком спрыгнул на пол. «Что ж, — осторожно подумал он, обтирая руки, — пока все не так плохо».

— Я внутри, — сказал он вслух. — Так, что у нас тут?

Немного. Задняя часть вагона была сплющена, разбита в лепешку мощным ударом, уже давно. Глаза Шэма привыкали к отсутствию света. На клочках бумаги еще сохранились какие-то знаки, слишком мелкие, а потому непонятные. Кучками лежал пепел.

— Ерунда всякая, — сказал он. Окна у его ног были распахнуты в землю. От ее близости его невольно бросило в дрожь.

Нет ничего странного в том, что в тот момент Шэм подумал об отце. Мысли в его голове тащились со скоростью тяжело нагруженного товарняка. Так вот, значит, как все было, когда перевернулся его поезд? Никто тогда не выжил, семьи не получили никакого известия. Шэм много раз задумывался о том, каким был тот потерпевший крушение поезд — удлиненная тайна на колесах. Правда, он никогда не представлял его себе лежащим на боку, как этот. Теперь ему представился случай исправить ошибку своего воображения. Он шмыгнул носом.

Шэм двинулся дальше, разбрасывая ногами мусор. В детстве он не раз играл с ребятами в сальважиров. А теперь сам оказался внутри утиля, в прямом смысле слова. Перед ним были обломки стула. Осколки ординатора. Изуродованная пишущая машинка с торчащими в разные стороны клавишами. Он пошевелил ногой груду тряпок.

Что-то со стуком выкатилось из лохмотьев. Череп.

— В чем дело? — крикнул Вуринам, услышав Шэмов визг.

— Я в порядке, — отвечал тот. — Испугался просто. Ничего страшного.

Шэм смотрел на череп, тот смотрел на него. Глазниц было три — прямо в центре лба располагалась аккуратная лишняя дырочка. Шэм ногой отмел в сторону тряпки. Под ними оказались еще кости. Однако для целого скелета их явно не хватало, как не сразу, но все же сообразил Шэм, на которого снизошло неожиданное озарение.

— Кажется, я нашел капитана, — тихо сказал Шэм. — Только спасать его уже поздно.

Кость предплечья торчала из оголенной грязи в окне. Она уходила в нее глубоко. Рядом была расколотая чашка, набитая грязью. Как будто ею копали.

Шэм был уже не маленький. Конечно, он знал о том, как распространяются суеверия, и знал, что земля не яд в полном смысле слова. Много лет прошло с тех пор, когда он верил, что по-настоящему отравится и умрет от одного прикосновения к ней. Но все же она представляла реальную опасность. Всю жизнь, с раннего детства, его учили избегать контакта с землей, и не без причины.

Однако он присел. Медленно протянул вперед руку. Осторожно коснулся пальцами земли в окне, но тут же отдернул их, будто обжегся. Он вспомнил себя школьником, когда они с одноклассниками пробирались в Стреггейскую гавань и толпились у самого берега, над жирной землей рельсоморья, расчерченной сеткой путей. Тогда все подначивали друг друга пощупать землю.

Шэм сморщился и натянул на пальцы рукав. Потом вытащил из земли кость и отшвырнул ее в сторону. Долго собирался с мужеством. Наконец медленно погрузил пальцы в дыру, чтобы узнать, что там искал или, наоборот, прятал мертвец.

Он скрипнул зубами. Внутри было сухо и холодно. Он пошарил еще. Протянул руку дальше. Почувствовал что-то. Ощупал это что-то кончиками пальцев, ухватился, аккуратно потянул на себя. Это оказался плоский пластмассовый квадратик, вроде того, что был в его камере. Карта памяти. Он опустил ее в карман, лег на землю и снова сунул руку в дыру.

— Шэм! — крикнул Вуринам. Шэм лежал, прижавшись щекой к земле. Наверху, шелестя крыльями, точно страницами, пищали дневные летучие мыши; они возвращались на насиженные места. — Шэм, выходи!

— Сейчас, — сказал Шэм и протянул руку еще дальше. И тут же был укушен.

Шэм подскочил, как игрушечный чертик на пружинке, вопя от ужаса и размахивая окровавленной рукой. Вуринам кричал, летучие мыши пищали, из-под земли раздавался треск.

Шэм понял, куда девались кости капитана. Теперь он знал, почему от его одежды остались одни лохмотья. Он схватился за висящую набок дверь, но его раненая рука не держала как следует. Из окон выпучивалась земля. Раздавался страшный костяной звук. Шэм уставился в дыру в земле. Оттуда на него смотрели два глаза.

Тварь лезла наверх. Вот-вот вырвется из своего тоннеля. Прогрызет путь наружу. Страшная, голая, бледная, как труп, морщинистая, зубы-ножницы. Голая кротовая крыса.

С тех пор, как человечество встало на рельсы, опасности и страхи, таящиеся под землей, а также их неодолимая притягательность вошли у людей в легенду. На островах нормального уровня есть, конечно, свои хищники. Горные кошки, волки, ящерицы-вараны, агрессивные нелетающие птицы, разные другие твари, всегда готовые загрызть, заклевать или затоптать неосмотрительного путника. Но они лишь малая часть экосистем твердой земли, так сказать, навершия многосоставных пирамид животной жизни. А те предусматривают разные типы поведения живых существ, не только агрессию, но и кооперацию, и симбиоз, и даже нежность.

Жизнь под землей, напротив, отличается прямолинейной строгостью отношений. Там каждый норовит сожрать каждого.

Есть там свои травоядные. Они грызут корни. Но их мало, и они всегда в опасности. Глядя на них, поневоле подумаешь, что Драчливые Боги рельсоморья, наскучив своими вечными сварами, решили отдохнуть и создали их жестокой шутки ради. Заглянем под рельсы и шпалы: те твари, что роют норы и ходы, те, что крадутся чужими тоннелями, те, что выныривают из моря и снова бросаются в него, те, что протискиваются в расщелины расколотого мира, те, что обвиваются вокруг корней и сталактитов, — все они в подавляющем большинстве хищники, безжалостные и жестокие. Как полагают натуралисты, давящая материальность подземного царства способствует росту напряженности жизни. По сравнению с ним экосистемы островов представляются оазисами миролюбия.

Однако жестокие нравы рельсоморья, его глубин и поверхности, вовсе не исключают сложных моделей поведения. Вечно голодным подземным тварям известно немало способов — в том числе весьма изобретательных — съесть зазевавшегося собрата или даже злополучного мужчину или женщину. Тварям рельсоморья все в пищу годится. Вот почему поездные бригады видят в них лишь одно: бесконечную галерею страхов.