Томек в стране фараонов - Шклярский Альфред Alfred Szklarski - Страница 35

• Предыдущая
• 35/69
• Следующая

— В общем, да. В получасе ходьбы отсюда.

— Всё кости у меня болят, братишка, — пожаловался Новицкий. — Но ради этой великолепной жидкости я с тобой пойду. Наверное, она покажется мне вкуснее ямайского рома.

Старался шутить и Томек:

— Никогда я еще не слышал в твоем голосе такого сожаления, Тадек.

— Я сейчас человек голодный и жаждущий, и откажусь от всяких приятностей, — ответил моряк. — Только вечером, в холодке, очень бы пригодился глоток рома. Согрел бы душу, улучшил бы кровообращение и кости бы меньше болели.

Он тяжело поднялся с песка, потянулся, застонал от боли и пошел за Томеком.

— Эх, дождичка бы сейчас, — вздохнул Новицкий.

— Выше голову! Воду мы нашли, не так много, но пока хватит. Говорят, что в пустыне больше людей утонуло, чем умерло от жажды. Здесь уж если идет дождь, так недолго, зато настоящий ливень. Русла и впадины моментально заполняются водой, создаются могучие реки, которые несут в себе все, что им попадается на пути.

Томек старался держаться бодро и уверенно, но его крайне беспокоил вид моряка. «Эти покрасневшие глаза…» — думал он. «В них мучения и лихорадка… Что будет, если Новицкий разболеется? Что будет, если он перестанет видеть?»

Они достигли поворота, где Патрик старательно собирал воду в почти уже полную гурту. Он подал ее Новицкому, тот откинул голову назад и выпил сразу с литр.

— Тьфу, — сплюнул он. — Ужасная.

Вода имела вкус гниющего ила с добавкой горьких трав, к этому добавлялся запах козлиной шкуры и верблюжьего пота, шедшего от гурты. Несмотря на это, моряк через минуту добавил:

— Но какая же вкусная!

Все трое рассмеялись.

Ночь они провели то в дремоте, то снова просыпаясь. Ранним утром Томека и Новицкого разбудили крики Патрика:

— Дядя! Это… это… город! Я вижу! Город!

Сорвавшись с места, они подбежали к нему.

И действительно, вдали рисовались стены, дома, мечети, даже, казалось, замечалось какое-то движение. От легкого ветра колыхались чудесные чашечки финиковых пальм.

— Как близко! — радовался Патрик. — Ура, мы спасены!

Мираж, однако, длился лишь несколько минут, потом изображение начало подрагивать, расплываться, а вскоре и совсем исчезло. Патрик заплакал.

— Это называется фата-моргана, — тихим голосом объяснил Томек, гладя мальчика по голове. — Очень редкое явление, появляется утром либо вечером. Вследствие разреженности воздуха бывают видны местности — отдаленные и на сто километров. Люди пустыни называют миражи «перевернутой страной».

В плаче Патрика вышла наружу тревога, в которой мальчик жил уже несколько дней. Это было внезапное горькое разочарование, хотя сам он того и не ведал. Мужчины позволили ему выплакаться, потом Новицкий взял его за руку.

— Хватит, братишка! Достаточно, — пока мальчик тщетно пытался успокоиться, добавил: — Ты же храбрый ирландец. Чтобы сейчас сказали отец и дедушка?

Патрик улыбнулся сквозь слезы.

— Все в порядке. И ты, дядя Тед, ты мне как дедушка, а дядя Том, как отец. Надо быть храбрым!

Новицкий с Током обменялись улыбками.

— Ну что ж, братишка, — сказал моряк, — двигайся.

В тот день они на своей шкуре убедились, что может сделать с человеком пустыня. Томек настаивал на том, чтобы пройти как можно больше. Он ничего не говорил, но видел, что с Новицким что-то не в порядке. Моряк старался держаться молодцом, не подавать вида, но шел практически вслепую, с закрытыми глазами, пытаясь хоть чуточку защитить их от пыли и солнца.

Раскаленный воздух легонько подрагивал, творя необыкновенные, фантастические оптические обманы. Несущаяся куда-то далеко-далеко пыль пустыни казалась пылающим костром, взлетала подобно змею, вращалась, опадала… Солнечные лучи преломлялись так, что предметы отражались, как в зеркале воды, создавая иллюзорные образы озер или луж. Отдыхая в уютной тени, Новицкий высказался с редкой для него серьезностью:

— Шальная она, пустыня. Видишь воду, идешь к ней, а это море песка. Пусть я превращусь в кита, но это дьявольские штуки.

— Бахар эш-шайтан, — шепнул Томек.

— Что ты там толкуешь, братишка?

— Это по-арабски, — прохрипел Томек. — И значит: «море дьявола». Местные так это называют.

— С каких это пор ты знаешь арабский?

— Только несколько интересных слов.

Дальше они шли, уже получив какую-то закалку от пустынных миражей. То, что издали казалось возвышенностью, вблизи было лишь довольно большим камнем. Клочки травы выдавали себя за густой лес, небольшие неровности вырастали в небе, как трубы. Тем, что они не заблудились, путники были обязаны железной последовательности Томека и прямо-таки непонятной наблюдательности Патрика, который научился безошибочно различать характерные природные знаки и иллюзорные миражи.

Новицкий слабел. Он сам это чувствовал и его охватывал ужас. Он страшился не столько смерти, сколько тех хлопот, которые он доставит Томеку и так уж отягощенному ответственностью за ребенка. Глаза у него слезились и, кажется, начинали гноиться. Ему вспомнились десятки встреченных в этой стране слепых[115]. «В Египте на двоих египтян приходятся по три глаза», — так говорили здесь. И мучила его страшная жажда, мысли о воде стали навязчивой идеей. Временами ему казалось, что он сидит в яме, полной воды, и пьет, пьет, пьет; что он блаженно плавает в пресноводном прозрачном озере. Томек давал ему пить вдвое чаще, чем себе или Патрику, но раза два ему приходилось чуть ли не силой отнимать у него гурту. Моряка посещали галлюцинации, временами он лихорадочно бредил.

С чуть живым, едва видящим Новицким, со смертельно усталым Патриком дотащились они все-таки до желанного колодца. Это был огромный успех. Не заблудились, не выбились полностью из сил. И оказались у водяного источника, в том месте, которое должно быть известно тем, кто странствует по пустыне.

Вода оказалась в глубокой и широкой канаве, с одной стороны ее окружали скалистые возвышенности, с другой — гравийно-песчаная равнина. Канава была шести метров глубиной. Томек тут же подал моряку гурту с водой, тот выпил ее до последней капли. У колодца стоял большой глиняный кувшин с привязанной к нему веревкой. Они набрали воды, утолили жажду. Вода была холодная, чистая. Томек полил водой опухшее лицо Новицкого, положил холодные мокрые компрессы на его глаза. Ночью он спал плохо, прислушивался к пустыне и ее постоянным обитателям — животным. Где-то завыл шакал, квакали пустынные лягушки. Ближе к утру зажужжали москиты, появились вездесущие противные мухи. Новицкий проснулся, чувствуя себя немного лучше.

— Ох, братец, еле дышу. Глоток рома поставил бы меня на ноги.

— Слушай, Тадек, давай поговорим, пока не проснулся Патрик. До воды мы добрались, треть дороги миновали. Что дальше?

— Как что? Идем дальше…

— Я в этом не уверен. Мальчик ужасно измучен, а ты… болен.

Наступило молчание. Наконец Новицкий спросил:

— Что ты предлагаешь?

— Здесь есть вода, а значит и жизнь. Я оставлю вас и пойду за помощью. Возьму с собой гурту. Одному мне ее хватит на более продолжительный период, чем троим. И кроме того…

— Кроме того?.. — повторил Новицкий.

— Кроме того, здесь явно бывают люди. Проводники караванов, местные бедуины знают колодцы в пустыне. Кто-нибудь вас здесь найдет.

— Может, подождем вместе?

— Нет, так мы потеряем единственный шанс. Я должен попробовать. Поцелуй за меня Патрика.

Они обнялись.

— С Богом, братишка, — произнес моряк и перекрестил Томека.

От сияния восходившего над пустыней солнца становилось светло. Только в глазах и душе Новицкого продолжалась ночь.

• Предыдущая
• 35/69
• Следующая