Танец с огнем - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 62
- Предыдущая
- 62/104
- Следующая
– Мама, довольно! – Максимилиан поднял руку, как будто заслоняясь от яркого света.
Фаина, глухая как пень, но чувствительная к переживаниям своего любимца, болезненно застонала и снова засовала ему свою чашку с уже простывшим бульоном.
Макс ласково улыбнулся старухе, принял бульон из ее скрюченных пальцев и выпил его одним длинным глотком. Она облегченно вздохнула и просияла ему в ответ темной беззубой ухмылкой. За свой долгий век старая служанка накрепко усвоила нехитрую истину: если дитя отказывалось есть, а потом покушало, значит, теперь все будет хорошо.
– Соня, он что, в Петербурге окончательно рехнулся, что ли?! Надвигается буран, а он ушел на лыжах! Наш сын! Сказал Антипу, что пойдет напрямик, через лес! Но он же никогда толком не умел на них ходить, я помню, еще в отрочестве Юлия и Александр всегда убегали от него вперед, а он обижался. В лесу сейчас снегу по пояс взрослому человеку. Если уж ему так приперло, то почему он не поехал верхом?
– Я ему запретила брать Казака.
– Сонечка, правильно ли это? – Антон Михайлович едва ли не первый раз в жизни усомнился в разумности распоряжения жены, и эта неожиданность ее не обидела, не огорчила, а самым парадоксальным образом испугала почти до паники.
– Антон, Антон, но я же подумать не могла… Хотела только, чтобы он отдохнул, пришел в чувство… Но что же теперь делать? Что делать?! Я же немедленно, прямо сейчас сойду с ума!! Скажи мне, Антон!
Антон Михайлович слегка раздулся от важности и ответственности, засунул большие пальцы за отвороты коричневого жилета и стал похож на старого воробья.
– Я думаю, что можно прямо сейчас послать в Синие Ключи Антипа на Казаке. Там он дождется Максима. А потом…потом мы увидим… И Максим сможет вернуться на лошади, а Антип пешком придет… И они там будут знать…
План, предложенный Антоном Михайловичем, был мало последователен и сомнителен в наивысшей степени, но Софья Михайловна приняла его вполне благосклонно, потому что ничего лучшего в ее распоряжении не имелось. Согласно со своей изначальной природой она предпочитала действие бездействию, а вся предшествующая жизнь научила ее, что довольствоваться имеющимся в наличии куда лучше и здоровее, чем грезить о несбыточном.
Снег падал с деревьев почти бесшумно, как кисея с плеч обнажающихся великанов. Если попасть внутрь спадающей этой волны, то видимость на пару секунд терялась совершенно, а щеки и лоб кололо, будто крошечными иголочками. Где-то вдали слышался гул, словно шел и непрерывно гудел поезд.
– Вам бы этого не надо, Максимилиан Антонович, – сказал Антип, помогая закрепить лыжные ремни. – До завтрева небось дело терпит, а? По всему: в ночь последний перед весной буран идет. Да еще и наша Синеглазка в ключи под землю уходить не хочет, вдогонку бушевать станет… Почто вам?
Макс, закусив губу, помотал головой.
Дело не просто не терпело. От самого Петербурга внутри, чем дальше, тем больше, разматывался горячий колючий клубок, не дающий жить, говорить, думать, дышать. Единственное спасение – хотя бы немного двигаться в нужном направлении. Тогда становилось чуть легче.
Максу казалось, что он видит лесную, заметенную снегом дорогу с колеями проехавшей еще в начале зимы телеги, и идет прямо по ней.
Стемнело как-то враз, как будто платок набросили на клетку с птицей.
И одновременно завыло и закружилось. Деревья раскачивались и стонали, роняли с ветвей тяжеленные уже пласты снега, те падали с мягкими хлопками, и уходили куда-то в темную глубину. Луна, бледная, размытая и страшная, некоторое время металась над верхушками, пытаясь светить, потом исчезла в отчаянии. С детства исхоженный лес вмиг сказочно ожил и сделался единым и чужим существом – неузнаваемым, борющимся, сосредоточенным на своих делах. Человеку в нем не было места.
Максимилиан понял, что не имеет никакого представления о направлении и ориентирах. Куда он идет и откуда пришел? Остановился у толстого, гудящего как провод под электрическим током ствола и постарался собраться с мыслями. Он понимал отчетливо – если не знаешь, куда идти, то лучше всего оставаться на месте. Но это казалось решительно невозможным. Тело, мозг, душа требовали движения.
Где-то неподалеку с ужасным грохотом повалилась вывороченная с корнями огромная ель. Скрип, вой, особый гул северного ледяного ветра рвет уши. Обломанные сучья как протянутые руки, с немой злобой цепляющиеся за одежду.
Дорога потерялась окончательно. То и дело приходится обходить засыпанный снегом валежник. Один раз наткнулся на свежий лыжный след, не успел обрадоваться, как понял: следы свои собственные, замкнул круг.
Где-то радостно и торжествующе, явно приветствуя предвесеннее беснование стихий, провыл волк. Ему ответили. Казалось, что жуткие и чарующие звуки идут сверху, словно серые разбойники расселись на деревьях.
Постепенно, с течением времени точность движений снижалась, и в конце концов загнутый носок лыжи попал в щель между присыпанными снегом валежинами. Упал лицом вперед, довольно мягко, сзади раздался хруст дерева. Лыжина расщепилась вдоль и потеряла треть длины. Снял ее, попытался замотать ремнем, сразу провалился почти по пояс. Потом пытался идти на полутора лыжах, но довольно быстро оступился, сломал вторую лыжу и подвернул ступню. Не особенно уже размышляя над происходящим, продолжал идти, утопая в снегу. Еще позже обнаружил, что ползти – намного легче. Полз, извиваясь и в подступающей горячке почти гордясь своей змеиной ловкостью. В какой-то момент на снег перед потерявшим чувствительность лицом лег непонятный отблеск. Поднял голову и между деревьями увидел светящийся силуэт девушки в белом платье, с длинными рукавами и струящимися, как ручей волосами. Понял: ледяная девка Синеглазка пришла поглядеть на его гибель. Постояла, полюбопытствовала и ушла. Последняя мысль была: «Все правильно, все так и должно быть».
Потом – темнота.
Атя еще с обеда металась по усадьбе как наскипидаренная. Дергала Ботю, довела до слез Капочку, получила поварешкой от Лукерьи и тряпкой – от Насти. Тут же, явно от нервов, обострился ее вечный понос. Один раз даже до горшка не добежала. Тогда и вовсе нрав показала – разревелась, разругалась в пух и прах и даже подралась немного с чистюлей-Феклушей.
– Непогода идет, – объяснил происходящее ветеринар. – Скотина вот в стойлах так же – чует веяния в атмосфере и тревожится. Приспособительная в сущности реакция. Кто вовремя почует природный катаклизм и убежит-спрячется – тот спасется.
– Чего ты бесишься-то, объясни толком, – рассудительно попросил сестру Ботя.
– Где-то, чего-то… – сквозь зубы пробормотала Атя. – Дурное…
– С Люшикой?
– Как бы и нет, а как бы и да…
– Пойми тебя, – Ботя разочарованно отошел и вернулся к наблюдениям за большим пауком, который ткал свою сеть в углу подоконника.
Ботя пытался зарисовывать паучью сеть по мере ее возникновения, и он же, поневоле глядя в окно, первым заметил всадника, возникшего под зажженным фонарем прямо из клубящейся и завывающей на разные голоса метели.
– Атя, гляди! Кто это?
Фрол увел дрожащего мелкой дрожью Казака в конюшню – оттирать соломой, отпаивать и кормить распаренным овсом. Лукерья, против обыкновения молча, поставила перед Антипом тарелку мясных щей со сметаной и налила большую стопку водки.
– Барич из Песков с ранних лет блажной был, – презрительно цыкнув зубом, сказал Степан. – Вздумал тоже – в снеговерть на лыжах идти! Охотник-следопыт и то не пошел бы, ждал до утра! А уж ему-то…
– Баре, они такие, – невнятно поддакнул Антип, выпил водку, крякнул и с удовольствием погрузил ложку в густые трехсуточные щи. – Им если втемяшится, так вынь разом да положь…
– Привыкли за столько-то лет… Что ж, сгибнет теперь – его охота! – ухмыльнулся Степка.
– Стой! Стой, оглашенная! Куда? Ку-уда-а-а?
- Предыдущая
- 62/104
- Следующая
