Наваждение (СИ) - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 39
- Предыдущая
- 39/161
- Следующая
– А ты что, мне не рад? – бегло улыбнулась Софи.
– Рад, разумеется, – Павлуша пожал плечами. – Просто раздумываю, что бы это для нас значило…
– Ужас! – поморщилась Софи. – Немедленно перестань раздумывать, беги лучше поиграй с Милочкой и Джонни…
– Ага, – усмехнулся Павлуша. – Уже бегу. Так ты надолго?
– Проездом в Гостицы. Хочешь поехать со мной? Повидаться с Кокой?
– Я хочу! Я хочу! – тут же запрыгала Милочка.
– Пусть она едет, а я с бабушкой останусь, – сориентировался Павлуша. – У нас еще дела есть. А Кока… опять будет мне свою коллекцию листочков да тараканов показывать…
– Не вижу решительно ничего плохого в том, что Николай собирает гербарий и коллекцию насекомых! – отчеканила Софи. – Он сын моей сестры и твой кузен!
– Да я ничего и не говорю, – примирительно заметил Павлуша. – Пусть себе что хочет собирает. Просто не хочу туда ехать. Там, в Гостицах…. ну там кокины коллекции – это не самое засушенное, что есть…
– Что ты хочешь этим сказать?! – рявкнула Софи.
Павлуша задумчиво смотрел на высоко проплывающие мартовские облака.
– Паша имел в виду тетю Аннет и бабушку Наталью Андреевну, – тихо сказала Милочка, скромно опустив глазки.
Иногда брат и сестра довольно успешно играли в паре.
Софи сдержала готовое сорваться ругательство и, развернувшись на каблуках, пошла к дому.
– Мама, ну вы хоть отобедаете с нами перед отъездом? – послышался сзади невинный голос Павлуши. – Если Милочку сейчас не покормить, то она потом, в Гостицах, капризничать станет.
– Мне листики нравится смотреть, – объяснила Милочка отцу, доверчиво вложив свою ладошку в его руку. – У Коки там все так аккуратненько, и подписано красиво. А бабочек и жучков мне жалко. Они как живые, но все равно – мертвые. Как Кока может их убивать? Ведь он добрый мальчик, я знаю…
Когда тринадцатилетний Кока увел Милочку наверх смотреть свои коллекции, Наталья Андреевна достала пузырек с нюхательной солью и внимательно оглядела старшую дочь и зятя.
– Что?! – патетически вопросила она.
Софи наклонила голову, подбирая нужные слова и одновременно думая о том, что вот, Мария Симеоновна намного старше ее собственной матери, и тоже давно вдовеет, а выглядит не в пример бодрее и свежее Натальи Андреевны.
Сестра Аннет смотрелась молодой копией Натальи Андреевны, которую слегка подержали в хлорном растворе для отбеливания.
«Господи, да отчего ж она себе такие платья-то старушечьи шьет?» – удивилась Софи, рассматривая преждевременно увядшую шею и неживые кисти сестры, и почему-то избегая взглянуть ей в лицо.
– Были ли вести от Ирен? – спросила она.
– Недели две назад – письмо, – припоминая, ответила Аннет. – Все, как всегда. Здорова, работает, детишки в школе балуются. Спрашивала про здоровье Модеста Алексеевича, жаловалась, что Гриша ей не пишет совсем. Приезжала только в Рождественские вакации…
– Больше ничего не писала?
– Больше ничего. Да ты разве за тот же срок с ней в Петербурге не виделась?
– Видите ли, наша Ирен куда-то исчезла… – задумчиво вымолвила Софи.
– Как исчезла?! – ахнула Наталья Андреевна. – Почему?!
– Мы сами покуда ничего не знаем, – быстро заговорил Петя. – И, я думаю, теперь не стоит еще особенно волноваться. Ирен всегда была довольно замкнутой девушкой, насколько я понимаю, про нее никто ничего толком не понимает и не может сказать… Может быть, она просто решила как-то изменить свою жизнь, и не хочет пока никому сообщать, чтобы не нарваться на протесты и уговоры…
– Что это значит – изменить жизнь?! – гнусаво взвизгнула Наталья Андреевна, прижав к носу завернутый в платок флакон. – Неужели этих ужасных курсов, где каждая первая девица – брандахлыстка и революционерка, ей показалось мало?! Что еще? Может быть, теперь она решила выйти замуж за фабричного рабочего? За каторжника? Не томите меня – говорите сразу! Мое сердце давно разбито, и хуже уже не будет…
– Мама, успокойтесь, дайте Пете сказать, – Аннет попыталась урезонить мать, но не достигла успеха.
Софи спокойно присела в кресло, пережидая материнский приступ жалости к себе, и кивнула Пете, призывая его сделать то же самое. Аннет, стоя, отвернулась к окну.
– … и, Господи, Соня, до чего же у тебя все-таки холодное сердце! – закончила Наталья Андреевна. – За всю жизнь ты никогда, ни разу не пожалела родную мать!
– Нет, мама, что вы, мне вас очень жалко! – заученно сказала Софи, подавляя зевок.
– Ты вообще никогда и никого не жалела! Так же как и твой отец! – со слезой выкрикнула Наталья Андреевна и на этом закончила свое выступление.
Дальше Софи излагала известные ей подробности, а Петя и Аннет дополняли известное своими соображениями. Потом пришла служанка и сообщила, что Модест Алексеевич зовет жену. Аннет изготовилась идти.
– Не говори пока Модесту про Ирен, – предложила Софи. – А то он попусту волноваться станет. Все одно помочь не сможет ничем…
Чуть больше года назад у Модеста Алексеевича, которому накануне исполнилось 62 года, случился удар. Вначале правая половина тела оказалась полностью парализованной, но постепенно мимические движения, речь и движения правой руки частично восстановились. Правая нога так и осталась недвижимой. Теперь Модест Алексеевич проводил большую часть времени в специальном кресле на колесиках, которое, благодаря остроумной английской конструкции, могло ездить даже по ступенькам. Читать и особенно писать ему было трудно. Как все тяжело больные люди, он сделался умеренно капризен и, несмотря на постоянный пригляд специально нанятой сиделки, то и дело требовал к себе по неотложному делу то жену, то сына. Кока, замкнутый и застенчивый мальчик, казалось, нимало не тяготился обществом больного отца и, односложно отвечая, терпеливо выслушивал все его невнятные речи. Аннет же порою казалось, что она вот-вот сойдет с ума.
Понятно, что управлять поместьем, конюшнями, оранжерейным хозяйством, сдавать в аренду дачи и делать все прочее, потребное в обширном хозяйстве, Модест Алексеевич в своем нынешнем состоянии больше не мог.
Первое время помогала с делами Мария Симеоновна Безбородко, но, быстро поняв, что толку от Наталии Андреевны и Аннет не добиться в ее понимании никогда, с привычной прямотой обратилась к старому другу, не исключив при том присутствия его женщин.
– Надо тебе, Модест Алексеич, мальчиков на помощь звать. Не хуже меня знаешь, что хозяйство без пригляда не живет, его надо на помочах вести и, более того, развивать, чтоб прибыль была. Ты же сам после болезни мало на что пригоден, если правде в глаза глянуть. Печально это, конечно, но не трагедия. Всему свой срок. Тебе нынче отдыхать, а молодежи – горбатиться. Ты их, по крови не родных, вырастил, выучил, для жизни всячески снарядил. Кока мал еще. Если не хотят дальше в бедности жить, должны теперь потрудиться. Что скажете на то, милочка? – оборотилась она к Наталье Андреевне.
Наталья Андреевна возмущенно кудахнула, но тут же подавила все свои порывы (она была более умна, а точнее – здравомысляща, чем думали все без исключения окружающие), и постно опустила взгляд.
– Разумеется, вы правы, милочка, – тихо сказала она. – Модест Алексеевич всегда занимался всем сам, пользуясь лишь вашими советами, и в результате мы с Аннет оказались теперь совершенно беспомощны…
Мария Симеоновна презрительно скривила тонкие сухие губы. Ей явно хотелось сказать, почему именно, на ее взгляд, оказались беспомощными в ведении усадебного и прочего хозяйства эти две никчемные курицы, но, щадя старого друга, она промолчала.
Модест Алексеевич, сидя в кресле, несимметрично щурился и безостановочно качал окончательно поседевшей головой. Аннет молчала, похожая на пустой лист старой бумаги.
Совет Марии Симеоновны, несмотря на всю недоброжелательность, проявленную соседкой, показался Наталии Андреевне весьма здравым, так как, удивительным образом забывая весь свой жизненный опыт, она продолжала свято верить в то, что миром в целом, так же как и отдельными его частями, могут управлять только и исключительно мужчины.
- Предыдущая
- 39/161
- Следующая
