Кольт полковника Резерфорда - Шепард Люциус - Страница 27
- Предыдущая
- 27/42
- Следующая
Безумие не могло быть к ней более жестоким, чем ее нынешнее прозябание, казавшееся бесцветным кошмарным сном в течение дня и красочным кошмаром наяву в течение ночи. Она сознавала, что жизнь ее кончена.
Спустя примерно четыре месяца после убийства Луиса она получила очередное письмо от своего кузена Аарона, но не спешила его распечатывать. Их переписка в последнее время стала регулярной, однако сейчас она уже не нуждалась в наперснике, тем более таком, как Аарон, который плохо справлялся с этой ролью. Он без конца читал ей нотации, в финале давая один и тот же совет – «Уходи!», а тон его писем постепенно становился все более пылким и настойчивым. Она до сих пор не сообщила ему о некоторых обстоятельствах, связанных с гибелью Луиса, поскольку знала, что от его реакции на это сообщение ей все равно не будет никакой пользы.
Лишь в середине дня, не зная чем занять томительно тянувшееся время, она вскрыла письмо кузена. В начальных абзацах, как и следовало ожидать, он рассказывал о своем бизнесе, о новых планах, перспективах развития и т.п. Но на второй странице зазвучали уже другие нотки:
...Я более не в силах сдерживать все то, что накопилось в моем сердце. Когда мы с тобой еще только начинали эту переписку, я, если помнишь, выразил сомнение в том, что мое былое чувство к тебе исчезло без следа. Во всяком случае, я бы не удивился, обнаружив в себе его осадок, какую-то слабую тень. Однако твои письма, милая Сьюзен, вкупе с разбуженными тобой воспоминаниями показали всю глубину моего заблуждения. То, что я было принял за тень, оказалось лишь темным покровом печали и стыда, до поры скрывавшим чувство, которое при всей его чистоте и искренности даже я сам вынужден признать греховным, – чувство столь же сильное и свежее, каким оно было много лет назад. Скорее всего, после такого признания ты решишь прекратить нашу переписку, и я не стану отговаривать тебя от этого решения. Возможно, это будет к лучшему. Не думаю, что внезапное возрождение чувства, которое я считал безвозвратно угасающим, если не совершенно угасшим, может принести нам обоим что-либо кроме новых...
Сьюзен разжала пальцы, и листок вяло спланировал на пол. Признания Аарона начали ее утомлять; она не испытывала ни малейшего желания дочитывать до конца это письмо, продираясь еще через несколько страниц его мучительного разбирательства с самим собой и собственными чувствами. Только Аарон, подумала она, способен сделать из кровосмесительной страсти нечто навевающее невыносимую скуку. Еще в юном возрасте, во время их игр, он всегда проявлял недетскую расчетливость, тщательно сопоставляя возможное удовольствие от какой-нибудь озорной проделки с возможными неприятными последствиями (например, одиночным заключением в дровяном сарае), как будто уже тогда готовился к профессии счетовода. Тем большим потрясением явилось для нее его первое признание в любви, – как мог человек, всю жизнь панически боявшийся ее отца, решиться на столь рискованный шаг? Должно быть, он очень сильно ее любил, подумала Сьюзен. И, судя по его последнему заявлению, продолжает любить до сих пор. Если бы тем вечером в саду она знала, что ждет ее в будущем, то, получив возможность выбора между преступным кровосмешением и жизнью с полковником Резерфордом, она, безусловно, предпочла бы первое... Эта мысль, возникшая как случайная игра фантазии, задержала на себе ее внимание, а когда Сьюзен, вдумавшись, уловила скрытый в ней намек, она попыталась с ходу отвергнуть стоящий за этим план действий – но план был так прост и изящен, а искушение так велико, что она не смогла избавиться от него одним усилием воли. Она начала копаться в себе, отыскивая какой-нибудь душевный изъян, ибо только наличием такового могла объяснить появление в своей голове столь бесчестного замысла. Самоанализ не выявил никаких существенных сдвигов в ее психике, но она не спешила выносить себе окончательный приговор. Что-то должно было в ней измениться, какой-то источник яда должен был возникнуть в ее душе, иначе она бы ни за что не позволила подобной идее змеиться в ее мозгу, отравляя каждую его клеточку своим губительным прикосновением.
Она провела в раздумьях более часа и, наконец, пришла к выводу, что эта идея была подкинута ей самим Змием, извечным носителем зла, символом обмана и предательства. Не исключено, однако, что и сам Господь был как-то причастен к искушающему дару. Она не могла бы так легко поддаться убийственно-вкрадчивым дьявольским чарам, не будь на то Его высшая воля. И, тем не менее, замысел явно имел ядовитые зубы и гибкое чешуйчатое тело, способное, свернувшись тугим кольцом, устроить гнездо в ее сердце, – это дьявол говорил ее устами и побуждал ее к действию, и даже страх погубить свою душу не придал ей решимости противостоять искушению. Она взяла ручку с серебряным пером и начала писать, первым делом посвятив Аарона во все подробности гибели Луиса и даже несколько сгустив краски, дабы рассказ произвел максимальный эффект, а когда со вступлением было покончено, перешла к главному:
...Касаясь существа твоего письма, милый кузен, – то есть еще не совсем угасшего чувства, о котором ты мне поведал, – я, к своему стыду, но и с огромным облегчением, решилась на одно, хотя и очень запоздалое признание, ибо чувство твое никогда не было безответным, но, оставаясь невысказанным, хранилось и до сих пор хранится в сокровенном уголке моего сердца...
Она заполнила этой ложью три страницы, сочинив довольно складную басню о тайных желаниях, страхе перед греховным поступком и неудержимой тягой к его совершению. Поставив финальную точку, она не ощутила ничего, кроме холодного безразличия, как будто этим шагом переступила невидимую черту и оказалась вне досягаемости укоров совести. Она знала, что, в конце концов, чувство вины ее настигнет, но теперь это было уже не важно – она только что заключила сделку и оказалась во власти сил, по сравнению с которыми укоры совести были всего лишь слабой щекоткой.
...В октябре, как у него издавна заведено, Хоуз с одним слугой отправится в горы близ Матансаса, где у него есть охотничий домик и где он, опьяняемый кровью, в очередной раз попытается истребить всех без исключения диких свиней в округе, что я считаю маловероятным, ибо тогда по логике вещей он должен будет совершить самоубийство. Он проведет там десять дней, а то и больше, если охота окажется удачной. Я очень надеюсь, что ты найдешь возможность посетить Гавану в этот период, и тогда я постараюсь доказать тебе силу и искренность своих чувств самыми убедительными средствами, какие только могут быть в моем распоряжении...
В понедельник Рита с самого утра работала в одиночку, тогда как Джимми сидел спиной к залу, вытянув ноги, безмолвный и неподвижный, как будто впавший в кому. Из этого состояния он вышел лишь дважды, сперва – чтобы дать необходимые разъяснения покупателю, а после полудня – чтобы сходить в буфет за сандвичем для Риты. Из этого похода он вернулся через полтора часа с остывшим хот-догом и невразумительными извинениями. Рита уже привыкла к тому, что временами он бывает ни на что не годен. Благодаря кольту, «беретте» и (тьфу, тьфу, чтоб не сглазить) «томпсону» в их делах намечался крутой подъем, а впереди еще была Якима – они всегда удачно торговали в Якиме, где она помимо прочего любила зарулить в клуб Макгаллахера и поставить на уши всех белых мужиков, целыми стаями уводя этих поддатых кобелей у их кислолицых, бледно-немощных подружек.
Посетителей на выставке было много меньше вчерашнего, но зато все они знали, зачем пришли. Исчезли влюбленные в смерть сопливые волосатики, охотники за сувенирами и мамули-папули с подарочно-пистолетным заскоком. Торговцы подбивали баланс, выписывались чеки, происходил дежурный обмен улыбками. Примерно в половине четвертого парень из обслуживающего персонала выставки принес Рите факс от профессора Алекса Хоула, выражавшего желание приобрести кольт Чэмпиона плюс еще один пистолет сомнительной подлинности, заинтересовавший его еще при их встрече в Спокане; за оба ствола он давал одиннадцать тысяч и был готов заплатить наличными. Рита не имела понятия, о каком пистолете идет речь. Она скомкала пустой пластмассовый стаканчик и запустила им в голову Джимми. Никакой ответной реакции.
- Предыдущая
- 27/42
- Следующая
