Кольт полковника Резерфорда - Шепард Люциус - Страница 11

• Предыдущая
• 11/42
• Следующая

– Прошу прощения, полковник Резерфорд. – Старший из двоих отвесил учтивый поклон. – Я доктор Эдуардо Ленс-и-Ривера. Если помните, мы с вами встречались прошлой весной в американском посольстве в Гаване. Мы тогда имели короткий, но очень содержательный разговор по поводу государственных органов, регулирующих ввоз товаров в вашу великую страну.

– Ну конечно! Доктор Ленс! – Полковник был искренне рад встрече. В прошлый раз Ленс произвел на него впечатление здравомыслящего политика, что само по себе уже было аномальным явлением в среде его алчных и недальновидных коллег.

– Разрешите представить вам кузена моей жены, – доктор Ленс указал на молодого человека, – Одиберто Саенс-и-Фигероа.

– Mucho gusto[5], – сказал Одиберто, пожимая руку полковнику.

Когда они уселись в кресла по соседству, полковник сказал:

– Извините, что не узнал вас сразу, доктор. Я был...

– Что вы, не стоит! – Доктор Ленс остановил его движением руки. – В объяснениях нет ни малейшей нужды. Я вас понимаю: после вечера, проведенного в «Тиа Марии», мужчина смотрит на все вокруг другими глазами.

Последовал дежурный обмен любезностями, не обошлось без комплиментов в адрес кубинских красавиц и женщин Америки, а равно жительниц других стран Карибского бассейна. Наконец доктор Ленс подвинулся на край своего кресла и наклонился вперед, опершись на золотой набалдашник трости, имевший форму головы попугая.

– Полковник, – сказал он, – я хотел бы обсудить с вами один вопрос, но затрудняюсь начать, поскольку это дело сугубо личного и щекотливого свойства.

– Личного? – Полковник поставил бокал на столик. – В каком смысле личного?

– В самом прямом, первейшем смысле. Это касается вашей семьи.

– Да у меня и семьи-то как таковой нет, – заметил полковник. – Родители и единственная сестра умерли, так что вся моя семья, это жена и...

– Вот именно, – прервал его доктор Ленс и после паузы продолжил: – Честное слово, полковник, у меня и в мыслях нет вас обидеть или как-то задеть. Я позволил себе поднять эту тему только потому, что сам хотел бы встретиться с подобной откровенностью, когда окажусь в вашем положении.

– Говорите прямо, в чем дело. У вас есть сведения о моей жене?

– Слово «сведения» слишком конкретно и не допускает толкований. Я же располагаю всего лишь историей, которую один молодой человек рассказал своему приятелю. Молодые люди склонны к бахвальству. Все, что я могу, – это пересказать вам историю, как я ее слышал, а верить этому или нет, решайте сами. Если вас это не интересует, я попрошу меня извинить и откланяюсь.

Глубоко потрясенный, полковник сжал пальцы на бокале, но почувствовал, что не в силах оторвать его от столика. Мысль о том, что Сьюзен ему неверна – а что иное могло скрываться за туманными намеками доктора Ленса? – была невероятной, непостижимой, невыносимой. Разумеется, она оказалась бы далеко не первой женой американца, сошедшейся с кубинским любовником, но при той изоляции от внешнего мира, в которой он ее содержал, при наличии вездесущих и преданных ему слуг он просто не мог вообразить, как бы ей это удалось.

– Продолжайте, – сказал он довольно твердым голосом.

– Вам знаком человек по имени Луис Карраскел? Он приходится племянником генералу Руэласу.

– Я о нем слышал. Возможно, мы где-нибудь встречались... но я в этом не уверен.

– Одиберто – служащий Национального банка, там же работает и Карраскел. Однако их связывает не только это. Они дружили с детства, наши семьи часто вместе проводили отпуск. Примерно неделю назад Карраскел по окончании рабочего дня позвал Одиберто пропустить по стаканчику. Он выглядел очень расстроенным и в ходе беседы признался, что завязал роман с красивой замужней американкой, которая также его любит – в этом он был уверен. И, тем не менее, по какой-то непонятной ему причине она отказывается оставить своего мужа, которого она сама описывает как... – доктор Ленс запнулся и взглядом попросил у полковника прощения, – как настоящее чудовище.

Полковник внешне никак не прореагировал на эти слова. Но онемение, охватившее его конечности, начало расползаться дальше по телу, и вместе с этим – хотя он с ходу отверг возможность того, что Сьюзен, какими бы ни были их семейные проблемы, могла думать о нем как о чудовище, – вместе с этим пришло осознание, что рассказанная история не была пустой юношеской похвальбой.

– Думаю, будет лучше, если за меня продолжит Одиберто, – сказал доктор Ленс. – Я слышал эту историю лишь один раз и не могу припомнить все детали... а именно на основании деталей, как мне кажется, вы могли бы составить представление о ее правдивости. Поскольку Одиберто не говорит по-английски, я, с вашего позволения, буду переводить.

– Отлично, – сказал полковник и взглянул на молодого человека с гримасой, долженствовавшей означать поощрительную улыбку.

Процесс повествования являл собой занятную картину: бурные монологи Одиберто, сопровождаемые красочной жестикуляцией и сочувственно-удрученной мимикой, перемежались спокойными, по-лекторски бесстрастными переводами доктора Ленса. Эмоциональный контраст этих двух манер изложения внес дополнительную путаницу в мысли полковника, – казалось, он воспринимает ложь и истину одновременно, при том что между первой и второй, по сути, не наблюдалось существенной разницы.

– «Я никогда прежде не видел Луиса в таком смятении, – переводил доктор Ленс. – Когда мы вошли в бар, он ни с того ни с сего разрыдался. Я спросил его, в чем дело, но он отказался дать объяснение. Он ни с кем не мог поделиться своими чувствами и от этого страдал еще больше. В конце концов, я уговорил его открыть мне свою тайну и поклялся, что никому ее не выдам».

– Судя по всему, эта клятва не относилась к разряду нерушимых, – с мрачным сарказмом заметил полковник.

Доктор Ленс испустил тяжкий вздох:

– Это постыдно, я знаю. В данном случае Одиберто действует, увы, не из самых благородных побуждений. Он был обойден при назначении на новую должность в банке и винит в этом Луиса, который, вероятно, мог бы, но не стал ему содействовать. А поскольку история уже получила огласку, я посчитал, что вы должны быть в курсе.

– Говоря об огласке, что вы имеете в виду? Он рассказал ее кому-то еще кроме вас?

– Только моей жене, – сказал доктор Ленс. – Одиберто рассказал ее нам обоим. За свое молчание я ручаюсь, но жена... – Он передернул плечами. – Я могу худо-бедно контролировать суммы, которые она тратит, но не ее болтливый язык.

– Понятно, – сказал полковник. – Пожалуйста, продолжайте.

И Одиберто, при посредничестве доктора Ленса, рассказал о колебаниях молодой женщины, из-за которых так страдал Луис.

– «Он не может понять, чего хочет эта женщина, – вещал доктор. – То она говорит, что готова на все ради его счастья и спокойствия, то вдруг разом отдаляется и замыкается в себе. Он спросил меня, как ему быть в этой ситуации, и я посоветовал порвать с этой женщиной, как бы сильно он ее ни любил. Я сказал, что глупо губить себя ради безнадежной страсти». Но Луис покачал головой и сказал: «Нет, нет! Должен быть способ ее убедить... открыть ей глаза...» Он влюблен в эту женщину до безумия. Он одержим ею. Я не смог втолковать ему, что он стал на гибельный путь, что такое невыносимое напряжение в конце концов сведет его с ума. Надеясь отыскать новые, более убедительные аргументы, я попросил его рассказать мне еще какие-нибудь подробности их связи». – Доктор Ленс наклонился к полковнику и понизил голос: – Если хотите, я избавлю вас от подробностей.

– Нет, – сказал полковник, который чувствовал себя так, будто его целиком замуровали в огромном блоке цемента. – Нет, я хочу знать все.

Слушая, как доктор Ленс описывает страстную натуру этой женщины и то, как охотно она предоставляет свое тело в полное распоряжение любовника, полковник Резерфорд начал понемногу отходить. Эта женщина с ее ненасытностью и изобретательностью в любовных утехах... Это не могла быть Сьюзен. Одно из двух: либо Карраскел лжет, либо речь идет о какой-то другой женщине. Но затем доктор описал, каким путем Карраскел обычно проникает в дом своей возлюбленной. Огромное дерево у ограды, навес, молодая пальма перед черным ходом, ведущим в комнату экономки, виноградные лозы на желтой стене. У полковника оставалась лишь одна, последняя, крупица сомнений.

• Предыдущая
• 11/42
• Следующая