Человек из ресторана - Шмелев Иван Сергеевич - Страница 32

• Предыдущая
• 32/33
• Следующая

И вот когда осветилось для меня все. Сила от господа… Ах, как бы легко было жить, если бы все понимали это и хранили в себе.

И вот один незнакомый старичок, который торговал теплым товаром, растрогал меня и вложил в меня сияние правды.

Просидел я тогда с неделю в том городе, как Колюшкато убежал. Пытали меня, не знаю ли чего про сына. А что я знал? И все-то дни и ночи как на огне был. Поймают, нет ли… По церквам ходил и на базаре толкался, не услышу ли чего. Никто и не разговаривал. Торгуют и продают, как везде. Совсем мимо него ходил и не чуял. В канцелярию ходил, спрашивал, не поймали ли…

А писарь мне говорит:

— Почему это вы так интересуетесь, поймали ли? Ведь один конец…

— Потому, — говорю, — и спрашиваю, чтобы знать, что еще не поймали!

Так прямо и сказал. А он мне:

— Даже и неудобно так говорить… Но только что все равно поймают.

Надо ехать. Оставил я хозяину постоялого двора на письмо и марку. Попросил написать мне, если поймают.

— Обязательно пришлю, — говорит. — Очень нам все это надоело.

И приехал я тогда домой в страшной тревоге. Что поделаешь — надо работать. А Черепахина уж нет — отправили в сумасшедший дом за буйство. Все меня искал и все стекла переколотил.

И сколько потом .ночей протомился я, потому что пришло такое, что ничего в жизни у меня не осталось. Наташа… А она совсем как чужая стала ко мне… Да и тот ее не пускал. И как раскидал кто и порастащил все в моей жизни. Единая отрада, что забудусь во сне. А какой сон! И во сне-то одно и одно… Все ждал, всю-то жизнь ждал — вот будет, вот будет… вот устроюсь… И дождался пустого места.

И уже через месяц пришел неизвестный человек и сказал на словах:

— Будьте покойны, ваш сын в безопасности. Только и сказал. Теперь-то знаю я, что он в безопасности, и получаю через некоторых известия от него. Очень далеко живет. И должно быть, так я его и не увижу…

Так изо дня в день пошла и пошла моя жизнь по балам и вечерам. А к лету вспомнил обо мне Игнатий Елисеич, что я знающий человек, и вручил управлять буфетом и кухней в летнем саду. Очень хорошо поставил я ему это дело и к концу сезона очистил три тысячи.

Чудотворцем даже меня назвал.

— Ну, Яков Софроныч, — сказал, — в лепешку расшибусь, а добуду тебе прежнее положение в нашем ресторане! И гости часто про тебя спрашивают… Похлопочу у Штросса.

Очень был растроган. А время, конечно, стало поспокойней, и, конечно, они могли снизойти к моему положению, потому что я совсем был невредный человек насчет чего. Не почета мне какого нужно было — какой почет! — а хоть бы идти в одном направлении…

А тут опять у меня наступили тревоги, потому что Наташа родила девочку, и тот-то, ее-то, поставил неумолимое требование — направить младенца в воспитательный дом. Раньше все предупреждал, чтобы не допускала себя, а как будет если беременная, чтобы непременно выкинуть через операцию. А она от него скрывала до последней возможности. И ко мне она приходила и плакалась, потому что боялась операции, и я ей отнюдь не советовал.

— Неси свое бремя, Наташа! — говорил ей. — Это как смертоубийство!

И когда он угрозил силой ее заставить, тогда я сам пошел к нему для объяснения. Очень разгорячился:

— При чем тут вы? — упрек мне. — Сами вы разрешили вашей дочери жить со мной, ну и предоставьте мне распоряжаться в моих делах!

Как плюнул в меня.

— Если я этими делами буду заниматься — мне миллионы надо!..

— Я, — говорю, — вас не понимаю… А Наташа мне из другой комнаты головой показывает — оставь. Но я не мог допустить ему нахальничать.

— Как так?

— А очень понятно. Дети от брака бывают, а вам, кажется, дочь выяснила, что наш брак еще в предположении…

Смело так в глаза мне смотрит и руками в карманах играет.

— Значит, — говорю, — обманули вы ее, господин хороший? Значит, выходите вы прохвост?

— Пожалуйста, без крепких слов! Никого я не обманывал, а наш брак пока невозможен. И прошу не мешаться в семейную жизнь!

Хлопнул дверью перед носом и в кабинет укрылся. А?! Семейная жизнь!.. Тогда я за ним.

— Я, — говорю, — завтра же в вашу контору явлюсь и вас аттестую со всех сторон!

— А-а!.. Так вы шантаж хочете устроить? Пожалуйста! Но только это для вас будет очень неудобно… Я-то останусь, потому что меня ценят, а для вашей дочери…

Но тут Наташа сзади ему рот зажала и плачет:

— Не надо, оставь… Не расстраивайся… — а сама мне глазами.

А он, подлец, вывернул голову и резко так:

— Оставьте мою квартиру! Я не желаю слушать от всякого…

И опять она ему рот зажала.

— Мне уж сейчас этот ребенок ваш больше ста рублей стоит!.. Я кассирше за Наташу плачу…

А та-то, мямля, по голове его гладит, рот кривит и мне глазами мигает. И упрашивает:

— Виличка, успокойся… не волнуйся… Я бы его успокоил, подлеца!.. Вот Наташа… Что сталось! Ни самолюбия, ничего… А какая была настойчивая!..

Родила она в приюте девочку. И взял я ее к себе. Внучка… Все-таки внучка… Юлька… Сытенькая такая, крепкая. Корзинку из-под белья ей устроил и хозяйскую девчонку нанял за два рубля ходить за ней и молоко греть. Вот у меня и стал свет в комнатке.

Придешь с бала, а она тут, кряхтит в корзинке. Ночью проснешься — почмокивает. Как жизнь опять у меня началась. И Наташа чаще прибегать стала. Посидит, повертит ее, поморгает — и к нему.

И счастье мне Юлька принесла. Сижу я с ней как-то, бородой ее щекочу, и заявляется вдруг ко мне Икоркин. Вот ведь ловкий парень! Бунтовал в ресторане и требования предъявлял, а не погиб. И говорит торжественно:

— Яков Софроныч! Должен объявить вам поручение… Идите опять к нам, в нашу дружную семью!

И руку за борт. Что такое?

— Сейчас же можете идти.

Возрадовался я и вспомнил про заботу Игнатия Елисеича.

— Нет, тут метрдотель ни при чем… Мы ходатайствовали через общество перед Штроссом… Теперь у нас влияние…

Так он меня поразил. Помнили меня!

— Да ведь вы наш член… А у нас все члены на учете…

А я и про общество-то забыл. Вот тебе и Икоркин! А так маленький и невидный был, но очень горяч.

— Вот видите, что такое наше общество! Вы теперь не одни… А это у вас что же?

И показывает на внучку. А я уж во фрак облекался.

— А внучка, — говорю, — Юлька при мне… Пальцем ее по подбородочку пощекотал.

— Здорово сосет… может, счастливей нас с вами будет…

Растрогал он меня.

— Очень, — говорю, — вы меня утешили…

А он так серьезно:

— Это не мы, а общественное дело. Мы — люди, а собрание людей — общество!

Очень умный человек. А тут вскорости и приходит ко мне Наташа. Посидела, поиграла с Юлькой, и что-то тревожная.

— Что ты, — говорю, — кислая какая? А она и говорит:

— Папаша… что я хочу вам сказать… — И замялась.

— Что? — И вижу, слезы у ней.

— Видите… он меня просил… Только не подумайте… у него критическое положение… по векселю надо платить… Нет ли у вас пятисот рублей?

Поразила она меня.

— Он давно меня посылал… Все говорил, что у вас деньги есть… Ему только на два месяца…

Так меня взяло.

— Вот как! Он тебя так обошел, да еще до моих грошей добирается!

А она мне:

— Я знаю, знаю… — и забилась, упала на постель. — Не могу я… не могу больше… не могу!.. Измучилась я… Он меня вторую неделю посылает к вам…

Сжала кулачки и себя в голову, в голову.

— Ведь его прогоняют вон… Он там растрату произвел…

И тут она все мне открыла. А этот, оказывается, уж новую себе завел. Тоже на место определил. И моя Наташа терпела… Два месяца терпела. Она родами мучилась, а он…

— Он мне не велел без денег приходить…

— А-а, так? Хорошо. Ты, — говорю, — больше к нему не пойдешь! А если что, так он у меня с лестницы кубарем полетит отсюда!..

Мерзавец! Как отрезал я и Наташу в руки взял. Всей воли ее решил! И сам пошел в правление ихнее и имел разговор по совести с немцем.

• Предыдущая
• 32/33
• Следующая