Доктрина шока - Кляйн Наоми - Страница 3

Впервые Фридман учился использовать широкомасштабный шок или кризис в середине 70-х годов прошлого века, когда работал советником чилийского диктатора генерала Аугусто Пиночета. Жители Чили находились в состоянии шока не только из-за насильственного захвата власти Пиночетом, но и благодаря мучительной и резкой гиперинфляции. Фридман посоветовал Пиночету совершить моментальное преобразование экономики: снизить налоги, дать свободу торговле, приватизировать часть государственных функций, уменьшить расходы на социальную сферу и ослабить государственный контроль. В итоге на смену государственным школам в Чили пришли школы частные, финансируемые на основе ваучеров. Это был самый резкий переход к капитализму из всех, которые когда-либо где-либо предпринимались, и его называли революцией «чикагской школы», поскольку многие из экономистов Пиночета получили подготовку под руководством Фридмана в Чикагском университете. Фридман предсказывал, что скорость, неожиданность и масштаб экономических сдвигов вызовут психологическую реакцию населения, которая «облегчит процесс урегулирования»[14]. Он придумал название для такой болезненной тактики: экономическая «шоковая терапия». С тех пор на протяжении десятилетий, когда правительства осуществляли радикальные программы перехода к свободному рынку, использование этого лечения шоком «внезапно и сразу», или «шоковой терапии», стало просто вопросом выбора метода.

Пиночет облегчал процесс урегулирования и своими собственными шоковыми мерами: при этом режиме появились многочисленные камеры пыток, где корчились от боли те несчастные люди, которые, вероятнее всего, должны были воспротивиться капиталистическим преобразованиям. Многие люди в Латинской Америке видели прямую связь между экономическим шоком, после которого разорились миллионы людей, и эпидемией пыток для сотен тысяч тех, кто верил в иной общественный строй. Уругвайский писатель Эдуардо Галеано говорил: «Как же еще можно было поддерживать такое неравенство, если не с помощью встряски или электрошоком?»[15]

Ровно через 30 лет после этих трех форм шока, которые пришлось испытать Чили, та же схема была использована в Ираке, притом еще грубее. Сначала была война, затеянная, по мнению авторов военной доктрины «шока и трепета», чтобы «контролировать волю, восприятие и способность к пониманию ситуации противника, что сделает врага буквально неспособным к действиям или реагированию»[16]. Затем, когда страна еще была объята пламенем, последовала радикальная шоковая терапия экономики: массовая приватизация, полная свобода торговли, единый 15-процентный налог, резкое сокращение государственного аппарата, – все эти меры проводил главный дипломатический представитель США Л. Пол Бремер. Временный руководитель Министерства торговли Ирака Али Абдул-Амир Аллави говорил тогда, что народ Ирака «смертельно устал быть участником экспериментов. Система уже пережила достаточно шока, так что нет нужды применять эту шоковую терапию еще и в сфере экономики»[17]. Когда жители Ирака начали сопротивляться переменам, их арестовывали и бросали в тюрьмы. Там тело и психика сталкивались с новыми видами шока, на этот раз куда менее метафоричными.

Я приступила к исследованию вопроса о том, как свободный рынок зависит от влияния шока, четыре года назад, в первые дни оккупации Ирака. Придя в Багдаде к выводу, что попытка Вашингтона применить шоковую терапию после военной стратегии «шока и трепета» провалилась, я отправилась в Шри-Ланку, за несколько месяцев до того, в 2004 году, опустошенную цунами, и увидела там очередную версию того же маневра: иностранные инвесторы и международные кредиторы сообща использовали атмосферу паники, чтобы отдать все прекрасное побережье в руки предпринимателей, которые быстро построили огромные курортные зоны, из-за чего сотни тысяч местных рыбаков были лишены возможности восстановить свои деревни около воды. «Природа, нанесшая Шри-Ланке сокрушительный удар, подарила стране уникальную возможность, так что эта великая трагедия породит туризм мирового класса», – заявило правительство Шри-Ланки[18]. В это время на Новый Орлеан обрушился ураган «Катрина», и ряд политиков-республиканцев, интеллектуальных столпов, занимающихся развитием страны, заговорили о «чистых листах» и небывалых возможностях; и стало ясно, что теперь это уже превратилось в излюбленный метод достижения корпоративных целей: использовать момент коллективной травмы для применения радикальной социальной и экономической инженерии.

Большинство людей, переживших опустошительные катастрофы, отнюдь не восторгаются состоянием «чистой дощечки», но желают прямо противоположного: спасти все, что только можно, и начать восстановление того, что не до конца разрушено; они хотят снова восстановить связь с тем местом, где они росли и жили. «Когда я восстанавливаю город, у меня возникает ощущение, что я восстанавливаю саму себя», – сказала Кассандра Эндрюс, жительница новоорлеанского Девятого района, значительно пострадавшего от катастрофы, когда разбирала строительный мусор после урагана[19]. Но сторонники капитализма катастроф не заинтересованы в восстановлении прошлого. В Ираке, Шри-Ланке и Новом Орлеане происходил процесс, который ложно называли «реконструкцией», когда дело, начатое стихийным бедствием, доводили до логического завершения: стирали с лица земли все, что осталось и чем владело государство или местная общественность, чтобы взамен на скорую руку воздвигнуть корпоративный Новый Иерусалим – пока жертвы войны или природной катастрофы еще не способны объединиться и предъявить свои права на то, что им принадлежало.

Лучше всего это выразил Майк Бэттлз: «Страх и беспорядок несут нам реальные перспективы»[20]. Этот 34-летний человек, ранее служивший в ЦРУ, говорил о том, как хаос в Ираке после вторжения помог его малоизвестной и неопытной частной фирме Custer Battles, занимающейся безопасностью, получить от федерального правительства контракты примерно на 100 миллионов долларов[21]. Его слова вполне могут служить лозунгом современного капитализма: страх и беспорядки позволяют совершить очередной скачок вперед.

Когда я приступила к исследованию взаимосвязи между сверхприбылью и масштабными бедствиями, я подумала, что буду свидетелем фундаментального изменения того, как стремление «освободить» рынок реализуется по всему миру. Поскольку я участвовала в движении против стремительно растущей власти корпораций, начало чему было положено в Сиэтле в 1999 году, мне было легко распознать политику, благоприятную для бизнеса, в грубом давлении саммитов Всемирной торговой организации или в условиях займов Международного валютного фонда. Три требования, являющиеся как бы торговой маркой этой политики: приватизация, отмена государственного контроля и резкое снижение затрат в социальной сфере, – обычно крайне отрицательно воспринимаются населением, но проведение их в жизнь все-таки предполагает согласие населения с правительством, а также консенсус среди экспертов. А теперь та же самая идеологическая программа осуществляется с помощью наихудших средств принуждения из всех возможных: на фоне военной оккупации после вторжения в чужую страну или сразу же после природного бедствия. Похоже, 11 сентября 2001 года открыло перед Вашингтоном зеленый свет, так что теперь уже можно не спрашивать, желает ли другая страна принять американскую версию «свободной торговли и демократии», но можно насаждать ее с помощью военной силы, осуществляющей операцию «Шок и трепет».