Пани колдунья - Шкатула Лариса Олеговна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/65
• Следующая

— А что, разве петербургский свет не есть ярмарка невест? — пожала плечами Лиза. — Каждый знает, сколько та или иная невеста стоит и какие у нее достоинства…

— Ты сегодня невыносима! — тихо сказала Аня. — Мой брат бывает таким, когда у него наутро после шампанского голова болит. Тогда он всем недоволен и всех хает. Папенька ему в такое время пиявки рекомендует. Чтобы дурную кровь отсосали.

— Спасибо, подружка, на добром слове! — холодно сказала Лиза, не обращая внимания на Анну, глаза которой уже наполнились слезами.

Но тут же опомнилась. В самом деле, что с нею происходит? Уж не сглазил ли кто? Набросилась на Аннушку ни с того ни с сего. Вон и граф так глядит, будто закадычные подружки на его глазах, точно поссорившиеся дворовые девки, вцепились друг другу в волосья…

— Аннушка, прости меня, Христа ради! — взмолилась она. — Сама не знаю, чего меня бес за язык тянет.

Утром с левой ноги встала!

— Не сержусь я на тебя, — разулыбалась отходчивая Аня. — Маменька говорит, у нас, женщин, организация тонкая, оттого мы можем позволить себе покапризничать и побаловать себя плохим настроением.

— Побаловать плохим настроением? — удивился Галицкий. — Это что-то новенькое. Видимо, и мне у госпожи Гончаровой стоит взять несколько уроков, чтобы хоть чуть-чуть понять вашу женскую природу.

Они опять ехали в санках — на этот раз отвозили домой Лизу. А потом Галицкий должен был отвезти Аннушку.

Зимние дни коротки, вот и этот уже клонился к вечеру. Небо посерело, а на севере появились и стали собираться в кучу темные облака, подцвеченные закатом до лилового цвета.

Постепенно темные облачка сбились в плотную черную тучу, которая теперь потихоньку надвигалась на город, обещая ближе к ночи снежную бурю.

«Вот отчего у тебя такое нервное настроение, — мысленно сказала самой себе Лиза. — К перемене погоды!» Это вроде бы объясняло точившее девушку беспокойство.

Санки наконец остановились напротив дома Астаховых, и Галицкий как раз помогал Елизавете сойти, когда из дома, будто вытолкнутый мощной рукой, вывалился наружу какой-то человек. Он широко перекрестился на видневшийся вдалеке собор и пробормотал скороговоркой, но достаточно слышно:

— Колдун, прости меня господи! Как есть, чистый колдун!

— Опять! — сердито топнула ногой Лиза, едва сдерживая слезы. — Опять он взялся за свое!

— Лизок, — обеспокоенно окликнула ее Аннушка, моментально разобравшаяся, в чем дело; она придержала Галицкого, который ничего особенного в увиденной картине не заметил и как раз собирался пустить вороного во весь опор. — Может, ты к нам поедешь?

— Вот еще! — передернула плечами Лиза. — Нет уж, разберусь по горячим следам!

Она рванула на себя входную дверь с таким ожесточением, что державшийся за нее дворецкий, по прихоти ее отца прозванный Гектором, едва не столкнулся с Лизой лбом.

Дворецкий заегозил, как будто в случившемся был виноват он, и забормотал:

— Простите, княжна, я тут как раз дверь закрывал на засов, Николай Николаич приказали…

— Кто на этот раз? — грозно спросила Лиза, не поддаваясь на нарочито униженный тон Гектора.

— Пустяшный человечишко, — презрительно скривился тот. — Купец. Несвежую икру привез…

— Несвежую? — сумрачно повторила Лиза и, не раздеваясь, как была в шубке и меховом капоре, стремительно пошла через анфиладу комнат к библиотеке, в которой отец любил проводить время и порой там же принимал гостей.

Она открыла дверь, против обыкновения, даже не постучав.

Князь Астахов Николай Николаевич, папаша юной княжны, сидел в кресле за массивным письменным столом, украшенным бронзовыми львиными головами. Он положил на этот самый стол ноги в гусарских сапогах со шпорами и, размахивая левой рукой, в которой была зажата кубинская сигара, что-то напевал.

Вид у князя был самый причудливый. К сапогам — длинный стеганый халат и чалма со страусиным пером, скрепленным крупным рубином.

— Вырядился! — сердито сказала Лиза, потому что прекрасно понимала: нелепый наряд отца — не что иное, как попытка ее рассмешить и тем самым отвлечь от происшествия, которое только что здесь произошло, хотя, по заверениям отца, не должно было произойти.

Не так давно Николай Николаевич торжественно пообещал дочери, что никогда больше не станет шокировать гостей всевозможными штуками, которым он научился у бродячих фокусников, когда путешествовал по Индии.

— Папа! — Лиза подошла и остановилась подле стола — сплошной укор. — Ты же обещал!

— А я и не нарушил обещание. — Князь тем не менее снял ноги со стола, стараясь не смотреть в глаза дочери. — Купец! Это же не гость.

— Как ты не понимаешь, что это еще хуже! — рассердилась Лиза. — Купец. Представь, если он расскажет всем, что ты вытворяешь. Молочница перестанет носить нам молоко, мясник — присылать мясо…

Да что я тебе объясняю! Ты хочешь, чтобы я осталась старой девой. Синим чулком.

Она была так расстроена, что выпаливала все, что придет в голову. Что бы она ни говорила, в случившемся ее больше всего волновал сам отец, который от тоски пускался на такие вот авантюры — показывал всевозможные трюки, которые он подсматривал или покупал у всевозможных престидижитаторов[3].

Он не понимал, почему фокусы, показываемые мастерами иллюзионного искусства в цирке, воспринимаются зрителями как должное, а в его исполнении кажутся колдовством, а вовсе не ловкостью рук или напряжением воли…

— Ну уж и старой девой… — смущенно пробормотал князь в ответ на горячую речь дочери. — Разве ты собираешься выходить замуж за мясника?

— Не прикидывайся. — Лиза вздохнула и села в кресло напротив. — Нынче же напишу тете Софи в Москву, пусть возьмет меня к себе. Мы с нею загодя беседовали, она не возражает…

— Что значит — не возражает?! — Астахов вышел из-за стола и стал возмущенно ходить по комнате. — Не забывай, что ты — моя дочь, а я пока еще твой отец! Ишь, моду взяли — на Европу оглядываться. Уж как царь Петр ни мудрствовал, как западные привычки ни насаждал, а Россия так и осталась страной патриархальной: совершеннолетняя ты, несовершеннолетняя — родителям изволь покоряться!.. С Сонькой я еще разберусь, не возражает она, видите ли, старая курица!..

— Тетя Софи здесь ни при чем. Это ведь я ей такое предложила, а не она мне.

— А она могла сказать: как решит папенька, так и сделаем. И не идти на поводу у глупой девчонки!

— Ну да, она, значит, должна о твоей репутации заботиться. После того, как ты с нею уже пять лет не разговариваешь, на письма не отвечаешь и всем рассказываешь, что у тебя ни братьев, ни сестер нет…

Видишь, опять разговор в сторону увел!

— Прости, Лизочек, душа куражу захотела! Этот купчишка был так самонадеян, так высокомерен, что я просто не мог над ним не посмеяться…

— И в каком ты виде перед ним предстал?

— Да ни в каком! Клянусь, из-за стола не выходил…

— Все ясно, змею ему показывал. Кобру небось.

И откуда она у тебя появлялась?

— Из-за портьеры, — буркнул Астахов, сраженный догадливостью дочери.

— А перед тем заставил его на графин глядеть?

— Понятное дело, пообещал его водочкой угостить, а пока он на хрустальное стекло любовался, я ему зрение и отвел… Уж больно ты со мною строга, душечка! Я в Индии столько всего узнал, и что же теперь с этими знаниями делать прикажешь, если они против воли наружу просятся?

На самом деле в фокусе, который показал ее отец купцу, ничего таинственного не было. Ежели, конечно, знать секрет. Так называемый магнетизм. Внушение. Свою жертву отец заставлял смотреть на что-нибудь блестящее, сосредоточиться, а сам тем временем внушал ей какие угодно видения. Больше всего Астахову нравилось пугать свои жертвы змеями: кобрами или, того паче, анакондами…

— И ты не нашел ничего лучше, как пугать невежественных людей… Может, тебе в петербургских салонах представления устраивать, публику веселить?

• Предыдущая
• 4/65
• Следующая