Собрание сочинений. Том 7 - Маркс Карл Генрих - Страница 71

Рабочие Англии! Если вас, ваших жен и детей снова ждет «капкан» тринадцатичасового рабочего дня, не приходите в отчаяние. Эту чашу надо испить, как она ни горька. Чем скорее вы пройдете через это, тем лучше. Ваши надменные хозяева, будьте в этом уверены, сами вырыли себе могилу, добившись того, что они называют «победой» над вами. Фактическая отмена билля о десятичасовом рабочем дне является событием, которое существенно ускорит наступление часа вашего освобождения. Ваши братья, французские и немецкие рабочие, никогда не довольствовались требованием десятичасового рабочего дня. Они всегда стремились к полному освобождению от тирании капитала. И если в отношении техники, производственной квалификации и сравнительной численности вы располагаете гораздо большими возможностями для своего освобождения и для производства достаточного количества благ для вас всех, — вы, конечно, не будете довольствоваться мелкими подачками. Так не требуйте больше «охранительных мер в интересах труда», а смело приступайте к немедленной борьбе за такое политическое и социальное господство пролетариата, которое даст вам возможность самим охранять свой труд.

Написано Ф. Энгельсом в середине февраля 1850 г.

Печатается по тексту журнала

Напечатано в журнале «The Democratic Review», март 1850 г.

Перевод с английского

Подпись: Ф. Э.

Ф. ЭНГЕЛЬС

АНГЛИЙСКИЙ БИЛЛЬ О ДЕСЯТИЧАСОВОМ РАБОЧЕМ ДНЕ

Английские рабочие потерпели значительное поражение, притом со стороны, с которой они менее всего этого ожидали. Суд казначейства, один из четырех высших судов Англии, несколько недель тому назад вынес приговор, которым фактически отменяется главное в изданном в 1847 г. билле о десятичасовом рабочем дне.

История билля о десятичасовом рабочем дне представляет яркий пример своеобразной формы развития классовых противоречий в Англии и заслуживает поэтому детального рассмотрения.

Известно, как с возникновением крупной промышленности началась ранее невиданная, безграничная и беззастенчивая эксплуатация рабочего класса фабрикантами. Новые машины сделали излишним труд взрослых мужчин; для присмотра за машинами требовались женщины и дети, которые были гораздо более пригодны для этого и вместе с тем обходились дешевле мужчин. Промышленная эксплуатация, таким образом, сразу же завладела всей семьей рабочего и заперла ее на фабрике: женщины и дети должны были работать день и ночь, не зная отдыха, пока не падали от полнейшего изнеможения. Дети бедняков из работных домов при растущем спросе на детей стали настоящим предметом торговли. Начиная с четырех-и даже трехлетнего возраста, их продавали с торгов целыми партиями, — под видом учеников, на обучение которых заключался контракт, — фабрикантам, предлагавшим за них наиболее высокую цену. Воспоминание о тех временах бесстыдной и жестокой эксплуатации детей и женщин, — эксплуатации, которая не отпускала свою жертву, пока можно было высосать из нее еще одну каплю крови, выжать из ее мускулов и жил еще одно усилие, — до сих пор очень живо у английских рабочих старшего поколения; многие из них сохранили это воспоминание в виде искривленного позвоночника или изувеченных членов, и все — в виде непоправимо разрушенного здоровья. Судьба рабов на самых плохих американских плантациях была еще счастьем в сравнении с судьбой английских рабочих того времени.

Уже довольно давно государству пришлось принимать меры для обуздания не знавшей решительно никаких границ безудержной эксплуатации со стороны фабрикантов, попиравших все требования цивилизованного общества. Эти первые законодательные ограничения были, однако, в высшей степени недостаточны, и их вскоре стали обходить. Только полстолетия спустя после введения крупной промышленности, когда бурное промышленное развитие обрело постоянное русло, только в 1833 г. стало возможным провести действенный закон, который, по крайней мере, хоть ставил известный предел наиболее вопиющим злоупотреблениям.

Уже с начала этого столетия под руководством нескольких филантропов образовалась партия, требовавшая законодательного ограничения рабочего времени на фабриках десятью часами в день. Эта партия, которая в двадцатых годах вела свою агитацию под руководством Садлера, а после его смерти — лорда Эшли и Р. Остлера, и продолжала ее вести до действительного проведения билля о десятичасовом рабочем дне, постепенно объединила под своим знаменем, кроме самих рабочих, аристократию и все враждебные фабрикантам фракции буржуазии. Это объединение рабочих с самыми разнородными и самыми реакционными элементами английского общества привело к тому, что агитация за десятичасовой рабочий день велась совершенно в отрыве от революционной рабочей агитации. Правда, чартисты все до одного были за билль о десятичасовом рабочем дне; они составляли основную массу, хор на всех митингах по поводу десятичасового рабочего дня; они предоставляли свою прессу в распоряжение комитета десятичасового рабочего дня; но ни один чартист не выступал официально вместе с аристократическими и буржуазными сторонниками десятичасового рабочего дня и не заседал в комитете десятичасового рабочего дня (Short-Time-Committee) в Манчестере. Этот комитет состоял исключительно из фабричных рабочих и фабричных надсмотрщиков. Однако рабочие, входившие в его состав, были совершенно надломленные, измученные непосильным трудом, тихие, богобоязненные и смирные люди, которые испытывали священный ужас перед чартизмом и социализмом, относились с подобающим почтением к престолу и к церкви; будучи слишком обессиленными, чтобы ненавидеть промышленную буржуазию, они только и были способны к подобострастному почитанию аристократии, которая, по крайней мере, снизошла до того, что заинтересовалась их нуждой. Рабочий торизм этих сторонников десятичасового рабочего дня был еще отзвуком той первой оппозиции рабочих против промышленного прогресса, которая стремилась восстановить старое патриархальное состояние и в самом энергичном своем проявлении не пошла дальше разрушения машин. Не менее реакционны, чем эти рабочие, были буржуазные и аристократические главари партии десятичасового рабочего дня. Это все были сентиментальные тори, по большей части идеологи-мечтатели, которые жили воспоминаниями о погибшей патриархальной, скрытой эксплуатации, с сопутствующими ей благочестием, привязанностью к домашнему очагу, добродетелью и ограниченностью, с ее неподвижными, унаследованными по традиции порядками. Эти ограниченные люди испытывали головокружение при одном виде бурного промышленного переворота. Их мелкобуржуазная душа возмущалась новыми, внезапно как по волшебству выросшими производительными силами, которые за немногие годы смели с лица земли те классы прежнего общества, которые считались самыми почтенными, самыми неприкосновенными, самыми важными, и поставили на их место новые, ранее неведомые классы — классы, чьи интересы, симпатии, весь образ жизни и мыслей находились в резком противоречии с учреждениями старого английского общества. Эти мягкосердечные идеологи не упускали случая протестовать с точки зрения морали, гуманности и сострадания против немилосердной жестокости и беспощадности, с какой совершался этот процесс преобразования общества, противопоставляя ему в качестве общественного идеала неподвижность, мирное благополучие и благонравие исчезающего патриархального строя.

К этим элементам присоединялись в те периоды, когда вопрос о десятичасовом рабочем дне привлекал к себе общественное внимание, все фракции общества, интересы которых были задеты промышленным переворотом, существование которых он ставил под угрозу. Банкиры, биржевики, судовладельцы и купцы, земельная аристократия, крупные вест-индские землевладельцы, мелкая буржуазия — все они в такие периоды всё более и более объединялись под руководством тех, кто агитировал за десятичасовой рабочий день.

Билль о десятичасовом рабочем дне давал этим реакционным классам и фракциям прекрасную почву для союза с пролетариатом против промышленной буржуазии. Значительно стесняя быстрый рост богатства, влияния, социального и политического могущества фабрикантов, он доставлял рабочим только материальные, даже исключительно физические выгоды. Он ограждал их от слишком быстрого разрушения их здоровья. Но он не давал им ничего, чем они могли бы стать опасными для своих реакционных союзников: он не предоставлял им политической власти и не изменял их общественного положения как наемных рабочих. Наоборот, агитация в пользу десятичасового рабочего дня постоянно удерживала рабочих под влиянием и отчасти даже под руководством их имущих союзников, руководством, из-под которого они со времени билля о реформе и возникновения чартистской агитации все больше и больше стремились уйти. Было совершенно естественно, особенно в начале промышленного переворота, что рабочие, которые вели непосредственную борьбу только против промышленной буржуазии, присоединялись к аристократии и другим фракциям буржуазии, не эксплуатировавшим их непосредственно и также боровшимся против промышленной буржуазии. Но этот союз искажал характер рабочего движения, внося в него сильную реакционную примесь, которая только теперь постепенно исчезает; он значительно усиливал в рабочем движении позиции реакционных элементов, т. е. таких рабочих, как, например, ручные ткачи, отрасль производства которых еще принадлежит к периоду мануфактуры и для которой поэтому промышленный прогресс сам по себе представляет угрозу.