Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 78
- Предыдущая
- 78/108
- Следующая
Не отрываясь от бумаг, Голицын кивнул. Государь проявлял исключительную любезность, когда хотел. Если бы ему нужно было остаться без свидетелей, он выслал бы старого друга, не думая извиняться. Но сейчас Александр Павлович нуждался в «третьем лишнем»: присутствие постороннего удержит посетителей в рамках этикета, не позволив перейти к оскорбительной откровенности.
Первым был Карамзин. Историограф вступил в спальню около девяти и низко поклонился государю. За долгие годы, проведенные бок о бок, они привыкли: один – что его не слышат, другой – что с ним не перестают говорить. Николай Михайлович считал своим долгом доносить до царя мнение благонамеренных граждан. Оные были всегда встревожены. Высокий, величественный, с сухим породистым лицом писатель на пороге шестидесятилетия притягивал взгляд благородной красотой ума, отпечатавшейся в каждой черте.
– Ваше императорское величество…
– Николай Михайлович…
Они сохраняли церемонность, хотя встречались почти каждый день.
– Как видите, мои сборы на исходе, – улыбнулся Александр.
– Это пугает.
Император радушно указал на стул, обитый зеленым атласом.
– Перед вашим отъездом я должен напомнить, – начал историограф. – Вы обещали даровать коренные законы. Время дорого. Нельзя откладывать на потом.
– Да, да, я знаю. – Александр досадливо поморщился. Он не предполагал, что Карамзин решился задать этот вопрос. Для всех было бы удобнее проводить монарха в путь без лишних словесных баталий. – По возвращении я вплотную займусь крестьянами.
Славны бубны за горами!
– Вы дали слово. – Историограф встал.
О, да! Александр помнил их все – свои слова. Женщинам, народам, братьям… И каждый раз искренне верил, что сумеет исполнить обещанное. А теперь его охватило странное предчувствие: он знал, что делать предстоит не ему. И оттого не особенно заботился о сказанном.
Едва за старым писателем закрылась дверь, адъютант ввел в спальню министра финансов Канкрина. Этот не склонен был к рассуждениям о высоком. Низкие истины, связанные с цифрами, были его уделом. По уксусному выражению лица Егора Францевича император сразу понял: его хотят огорчить.
– Вы посчитали дефицит на этот год?
Министр поклонился. Тощая как жердь фигура сложилась пополам, а слабые подгибающиеся ноги затряслись. Однако когда он выпрямился, ни в энергичном лице, ни в манере держаться не было заметно подобострастия.
– Ваше величество, как я и предупреждал, дефицит бюджета на следующий год громадный. Пятьдесят семь миллионов рублей. Покрыть его…
– Что такое? – Александр дернул покатым плечом. – Я же просил, Егор Францевич!
– Я не волшебник. – Тонкие губы Канкрина сжались. – И из воздуха ассигнаций не делаю. Я вообще не советовал бы их делать. Промен на серебряные деньги происходит по очень низкому курсу.
Государь обреченно вздохнул и опустился на стул. Ему предстояло выслушать то, что он и так знал. Падение вывоза зерна, прекращение поставок чугуна за границу. Приостановка заводов. Замирание торговли. Что хочет сказать этот человек? Что после войны страна так и не поднялась? Что всему виной увеличение более чем в три раза численности армии? Он ничего не понимает! Никто ничего не понимает!
– Ваше величество, если в семнадцатом году экспорт составил сто сорок три миллиона пудов, то в двадцатом – тридцать восемь. А в прошлом – одиннадцать. И дело не только в таможенных барьерах против нашего дешевого зерна. Нам вскоре нечего будет вывозить. Помещики обнищали вместе с крестьянами…
Победа не принесла облегчения. Люди утробно роптали, но по привычке тянули лямку. Помаленьку, кое-как, кое-где что-то начало колоситься, выпекаться и уминаться за обе щеки. Не были выплачены компенсации ни крестьянам, у которых безвозмездно забирали лошадей и зерно, ни дворянству, которое на свои кровные обмундировывало целые полки, снабжало армию, чинило дороги и лечило раненых. За это государь сказал в манифесте: «Спасибо!» Чего же больше?
Надвигалась новая, грозная опасность. Ее еще никто не ощущал. А Александр уже имел точные сведения. Только заявление императора на конгрессе в Аахене, что он готов употребить семьсот тысяч штыков против мятежей в Италии, Испании и Португалии, не позволило новоявленным якобинцам в других странах выступить. В двадцать третьем году революции поглотили бы Европу. Но они поглотят ее в тридцатом или любом другом, стоит России уменьшить давление.
– Ваше величество, денег нет. – Канкрин уже четверть часа втолковывал императору, что доход катастрофически сократился.
– Так поднимите налоги! – воскликнул государь, оттолкнув от себя бумажку с цифрами. – Я не приму бюджет с таким сальдо!
Егор Францевич покачал большей лысеющей головой.
– Народ, как девка. Одно дело щупать, другое – е. ть.
На этой крылатой фразе министр финансов покинул спальню, раздумывая об отставке.
Что за люди? Неужели нельзя дать ему спокойно уехать? Он сам все сделает, только не мешайте. Момент слишком опасный, чтобы пускаться в объяснения о коренных законах или финансовом кризисе. Никогда еще армия и общество не были настолько заражены. Понадобится очищение желудка. Горький клистир и болезненные клизмы. Придется ли отворять кровь? Возможно.
Император все подготовил, и теперь, как истый режиссер, должен удалиться со сцены. Пружины взведены, механизм запущен. Ключ в его руке.
Доложили о прибытии генерал-адъютанта Бенкендорфа. Этого еще не хватало! Ах, да, он тоже попросил об аудиенции. Александр сделал знак пустить. А сам бросил быстрый взгляд на Голицына, возившегося с бумагами у камина. Когда Александр Христофорович вошел, то сразу оценил картину. Похоже на бегство.
– Прошу вас, генерал. – Император указал на стул.
Но гость остался стоять. Его лицо выражало крайнюю озабоченность и какую-то торжественную печаль. Такие бывают на похоронах у главных распорядителей. Им надо скорбеть, а их поминутно дергают: куда нести гроб и привязывать ли к рукавам слуг креповые ленточки. Генерал преклонил колени и замогильным голосом начал:
– Осмеливаюсь униженно умолять ваше величество сказать мне, в чем я имел несчастье провиниться? Видя ваш отъезд, я мучим горестною мыслью, что заслужил немилость.
– О какой немилости вы говорите, Александр Христофорович? – Государь выжал из себя самую ласковую улыбку, на которую способен человек, надкусивший лимон. – Вы и ваш род всегда находились под особым покровительством моей августейшей матери.
– Не смею отрицать, что взыскан наградами превыше заслуг. – Генерал-адъютант упорно не желал вставать с колен. – Но четыре года назад я подавал вам сведения о заговоре, который с тех пор только расширился и укрепился. Выслушайте меня, государь. В любую минуту мозоль может лопнуть, и счастье, если по улицам потечет гной, а не кровь.
– Вы слишком мрачно смотрите на вещи. – Александр поднял руку и хотел положить ее Бенкендорфу на плечо, но раздумал. – В вашей преданности я никогда не сомневался. Мое благоволение к вам неизменно. Что же до дела, о котором вы говорите, то ведь мое право, как государя, решать, кому его поручить. Надеюсь, вы не оспариваете этого?
Бенкендорф поперхнулся готовой было слететь с уст благодарностью. Слова императора могли значить только одно: ему, именно ему, не доверяют. Александр Павлович избрал для борьбы с мятежниками других людей. Что ж. Если дело движется без него, то слава богу! Только вот не видно никаких перемен к лучшему!
Утомленный претензиями император присел на свою складную кровать.
– Ты их слышал? – с раздражением бросил он, обращаясь к Голицыну, когда последний посетитель закрыл за собою дверь. – Каковы? Стервятники! Все прилетели. Всё хотят знать.
Князь заканчивал возиться с последней пачкой документов.
– Осмелюсь высказать свое мнение. – Голицын колебался, но было видно: и он поддался общему настроению. – Разумно ли оставлять манифест о престолонаследии не обнародованным? Вы уезжаете в дальние края. Всякое может случиться. Тогда не избежать замешательства. Хаоса!
- Предыдущая
- 78/108
- Следующая
