Назад в юность. Дилогия (СИ) - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 58

• Предыдущая
• 58/74
• Следующая

И вот мои подопечные снова в одну шеренгу построены перед казармой. Я объясняю им порядок прохода в столовую и команды в ней. Потом беседую с четырьмя нашими орлами, посещающими университетский хор, и прошу их быть запевалами. Парни сначала мнутся, но потом соглашаются, тем более что песен военных они знают прилично.

Когда я заканчиваю, то замечаю, что недалеко стоит Максимов и озадаченно смотрит на меня.

— Знаешь, Андреев, я, конечно, знал, что ты шустрый парень, но не настолько же. Я ведь специально пришел, чтобы все, что ты сейчас говорил, объяснить. А то ведь стыдоба вообще была бы. Ты когда успел все это узнать?

— Дмитрий Иванович, вы же все биографии наши знаете. Вы помните, кто у меня отец? Да для меня армия — мать родная. Меня мама в коляске вокруг плаца возила, я иногда, заигравшись, под танком спал и в окопах с солдатами чай пил. Все эти команды у меня в голове с тех пор сидят.

И вот наша колонна не очень стройно, но движется в сторону столовой. А мой счет:

— Р-раз, р-раз, раз, два, три! — эхом разносится по асфальтовой дороге, обсаженной березами.

Не доходя до столовой метров сто, я командую:

— Запевай!

И наши запевалы своими мощными голосами дружно запели:

Путь далек у нас с тобою, веселей солдат гляди…[2]

А затем уже совсем не дружно, но старательно подхватил весь наш взвод.

Ровно напротив столовой я скомандовал:

— Взвод, стой! Отставить песню.

После моей следующей команды взвод относительно дружно повернулся.

На высоком крыльце столовой стояли два офицера. Один — высокий капитан с повязкой «Дежурный по части», а второй — пожилой подполковник.

Этот подполковник сорвался с места и подбежал к нам:

— Во, ребята, вы даете! А запевалы-то какие! Ну где этот Максимов? Представляешь, старшина, он мне вчера говорит: у нас студенты-медики, ничего не могут, их еще надо учить, а тут вы так запели, что просто обалдеть.

Его речь была настолько пересыпана матерными выражениями, что мы действительно обалдели.

Тут он увидел идущего за нами Максимова и переключился на него:

— А, полковник, проснулся! Ни черта про своих орлов не знаешь. А они у тебя песню запели, так ведь сердцу приятно стало.

И опять вывалил столько матов, что даже у нас, вполне привычных к этому, уши свернуло в трубочки.

И тут я уже точно понял вчерашнее выражение старшины Вадима про шебутного замполита.

Мы стояли, оторопев. Даже я, прослуживший в армии полжизни, такого еще не видел.

Подошедший Максимов что-то прошептал на ухо замполиту, но тот пренебрежительно махнул рукой и громко произнес:

— Что-то ты много в голову берешь. Я перед кем стою, перед военнослужащими или в институте благородных девиц? Ну ладно, я специально для вас и для ленинградцев лекцию прочитаю о пользе и влиянии мата на боеспособность подразделений. Вот только разберусь кое с чем — и сообщу, когда нужно будет собраться.

И с этими словами он ушел.

Через пару дней все вошло в рутинную колею: учеба, строевая, изучение матчасти, уставов. И уже без какого-либо намека со стороны старослужащих после отбоя прозвучал голос одного из нас:

— Старики! День прошел!

— Ну и черт с ним! — прозвучал в ответ хор голосов.

— До дембеля осталось двадцать пять дней!

— Ур-ра! — слаженно отвечали остальные.

Мы возвращались с поля, где с нашими преподавателями ставили медсанбатовскую палатку. Работа была достаточно тяжелая, тем более при жаре, не очень обычной для этих северных мест, и мы прилично устали. Когда прошли КПП, Максимов остановился и подозвал меня:

— Пусть кто-нибудь из сержантов ведет взвод в казарму.

Мы с ним медленно шли вслед за взводом, обсуждая завтрашний день, и взвод уже прилично опередил нас, когда услышали команду сержанта:

— Запевай!

И наши запевалы запели. А запели они примерно следующее:

Приморили, гады, приморили…[3]

Максимов озабоченно проговорил:

— Что они там поют? Охренели совсем от жары, что ли?

И в это время мы услышали дикий крик:

— Стоять! Стой! Я кому говорю — стоять!

И мы увидели, как за нашим взводом бежал замполит. Подбежав к взводу, он скомандовал:

— Взвод, стой! Напра-во! Смир-р-рна! Запевалы, четыре шага вперед шагом марш! Вы что же, больные все? Это вас что, Родина приморила? Это у кого там кудри поседели? Совсем оборзели! Это вы так долг Родине отдаете? А гады — это мы, что ли? — кричал он, матерясь во весь голос.

— А ты что лыбишься? — обратился он к одному из запевал. — Тебе весело? Вот сейчас и повеселишься. Ну-ка упал, отжался сто раз!

Презрительно глядя на нашего Андрюшу, который смог отжаться только четыре раза и, как червяк, возился у его ног, он сказал:

— Да вас не надо и морить, вы уже заморенные! Ряхи отрастили, ничего не можете! А ты, старшина, — обратился он ко мне, — почему не прекратил этот балаган?

— Товарищ подполковник, я сопровождал товарища полковника по его приказу.

Замполит, кинув сердитый взгляд в сторону Максимова, продолжил:

— Ну что, допрыгались, козлы? Радуйтесь, что присягу еще не приняли. С этой четверкой сегодня будем решать вопрос об отправке домой. А остальные… Старшина, командуй! Веди в роту, и с песней, вашу мать! И не дай вам бог еще что-нибудь такое сотворить.

Не знаю, какие уж аргументы привел Максимов в беседе с командованием полка, но наших запевал оставили в части. Правда, предупредили, что еще один прокол — и парни могут забыть о высшем образовании.

Тут как раз подоспела лекция нашего замполита о пользе мата в повышении боеспособности подразделений во время военных действий.

В зале клуба сидели примерно сто человек. Это были мы и ленинградцы; личный состав полка, по-видимому уже не раз выслушивавший эти наставления, отсутствовал.

И вот за трибуну, стоявшую на сцене, встал замполит:

— Товарищи студенты, будущие офицеры Советской армии, сегодня я расскажу вам то, что никогда и ни при каких обстоятельствах не расскажет никто другой. А почему? Да потому, что они просто боятся сказать, что думают. Я же никого и ничего не боюсь. Вот вы что думаете, мы во время войны, когда воевали и в атаку шли, кричали «за Родину!», «за Сталина!»? Да ничего подобного! Мы, когда в атаку шли, мать родную вспоминали, матом всех крыли. А немцы что? Да у них, кроме «доннер веттер», ничего и не было. А вы что думаете, когда суворовские орлы Измаил брали, они славословие Екатерине или Павлу говорили? Ерунда это все. Наши предки не хуже нас всех матом поливали. Вот, помню, идем мы пешим маршем по Польше, и на дороге указатель висит — до Берлина, кто его знает, то ли тысяча, то ли тысяча двести километров. А сверху углем написано настоящим русским солдатом: «Ничего, дойдем!»

Вот это я понимаю — политработа! Рядом со мной сидел очень интеллигентный парень из потомственной семьи врачей. Он недоумевающим взглядом следил за замполитом.

— Сергей, как думаешь, все, что он говорит, — это правда? Неужели так все завязано на мате? — спросил он меня недоверчиво.

— Слушай, Миша, я уже и не знаю, но, наверное, что-то в этом есть, — ответил я.

* * *

Вскоре после освоения материальной части и зубрежки уставов мы приняли присягу, так что я уже дважды клялся на верность Советскому Союзу. Учеба между тем продолжалась, и пиком наших мучений стали небольшие учения, во время которых мы должны были развернуть медико-санитарный батальон. После этого интенсивность занятий пошла на убыль, и мы большую часть времени готовились к сдаче экзамена по военно-медицинской подготовке.

По взводу гулял слух, что уже запланированы крайние, которые не смогут сдать этот экзамен, и назывались даже конкретные фамилии. Но все закончилось благополучно. И теперь все мы могли рассчитывать на звание лейтенанта медицинской службы, которым когда-то я уже был.

• Предыдущая
• 58/74
• Следующая