Жестокая жара - Касл Ричард - Страница 87

— Хочешь спрятаться в кокон?

— Отчаянно. Мне это просто необходимо.

— Разумеется.

Рук упаковал ноутбук и бумаги в рюкзак и, после того как они поцеловались в дверях, сказал:

— Подумай об этом сегодня ночью, когда будешь надевать пижаму.

— Ладно.

— Все это было не зря по одной простой причине: ты выяснила, что у твоей матери не было любовника. И что она не была предательницей. И что на самом деле ее можно считать героем.

— Ага, но ты помнишь, что сказал Скотт Фитцджеральд: «Покажите мне героя…»

— «…И я напишу трагедию».

— К тому же, — продолжила она, — хоть мама и делала благородное дело, я все еще расстроена из-за того, что у нее имелась скрытая от меня вторая жизнь. Знаю, что должна ее простить, но на самом деле не чувствую себя способной. Пока нет.

— Я тебя понимаю, — сказал Рук. — Послушай, я, конечно, не психиатр, но если бы им был, то предложил бы тебе пока найти какой-нибудь способ стать к ней ближе, и посмотришь, что будет дальше.

Хит, расслабившись, лежала в ароматной ванне с лавандовой пеной, пока в наушниках не зазвучала следующая мелодия — Мэри Джей Блайдж, «Довольно драм». Никки начала громко подпевать, затем смолкла и прислушалась к словам песни королевы хип-хопа и соула: о том, что нужно взять себя в руки, попрощаться с болью. Она много раз слышала эту песню, но, подобно записи убийства матери, сегодня словно впервые услышала ее. Особенно строки о том, что никогда не знаешь, где закончится история, но можешь узнать, с чего она началась.

Сидя с ногами на диване, в махровом халате, с влажными волосами, с чашкой горячего ромашкового чая, Никки вспоминала о том, какой след мать оставила в ее жизни. Она старалась не задумываться об отрицательных сторонах тайной деятельности Синтии Хит. Разумеется, были и отлучки, и ожидание, и страх, но гораздо большее влияние оказали на Никки перенятые у матери черты характера: осторожность, скрытность, любовь к одиночеству. Если она допустит, ее история будет такой же. Психоаналитик посоветовал ей смириться со смертью матери, но Никки знала, что Синтия до сих пор жива в ее сердце, и так будет всегда.

И все-таки Никки начала искать начало истории. То хорошее, что получила от матери, то, что перевешивало все остальное. Или, по крайней мере, перевесит, если Хит решит отказаться от драмы.

В своей гостиной, в тишине ночи, принадлежавшей только ей одной, Никки решила поразмыслить о своих положительных качествах и природных талантах. О независимости, выработанной в ней воспитанием, данным матерью. О любознательности, богатом воображении, жизненных установках, характере, понимании всемогущества любви, ценности труда, доброты. Постепенно Никки начинала новую историю, и по мере того как она разворачивалась, наполовину полные стаканы наполнялись до краев. История учила, что смех помогает пережить все, прощение исцеляет, а музыка зажигает искру жизни даже в самом холодном сердце.

Музыка.

Никки взглянула на пианино, стоявшее в другом конце комнаты.

Мать прекрасно играла и поделилась с дочерью этим чудесным даром. Почему же инструмент так долго молчал?

Сердце забилось от волнения, когда Никки вспомнила прощальные слова Рука насчет способа приблизиться к матери. Волнение сменилось смертельным страхом, но Никки преодолела его и поднялась с дивана. Когда она пересекла комнату и подошла к инструменту, страх ушел, и ее охватило новое, ободряющее чувство. Она подняла сидение банкетки и взяла лежавшую сверху нотную тетрадь. «Моцарт для детей».

Прошло десять лет с того дня, когда она в последний раз открывала банкетку и еще больше с тех пор, как брала в руки эти ноты. Никки была уверена в том, что они давно потерялись.

Ей было девятнадцать, когда она в последний раз открывала «Стейнвей». Никки помедлила — но не потому, что колебалась; она начинала новый этап в жизни.

Петли скрипнули, когда она подняла крышку; показались клавиши. Пальцы ее дрожали от радостного предвкушения, от желания снова сыграть детские пьесы. Никки села за пианино, открыла нотную тетрадь на первой странице и начала играть.

Впервые за десять лет по квартире поплыли чудесные звуки прекрасного инструмента. Никки играла, исполняя роль Синтии. Музыка хранилась в ее чувственной памяти, однако двигательная память оказалась не такой хорошей, и она сделала несколько ошибок, но это вызвало у нее лишь улыбку. Она начала с «Сонаты № 15». Сначала игра была неуверенной, неумелой, но постепенно обрела прежнюю беглость. Тем не менее, добравшись до конца страницы, Никки запуталась и не сразу смогла перевернуть ноты. А может быть, ей помешали выступившие на глазах слезы. Хит смахнула их и приготовилась продолжать, но внезапно застыла.

Она нахмурилась и в недоумении присмотрелась к странице с нотами. Наклонившись ближе к пюпитру, Никки разглядела между строк странные карандашные пометки, сделанные рукой матери.

Мама часто говорила ей, что Моцарт считал музыкой и промежутки между нотами, но эти пометки не имели отношения к музыке.

Что же это такое?

Хит включила настольную лампу и поднесла тетрадь к свету, чтобы рассмотреть надписи. Ей показалось, что они представляют собой некий код.

Табурет слегка покачнулся, и Никки почудилось, что началось очередное землетрясение. Однако, оглядевшись по сторонам, она увидела, что остальные предметы в комнате совершенно неподвижны.

Примечания

Недавно мне вместе с другими авторами детективных романов довелось принимать участие в панельной дискуссии в нью-йоркской публичной библиотеке. Молодого автора из первого ряда заинтересовали мои рабочие привычки. Пишу ли я по вечерам или по утрам? Пользуюсь ручкой или ноутбуком? Включаю ли автоматическое исправление ошибок? Я дал свой стандартный ответ: у меня нет никаких привычек. И сейчас, на рассвете, когда я заполняю свою ручку «Хемингуэй Монблан» синими чернилами «Нудлер Бэйстейт», а передо мной на наклонной столешнице покоится готовая к работе стопка из тридцати листов девственно чистой бумаги «Левенджер», линованной, с полями для заметок (из пачки по двадцать два фунта), я с недоумением спрашиваю себя, откуда вообще возникают такие вопросы?

Еще раз повторяю, что никаких предпочтений у меня нет, но, если бы они и существовали, я придерживался бы их по одной простой причине. Когда я приступаю к делу — то есть сломя голову несусь вперед, пытаясь укротить свой роман, бьющий копытами, словно необъезженная лошадь, эти маленькие ритуалы являются тем единственным, что я в состоянии контролировать. Создание детектива в чем-то напоминает поездку в Атлантик-Сити.[150]Несмотря на то что ты там уже бывал, все равно никогда не можешь предсказать заранее, что с тобой произойдет. Ты не спишь сутками, пробуешь разные безумные штучки, о которых в другом месте и подумать бы не решился, и в конце концов остаешься ни с чем. А, и еще весь этот сногсшибательный секс оказывается сплошной выдумкой.

Единственный способ пережить это стихийное бедствие — визит в Атлантик-Сити или написание романа — никогда не заниматься этим в одиночестве, и я обзавелся компанией, которая заставила бы парней из «Мальчишника в Вегасе» покраснеть от стыда. Все начинается и заканчивается детективом Кейт Беккет, которая продемонстрировала мне, что встреча с женщиной-полицейским — настоящая удача. Кроме того, у нее имеется небольшой опыт пробуждения в одной комнате с бенгальским тигром.[151]Ее коллеги из Двенадцатого участка, Хавьер Эспозито и Кевин Райан, знают кое-что об Атлантик-Сити, и я испытываю к ним поистине братские чувства. Эти «братья» запустили мне петарду в окно, когда я сидел в уличном туалете, но лучше такие родственники, чем вовсе никаких. Также хочу выразить благодарность капитану Виктории Гейтс, которая позволила мне находиться в участке несмотря на то, что считает меня сопливым несовершеннолетним правонарушителем (каковым я и являюсь на самом деле).