Попугай Флобера - Барнс Джулиан Патрик - Страница 9

• Предыдущая
• 9/47
• Следующая

Мнения биографов о ней весьма противоречивы. В известной степени потому, что скупость сведений, бесспорно, свидетельствовала о весьма незначительной ее роли в жизни Флобера. Есть и такие, кто объясняет это тем, что, наоборот, обольстительная гувернантка, без сомнения, была одной из любовниц писателя или, возможно, даже большой и тайной страстью всей его жизни, его невестой, что вполне вероятно. Гипотезы зависят от темперамента биографа. Можно ли на том основании, что Флобер назвал своего пса Джулио, делать вывод о любви писателя к Джулии Герберт? Кто-то, видимо, и попытается сделать это, мне же это кажется притянутым за уши. Сделав подобный вывод, мы таким же образом можем обратить наше внимание на то, что он в письмах к племяннице называет ее «Лулу», а затем дает это имя попугаю Фелиситэ? Или строить подобные предположения относительно Жорж Санд, потому, что она дала своему барану кличку «Гюстав»?

Единственное случайное упоминание о Джульет Герберт мы находим в письме Флобера к Буйе, после того, как тот посетил Круассе: «Увидев, как взволновала тебя гувернантка, я тоже заинтересовался ею. За столом мои глаза охотно задерживались на нежной округлости ее груди. Мне казалось, что за обедом она раз пять или шесть поймала мой взгляд и поэтому выглядела так, будто луч солнца упал на нее. Женская грудь и скат бруствера — неплохое сравнение. Купидоны бросаются на бруствер, атакуя крепость. (И тоном бывалого ловеласа): Что ж, по крайней мере я знаю, какую часть артиллерии мне следует выставить в этом направлении».

Стоит ли торопиться с выводами? Откровенно говоря, это всего лишь обычные шуточки Флобера в его переписке с друзьями-мужчинами. Меня это ни в чем не убеждает: подлинные чувства не так легко превратить в метафору. С другой стороны, все биографы мечтают добыть и предать гласности любые сведения об интимной жизни своих героев; я же предоставляю вам самим судить меня и Флобера.

Действительно ли Эду удалось найти документы о Джульет Герберт? Признаюсь, меня одолевало желание заполучить их. Я уже представлял себе, как предлагаю их какому-нибудь из известных литературных журналов — например, литературному приложению к газете «Таймс»: «Джульет Герберт. Тайна раскрыта» и подпись: «Джеффри Брэйтуэйт», а в качестве иллюстрации — фотографии с надписями неразборчивым почерком. Я уже мучился опасением, что Эд обязательно разболтает об этом в университете и по легкомыслию предложит свою добычу какому-нибудь тщеславному галлу со стрижкой астронавта.

Подобные эмоции были недостойными и, надеюсь, нехарактерными для меня. Больше всего меня радовало то, что в письме Эда тайна отношений Флобера и Джульет будет раскрыта, как и тайна слов «удивительнейшая дружба». Я был также доволен тому, что этот материал поможет мне еще глубже понять, каков он, этот Флобер. Сеть закинута. Узнаем ли мы теперь, как он вел себя в Лондоне?

Это представляло особый интерес. Культурный обмен между Англией и Францией носил в лучшем случае прагматический характер. Французские писатели никогда не пересекали Ла-Манш для того, чтобы вести дискуссии с английскими коллегами по вопросам эстетики; они приезжали сюда, чтобы спрятаться от судебных преследований или просто искали работу. Для Гюго и Золя приезд в Англию означал ссылку, для Верлена и Малларме — возможность работать преподавателями, для Вильера де л'Иль-Адама, постоянно нищенствующего, но чертовски практичного, — возможность жениться на богатой наследнице. Парижский сват соответственно экипировал его для этой цели, дав меховую шубу, часы с будильником и новый зубной протез. Расходы на все это писатель должен был оплатить потом, когда получит доступ к наследству невесты. Но Вильер, кому постоянно сопутствовала неудача, по обыкновению все портил. Невеста отвергала его, маклер тут же требовал назад шубу и часы, и отвергнутый жених оставался в Париже с пустыми карманами и ртом, полным фальшивых зубов.

А как же Флобер? Нам мало что известно о его четырех поездках в Англию. Мы знаем, однако, как он неожиданно высоко отозвался о Всемирной выставке 1851 года, — «очень красивая вещь, несмотря на то, что всем нравится», — но его письменные заметки ограничивались семистраничным рассказом о посещении Британского музея и пятью страницами впечатлений о китайском и индийском павильонах в Хрустальном дворце. Какими же были его первые впечатления о нас, англичанах? Он, видимо, говорил об этом с Джульет. Заслужили ли мы такого упоминания в его «Dictionnairedesideesregues» [3](«Англичане: — Все богатые; Англичанки: — Следует удивляться, что у них красивые дети»)?

А как же в его последующие приезды, когда он уже стал автором печально известной «Мадам Бовари»? Искал ли он встреч с английскими писателями? Посещал ли лондонские бордели? Или уютно отдыхал в доме Джульет, смотрел на нее за обедом, а потом брал приступом крепость? Были ли они (я почти хотел бы надеяться на дш) просто друзьями? Был ли английский язык Флобера таким же небрежным, каким он кажется в его письмах? Говорил ли он только языком Шекспира? Часто ли жаловался на лондонские туманы?

Когда я встретился с Эдом в ресторане, он выглядел еще большим неудачником, чем в нашу первую встречу. Он пожаловался на урезанный бюджет, жестокость мира и отсутствие собственных публикаций. Он рассказал мне о своем увольнении как о неком ироничном казусе: все произошло из-за того, что он был слишком предан своей работе. О том, что его уволили, я догадался прежде, чем он сам мне об этом сказал: виной всему якобы было его желание, знакомя читателя с Госсом, отдать ему должное. Академики же решили, что он повел игру не по правилам. Он на такое не способен. Он слишком почитает литературу и труд писателя.

— Разве мы не в долгу у этих парней и не обязаны воздать им по заслугам? — заключил он.

Возможно, он ждал от меня большего сочувствия, но кто не порадуется удаче, если она сама плывет в руки? Со мной же это случилось впервые. Я наспех заказал ужин, не задумываясь о том, что буду есть. Однако Эд принялся сосредоточенно изучать меню, как Верлен, заказывающий свой первый сытный ужин за многие месяцы. Слушая нудные сетования Эда и следя за тем, как он медленно пережевывает курятину, явно испытывая мое терпение, я еле скрывал свое волнение.

— Итак, — наконец не выдержал я, когда нам подали главное блюдо. — Джульет Герберт?

— О, — воскликнул Эд, — да, да, конечно…

Я понял, что его еще надо хорошенько подтолкнуть.

— Престранная история, не так ли?

— Согласен.

— Да. — Однако Эд все еще не отваживался начать; он был явно чем-то смущен. — Дело в том, что я был здесь полгода назад. Решил, авось удастся разыскать кого-нибудь из дальних родственников мистера Госса. Не скажу, что я очень надеялся найти кого-нибудь. Но насколько я знал, никто пока не пытался поговорить с некоей леди, как бы главной в этой истории; я полагал, что мой долг… повидаться с ней. Возможно, в семье сохранились какие-то предания, легенды, связанные с нею, о которых я еще не знаю.

— И что же?

— Что? Увы, таковых не оказалось. Эта особа не могла мне помочь. День был прекрасный. Кент. — У него снова был страдальческий вид; казалось, ему не хватает макинтоша, который так бессердечно забрал у него официант. — Я понимаю, что вы имеете виду. Но письма приходили в ее дом. А теперь позвольте рассказать, как все было, и вы, надеюсь, сможете поправить меня. Джульет Герберт умерла в 1909 году или примерно в это время? Так. У нее была кузина. Да, была. Итак, эта женщина находит письма и относит их мистеру Госсу, чтобы узнать у него, представляют ли они какую-нибудь ценность. Мистер Госс, решив, что ему предлагают их купить, говорит, что они интересны, но ничего уже не стоят. Тоткузина просто отдала их ему, сказав при этом, что если они ничего не стоят, то пусть он возьмет их себе. Он так и сделал.

• Предыдущая
• 9/47
• Следующая