Танец с огнем - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 56

• Предыдущая
• 56/104
• Следующая

Его бы воля – и не уходил бы оттуда…

Спроси кто, к чему ему это, он бы, пожалуй, не нашел что ответить. Никаких планов, связанных с Мурановыми, у него не было и быть не могло. С объявления воли прошло десять лет, не имея земли в деревне, он и временно обязанным не числился. И в глаза своего бывшего барина с того памятного дня ни разу не видел.

Он вообще не любил строить планов, особенно далеко идущих – полагая, что, если как следует делать дело, все причитающееся жизнь подарит сама. И пока был подарками ее вполне доволен. Особенно главным – наблюдать, пусть и не каждый день, и украдкой, как подрастает маленькая барышня. Как незаметно, чудесным образом, перестает быть той малышкой, которая разглядывала бабочек и жуков на лугу и донимала его расспросами обо всем на свете. И становится…

Кем она становится, вернее – уже стала, он обнаружил однажды, причем совершенно неожиданно.

Виновата была барышнина левретка – взяла да убежала от хозяйки, погнавшись за кошкой, с задорным тявканьем поскакала в кусты, а там щель в заборе, мелкой животине как раз просочиться! Илья услышал лай и голос Наталии Александровны: «Гашек! Гашек! Немедленно вернись!» – и, бросив этюдник, кинулся наперехват, очень надеясь, что успеет прежде, чем она позовет еще кого-нибудь… да вот зачем, спрашивается, еще кого-то звать?

Песик и не собирался далеко удирать – кошка исчезла, он испугался незнакомого места и не раздумывая прыгнул на руки к Илье, как к другу и спасителю. Наталия Александровна, когда он пришел к калитке и вручил ей беглеца, этому очень удивилась:

– Вот чудеса, никогда не бывало, чтобы он у чужого сидел так спокойно.

– Так ведь я ж и не чужой, – не подумав, брякнул Илья.

Она засмеялась:

– Это для меня вы не чужой. Здравствуйте, Илюша, большое вам спасибо.

Она так легко заговорила с ним, будто только вчера видались. И «вы» прозвучало у нее так легко и естественно. Так и надо, он ведь не крепостной, и она взрослая теперь.

Да, она стала совсем взрослой. Высокая, тонкая, с высоко убранными светлыми локонами… К чудесной легкости движений, всегда его завораживавшей, прибавилась медлительная горделивость. Он бы ни за что не подошел к ней близко и не увидел бы этого, если бы не собачка.

Но большие сияющие глаза смотрели на него весело и ласково, совсем как прежде.

– Я так рада вас видеть. Спасибо Гашеку, сами бы ни за что не сподобились нас навестить. И я понимаю, почему. Но разве что-то может помешать нам дружить?

Она стала привязывать поводок – песик вертелся и мешал, и Илья перехватил его, чтобы помочь. Сперва подумал: очень кстати – он совсем не мог ничего сказать, румянец жег щеки… краснел он всегда моментально, оттого и не выходило никогда ни скрыть, ни соврать… Но тут оказалось, что они очень близко – слишком! И ее волосы пахнут липовым цветом. В общем, хоть бросай собачонку да беги прочь сломя голову!

– А пойдемте, сядем вон туда, – Наталия Александровна показала на аккуратный штабель бревен, уложенный вдоль забора нарочно для сидения, – и вы мне все расскажете. И не бойтесь, – добавила, глянув внимательнее, – никто из дома сюда не придет.

Илья, с левреткой на руках, выпрямился и даже попробовал улыбнуться как ни в чем ни бывало. И правда, что за глупость такая – бежать.

…О чем они говорили, сидя на бревнах возле калитки – на изрядном расстоянии друг от друга, да он ни за что и не сел бы рядом, – он вспоминал потом множество раз… Каждое слово, каждую интонацию, каждый взгляд. А вот, опять-таки, спроси: о чем? – и не смог бы ответить.

Ленивое теплое лето тянулось так безмятежно, будто ни у кого на свете не было и быть не могло никаких срочных дел. И никаких планов, разумеется. Никакого неизвестного будущего. Одно только настоящее – долгий-долгий солнечный день, в котором так хорошо.

– Илюша! Илья Кондратьевич!

Высокая изящная барышня в кисейном платье с вышивкой стояла на тротуаре – как раз напротив общежития Ляпуновых – и махала рукой, а маленькая тонколапая собачка цвета топленых сливок подпрыгивала и гавкала. Само собой, ляпуновские насельники все как один высунулись в окна, хотя Илья Кондратьевич среди них был только один – он услышал барышнин зов как раз когда, с папкой для эскизов под мышкой, вышел на улицу, и то, что зовут именно его, сообразил не сразу. Увидеть здесь Наталию Муранову он ожидал примерно так же, как государыню императрицу.

– А мы в кофейню идем, шоколад пить, – сообщила она, весело глядя на Илью, который моментально покраснел от смущения. – Фрау Готлиб простудилась, и я решила, что придется мне привыкать к одиноким прогулкам. Представьте, никто не возразил. Но, знаете, как-то немножко страшновато. Проводите?

Он даже ответить толком не смог. В напрасной попытке скрыть смущение наклонился к песику, который танцевал перед ним на задних лапках.

– Просто удивительно, как Гашек вас любит, – заметила Натали слегка задумчиво. – А Николеньке Осоргину третьего дня лодыжку прокусил… Помните Николеньку, Илюша? Впрочем, он теперь уж Николай Павлович, и сам себя так называет.

Илья решительно не хотел помнить никакого Осоргина. Они шли по улице, солнце сверкало, ветер трепал темную листву тополей и гнал по небу прозрачные облака. И тени на Наташином лице – прозрачные, изменчивые. Акварелью рисовать… Хотя акварелью-то легко, а вот такой бы портрет – маслом, чтобы и солнце, и ветер, и веселый взгляд, и растрепанный локон, прильнувший к виску… Он засмеялся, вспомнив, как в детстве не мог уговорить ее позировать. И она улыбнулась так, что ему почему-то стало понятно – подумала о том же самом.

Вслух они, однако, об этом не заговорили – а принялись, как и в первую встречу, болтать обо всем и ни о чем, и время шло самым головокружительным образом… Илья и не заметил, как дошли почти до набережной, и только когда запахло водой, остановился. С реки доносились бодрые неразборчивые крики, над строящимся храмом Христа Спасителя тучей летали голуби.

– А что же кофейня? – спросил он растерянно.

Она засмеялась:

– Да прошли давно. Оно и хорошо. Думаете, с Гашеком бы пустили? Илюша, я вообще-то вовсе и не в кофейню шла, а к вам.

Удивительное дело – он кивнул, так, будто именно это и ожидал услышать. Да ведь и ожидал, что уж кривить душой. Невесть каким образом за это короткое время он научился понимать Наталию Александровну еще до того, как она что-то скажет. Впрочем, сейчас ему казалось, что так было всегда.

– Я вот о чем хотела попросить… Не возьметесь ли вы, Илюша, учить меня живописи?

Вот тут он удивился.

– Возьмусь ли…

Да неужели его об этом еще и спрашивать надо?!

У Натали, впрочем, были свои резоны. И его мыслей читать она покамест не научилась.

– Мне об этом неловко просить. И вы, если откажете, будете правы…

– Да почему?!..

– Как же, ведь наша семья… папенька… – она остановилась, наконец-то разглядев его недоумевающее лицо. – Неужто согласитесь?

– Ваш папенька… – он едва не сказал, что готов любить и почитать этого папеньку потому только, что он – ее папенька! Да вовремя осекся. И тут только до него дошло, как далеко он, оказывается, залетел в своих поползновениях, сам того не сознавая!

Он резко отвернулся. Натали, решив, что была права в своих сомнениях, пробормотала погасшим голосом:

– Вот… Я потому и не хотела… Но, понимаете, как-то так вышло, что вы единственный близкий мне человек во всей Москве, и…

– Наталия Александровна, я… – он не решался посмотреть ей в лицо, говорил, глядя в сторону. – Вы даже не думайте, что я могу отказаться. Я готов с величайшей радостью. Но вот как раз ваш папенька, он-то согласится ли?

– Готовы, правда? – она тут же вновь засияла, он и не глядя это почувствовал. – Его я уговорю! Да он и не будет против, с чего? А то ведь, представьте… бывает, сутками некому слово сказать. Разговариваю с одним Гашеком. В прошлом сезоне начала выезжать, так мечтала об этом… А оказалось – так скучно!

• Предыдущая
• 56/104
• Следующая