Демоны - Ширли Джон - Страница 20
- Предыдущая
- 20/86
- Следующая
Мимбала наконец вернулся к вертолету и принялся щелкать переключателями и двигать рычагами; машина затряслась, лопасти завертелись все быстрее и быстрее, мир вокруг накренился, и мы косо взмыли в воздух.
Мы здесь одни, я и Мелисса, в промозглой, темной квартире профессора – наедине с беспокойными котами и потухшими лавовыми лампами. Впрочем, Мелисса никогда не бывает одна, даже когда я выхожу в соседнюю комнату. Золото всегда с ней, хотя и невидимое. Оно молчаливо и прозрачно; и в то же время оно поет и сверкает.
Вчера я закончил писать предшествующие строки. Да, действительно – к чему только не привыкает человек! Мы здесь уже несколько недель, с тех пор как пилот высадил нас на крыше этого здания.
– Там есть консервы и вода, в задней кладовой; они там навалены от пола до потолка, – прокричал нам Пейменц сквозь шум мотора. – Как видите, мои предсказания заставили сделать запасы; хорошо, что хоть я принимал их всерьез! Можете теперь петь осанну, восхваляя мое предвидение! – Он ухмыльнулся; он пытался облегчить нам расставание.
– Папа, останься с нами! – крикнула Мелисса. – Или возьми нас с собой!
Рев мотора усилился.
– Нужно принять меры… Сюда они не придут… Я должен лететь с Ньерцей… События определяются… сочетанием различных… очевидные… – Что-то очевидное. Может быть, «последствия»? – Мы хотим попробовать найти, где… – Дальнейшего я не расслышал. Они оторвались от земли, а он все кричал: – Мы свяжемся с вами при первой возможности! Айра, ты в безопасности, пока рядом с ней!
Не очень лестно для моего мужского тщеславия, но так оно и есть: Мелисса обеспечивает мою безопасность.
Я не выхожу наружу, потому что меня могут убить; Мелисса не выходит наружу, потому что не хочет видеть, как убивают других. Кроме того, ее может захватить шайка каких-нибудь хулиганов – использовать и убить, как они поступили со многими другими.
Пауки покинули балкон уже некоторое время назад. Но столбы черного дыма по-прежнему то здесь, то там перечеркивают заоконную панораму города.
Порой приходит уныние, подобно волку, рыщущему за границей света возле костра, и тогда я подбрасываю в огонь любое топливо, какое могу найти.
Первые несколько дней мы в основном спали – она в своей комнате, я в гостиной на диване, где мог присматривать за входной дверью и делать вид, что занят важным делом: охраняю ее. Мы избывали дремотой всеподавляющее эмоциональное истощение, впитывая в себя в беспокойных снах и оцепенелом, подавленном бодрствовании все, что мы видели. Появление демонов, поездка по городу, Зубач, внезапная вспышка секса, перестройка всех наших понятий, жестокое убийство Менделя и его триумф, откровение Золота в Чаше… Золото, живой водоворот пылающего духа, обладавший Мелиссой, однако не овладевавший ею; Золото, которое словно бы пело где-то на заднем плане, неслышимое, но ощущаемое теми органами наших чувств, которые обычно находятся в дремлющем состоянии.
К чему только не привыкает человек… Люди умудрились наладить режим даже в Дахау; они находят способы выживать психологически – что гораздо труднее, чем выжить физически.
В Камбодже, во времена Красных Кхмеров, люди сумели адаптироваться к навязанному им безумному проекту антиинтеллектуальной аграрной утопии – утопии, основанной на массовых убийствах и разрушении идеалов и здравого смысла. Множество людей, после того как на их глазах забили, как скот, тех, кого они любили, были вывезены из городов на фермы; их заставляли работать по четырнадцать часов в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году; забыть свою древнюю культуру, свою музыку, свои традиции, все до последнего из их верований; носить черные пижамы и ничего больше; быть рабами бредовой программы преобразования общества. И они адаптировались; они выжили.
В мир вторглись демоны – и люди вновь находят способы приспособиться, привыкнуть к этому ужасу.
Не хуже ли это, говоря по чести, чем Поля Смерти?
Но часто я ощущал тоску по обыденности, царившей до прихода демонов, по той самой банальности существования, на которую прежде временами сетовал. По бессмысленной, детской вездесущности масс-медиа и потребительской психологии; по желанной суете, вызванной необходимостью иметь дело с дорожным движением, и постельным бельем, и счетами за телефон. Каким облегчением может быть настоящая обыденность…
Мы проводили время как могли, заключив соглашение, во имя сохранения здравого рассудка, оставить телевизор с аккумулятором в стенном шкафу и слушать новости по радио не чаще одного раза в день. Через две недели Мелисса попросила меня слушать одного, без нее. Она проводила время в медитациях, зачастую бормоча что-то на языке, которого не могла знать, а также читая и лихорадочно что-то строча в своем дневнике.
Она побуждала меня рисовать, используя любые материалы, какие могли найтись под рукой. Я ощущал скованность, мое искусство свернулось клубком у меня внутри, и мне не хотелось выпускать его наружу, давать ему выражение. Однако она мягко подталкивала меня и подолгу размышляла над моими рисунками, выполненными пером и чернилами – совершенно не подходящими для рисования пером и чернилами.
Иногда, когда я рисовал, мне казалось, что я вижу внутренним взором пентаграмму, распростертую над городом, которого я не мог узнать. Я воспроизвел город в виде упрощенной карты, на которой линии улиц переплетались с герметическими символами и мифологическими фигурами.
Однажды ночью мы сидели по разные стороны гостиной при свете ламп, работавших на батарейках, пытаясь не слышать доносившихся снаружи криков, стрельбы, сирен и, откуда-то издалека, мощного хряска, означавшего скорее всего падение самолета. Некоторые ночи были хуже других, и эта была как раз из плохих ночей.
Она попросила меня почитать ей – все что угодно, на мой выбор. Сознательно или бессознательно я выбрал суфийского поэта Руми. Читая, я время от времени поднимал на нее глаза. Она сидела, свернувшись клубочком, в мягком кресле; во впадинах ее тела угнездились двое котов; на ней было темно-лиловое сари. Ее босые ноги лежали на подлокотнике, одной рукой она теребила серебряное кольцо на большом пальце ноги, глаза скрывала волна волос. У меня заныло сердце.
Любящий ставит на карту все, и самого себя -
Круг вокруг нуля! Он отрезает
И выбрасывает все это прочь.
Это за пределами всех религий.
Любящие не требуют от Бога доказательств
Или писаний; они не стучатся в дверь,
Чтобы спросить, та ли это улица.
Они просто бегут…
Почувствовав, что она смотрит на меня, я поднял глаза, и наши взгляды встретились. Ее взгляд показался мне открытым, как никогда раньше. Я обнаружил, что откладываю книгу в сторону и иду к ней через комнату, наклоняюсь, чтобы поцеловать ее. Она подняла голову, отвечая на поцелуй, и подвинулась в просторном кресле, чтобы я мог втиснуться рядом с ней; коты раздраженно попрыгали на пол и ушмыгнули прочь. Мелисса осторожно передвинулась на мои колени, и я обнял ее. Мы поцеловались более глубоко. Мои руки скользнули к ее бедрам, и она позволила им начать исследования вверх от этого места…
Внезапно я остановился и опустил взгляд на свои руки. Словно бы какая-то холодная костлявая длань схватила меня за запястье, удерживая его, хотя я ничего не видел. Ничего – если не считать голубовато-золотого искрения, пульсирующего мерцания, никогда не заявлявшего о себе до этих пор. Действительно ли я видел его? Скорее я каким-то образом ощутил его и соответствующим образом подстроил часть своего мозга, отвечавшую за визуальное восприятие.
Она тоже почувствовала это и, слегка побледнев, подняла на меня глаза.
– Они…
– Они не хотят, чтобы я делал это. Я не… пока они там, это может только… кто-то вроде… – Мне было больно произносить это. -… Кто-то вроде Ньерцы… – Я убрал руку с ее бедра, и невидимая хватка исчезла с моего запястья. Это было так… законно. Так неизбежно. Мы не пытались спорить.
- Предыдущая
- 20/86
- Следующая
