Голубой бриллиант - Шевцов Иван - Страница 52

• Предыдущая
• 52/69
• Следующая

Родничок этот обнаружила Маша: в Центральном концертном зале «Россия» выступал недавно созданный молодым, необыкновенно талантливым режиссером, патриотом-энтузиастом Владимиром Захаровым театр «Гжель». Об этом коллективе не кричали метровые буквы пестрых афиш, молчали телеэкраны, но молва народная из уст в уста передавала не как сенсацию, а как весенний благовест почти таинственно: «Неповторимо и сказочно. Там русский дух, там Русью пахнет». Несмотря на огромный зал, достать билеты было трудно, и Маша воспользовалась своим редакционным удостоверением и напрямую вышла на самого Захарова.

«Читаю вашу газету и разделяю ваши позиции», — сказал Владимир Михайлович и дал Маше пригласительный билет на два лица.

Это был сказочный фейерверк танца, пляски, песни, чарующие звуки родных мелодий, знакомых и сердцу милых с пионерского детства, но однажды кем-то похищенных и цинично оплеванных, осмеянных и выброшенных на свалку истории, чтобы их место заполнить зловонными нечистотами, завезенными из заокеанских помоек. На большой сцене одна композиция сменялась другой искрометным фейерверком: «Русская тройка», «Гжель», «Зима», «Хохлома», «Павлов Посад», «Палех» — одним словом, Русь великая, вечно молодая, задорная, искристая, сверкала многоцветьем своей немеркнущей красы. И подступал к горлу комок радости и боли, воскрешал в памяти сердца счастливые дни расцвета отечественной культуры, искусства, литературы. Радость и боль. И все тело сжималось в пружину. Душа переполнялась чувствами, готовыми выплеснуться наружу фонтаном восторга. Алексей Петрович крепко сжал руку Маши своей горячей рукой каменотеса и, повернувшись лицом почти вплотную к ее щеке, хотел что-то сказать, но она упредила его взволнованным шепотом:

«Молчи…» Не нужно слов — она чувствовала то же, что и он.

Утром Алексей Петрович проснулся раньше Маши и с умилением обратил на нее взгляд. Молодое чистое лицо ее, утопающее в красивой волне игриво разбросанных на подушках волос, сияло счастьем, а трепетные сочные губы блаженно улыбались. «Ей снится хороший сон», — решил Иванов, не сводя с ее лица влюбленных глаз. Почему-то приятно мелькнуло в сознании: «Спящая красавица». Его взгляд потревожил ее, она сделала легкое движение рукой и приоткрыла веки. Глаза их встретились — восторженные Алексея Петровича и смущенные Маши.

— Тебе снился приятный сон, — сказал Иванов.

— Откуда ты знаешь?

— Я читал об этом на твоем лице.

— Правда. А сон и в самом деле был какой-то необыкновенный. — Маша приподнялась, облокотилась на подушку и продолжала: — Меня часто посещают сны детства — мой Алжир. Ты уже знаешь, что детство мое прошло в Алжире, где отец работал. Белый город на берегу Средиземного моря террасами поднимается в гору, а за горами бескрайняя пустыня Сахара. Город-амфитеатр. Улицы-ярусы — параллельно морю, а переулки — это ступенчатые лесенки, соединяющие улицы. Теплое море с песчаными пляжами, синее знойное небо и белые здания с балконами; кружева решеток балконов неповторимы. В каждом доме свой рисунок. Есть там улица — забыла ее название — пешеходная, вроде нашего Арбата, то ли на четвертом, то ли на пятом ярусе… Первые этажи — сплошные магазины. В центре улицы — небольшая площадь, а на ней памятник национальному герою Кадиру — вождю восставших против оккупантов. Мне нравился этот монумент. Представь себе — бронзовый витязь на вздыбленном горячем коне, с поднятой вверх обнаженной саблей вот-вот сорвется с пьедестала и пойдет крушить врагов-пришельцев. Так мне рисовала детская фантазия. Там столько экспрессии, благородства и мужества, такая гармония между всадником и лошадью, что глаз нельзя отвести. Когда мы с мамой проходили по этой площади, я всегда просила ее не спешить, давай, мол, посидим на скамеечке напротив памятника. Мое детское воображение рисовало мне картину жестокой битвы за свободу родины, а Кадир олицетворял героизм и благородство. Для меня он был не бронзовый, а настоящий, живой, которого могли ранить и даже убить. И вот сегодня я снова побывала в Алжире. И разговаривала с Кадиром. Не с бронзовым, с живым.

Она смотрела на Иванова большими возбужденными глазами, словно хотела воскресить в памяти только что прерванное сновидение.

— Представляешь, Алеша, будто я стою у памятника а он, Кадир, легко соскочил с коня и обращается ко мне: «Ты русская? Мы были вашими друзьями. А вы нас предали. Сами продались сионистам и нас предали. Вы жалкие рабы, подлые рабы. Вы недостойны свободы!» Мне было стыдно и больно от его слов, которыми он беспощадно хлестал меня, я попыталась возразить, что не русские предали арабов, а американские лакеи — Горбачев, Яковлев, Шеварднадзе, Ельцин. А он мне: «У вас у власти хасиды. Вами правят сионисты и ваши русские ослы, женатые на еврейках. Ваш Козырев хасид. „Так что же делать, храбрый и мудрый Кадир? Где наше спасение?“ — спросила я в отчаянии. „Там!“ — воскликнул он и резким взмахом сабли указал на небо. „Аллах?“ — спросила я. „Аллах пришлет своих ангелов, которых мы называем инопланетянами, и они спасут человечество от сынов дьявола. Я лечу за ними в космические дали, я приведу на землю небесных спасителей!“ Он пришпорил разгоряченного коня, сверкнул огненной саблей и улетел в небо.

Алексей Петрович слушал ее с напряженным вниманием, как слушают подлинную быль, а не сон. Лицо его было серьезным.

— Ты что, Алеша?

— Что-то невероятное, Машенька, — таинственно произнес Иванов. — Фантастика. Нечто подобное снилось и мне. Представляешь. Мне снилась Куба, где я никогда не был. На фотографии видел памятник кубинскому национальному герою Хосе Марти. Высоченная ребристая стела, а у ее подножия сидит белокаменный Марти. Я оказался рядом с ним. И каменный Марти спрашивает меня: «Ну что, ветеран, больно России?» Я говорю: «Очень больно, товарищ Марти». И вижу, что передо мной уже не Марти, а Фидель Кастро. И представь себе, уже не Хосе, а Фидель говорит мне: «Предали вы и советскую власть, и революционную Кубу. Социализм предали». Я хочу что-то сказать, объяснить, что нас самих предали и продали американцам, а слов нет, голоса нет. А Фидель продолжает с присущей ему страстью: «Но Куба не сдается! Россия стала американской колонией. Куба не станет на колени перед янки. К нам придут на помощь небесные ангелы, и мы победим! Они уже летят в сторону Земли, я слышу их позывные. Они торопятся: до рокового года, когда сатана намерен овладеть миром, осталось восемь лет, всего восемь! Смотрите, вон они летят, наши спасители-инопланетяне. Видите их корабли-тарелки?!»

Я смотрю в небо и вижу действительно летящую стаю серебристых дисков. Они приближаются к стеле. На ее вершину садится первый диск. Из него выходят какие-то человеки в скафандрах и быстро-быстро, как муравьи, спускаются вниз по ребристой стеле. Один диск, высадив десант, отчаливает, и его место занимает другой, потом третий, четвертый. И уже вся площадь перед монументом заполнена инопланетянами. Над ними реют алые флаги. И откуда-то из мощного репродуктора раздается женский голос, твой, родной голос: «Вива, Куба! Нет сионизму! Нет империализму!» Я мечусь в толпе, пытаюсь найти тебя, иду на твой голос и просыпаюсь. А ты рядом. Родная, несказанная, очаровательная, улыбающаяся во сне.

— Невероятно, — воскликнула Маша. — По сути, нам снился один и тот же сон: памятники национальным героям Кадиру и Марти, превратившиеся в живых героев, тревога за будущее человечества, над которым занесен сионистский топор, и инопланетяне. К чему бы это? Какая связь?

— А скажи, признайся, родная, к тебе никогда не приходила мысль, что Земля подошла к последней черте, что обезумевшее племя дьявола в своем эгоизме, в стремлении владеть миром погубит планету. И об этом знают инопланетяне, цивилизация которых на десять порядков выше нашей.

— У нас вообще нет никакой цивилизации, — горячо вставила Маша.

— И они в тревоге за судьбу нашей планеты и ее человечества. Они не допустят их гибели. Они придут в последний час, как спасители. Ты думала об этом?

• Предыдущая
• 52/69
• Следующая