Жестокая жара - Касл Ричард - Страница 27

— Ничего. Проехали.

Но было уже поздно.

— Нет, давай разберемся. Что такого я, по-твоему, «должна знать лучше всех» насчет строчек из классического рока?

— Ну… Ну хорошо, послушай, мы все наследуем от родителей некоторые черты характера. Я получил от матери страсть к театральным выходкам и восхитительную импульсивность. Что до моего отца, то я понятия не имею, что есть во мне от него. Я даже не знаю его имени, — он рассчитывал, что эта информация отвлечет Никки и уведет разговор от опасной темы, но ошибся.

— Говори до конца, Рук. Ты хочешь сказать, что со мной невозможно общаться?

— Вовсе нет. — Он обнаружил, что его втянули в совершенно нежелательную словесную дуэль и все, что он говорил, оборачивалось против него. И добавил глупую фразу: — Только иногда.

— И когда же именно со мной бывает невозможно общаться?

Он попытался уклониться от прямого ответа.

— Очень-очень редко.

— Когда, Рук?

Он не видел иного выхода, кроме как идти напролом, воспользовавшись в качестве руководства стихотворением Роберта Фроста.[59]

— Ну ладно; иногда, когда я хочу поговорить о некоторых вещах, как было недавно, ты просто превращаешься в кусок льда.

— Ты думаешь, что я холодна?

— Нет. Но ты знаешь, как заморозить меня.

— Значит, я тебя замораживаю, это ты хочешь сказать? Просто смешно. Ты первый, от кого я слышу подобное.

— Вообще-то…

Она хотела было выпить вина, но, услышав это, побледнела и со стуком поставила бокал на холодную каменную столешницу.

— Ну-ка, договаривай.

Рук почувствовал, что увяз по уши; он отчаянно искал выход, но его не было.

— Я серьезно, Рук. Нельзя просто так бросаться словами, а потом давать задний ход. Говори то, что хотел сказать.

Она смотрела на Рука, не моргая, и взгляд этот пронизывал его насквозь, словно журналист был рецидивистом, сидевшим в наручниках в комнате для допросов.

— Ну хорошо. Позавчера в Бостоне мы с Петаром говорили, и…

— С Петаром? Ты обсуждал меня с Петаром у меня за спиной?

— Очень недолго. Ты ушла в туалет, я тебя молча ждал — ну подумай, о чем мне говорить с Петаром? А он начал первый — то есть Петар — так вот, это его слова: ты окружила себя броней.

— Во-первых, я считаю, что подставлять Петара — это дешевый трюк.

— Это он сказал, он первый заговорил о тебе!

Хит не обратила внимания на слова Рука, поглощенная гневом и чувством облегчения, которое гнев ей давал.

— А во-вторых, лучше быть осторожной, контролировать себя и поменьше распространяться о своих личных делах, чем быть такой, как ты, безмозглый, незрелый, эгоистичный идиот.

— Послушай, я не то хотел сказать.

— Нет! — рявкнула она. — Думаю, что ты наконец-то сказал то, что хотел, — и она схватила свой пиджак.

— Ты куда?

— Не знаю. Но точно подальше от тебя.

И ушла.

Никки выместила ярость на Доне. Ей нужно было дать выход гневу, выпустить пар, успокоиться, и она написала сообщение своему партнеру по ближнему бою. Тридцать минут спустя она швырнула бывшего «морского котика» на мат лицом вниз, едва не вышибив из него дух. Дон поднялся на четвереньки, тяжело дыша, но Никки почуяла обман. Он бросился на нее, выставив вперед плечо, вытянув длинные руки, чтобы схватить ее за ноги и повалить на пол. Но не успел: она быстро присела, зацепила его за локоть и стремительно вскочила, подняв противника в воздух. Дон всей тяжестью рухнул на спину, пригвожденный к полу. Никки вскочила на ноги, отдуваясь; пот струился по лицу, но она пританцовывала на месте, готовая к новой схватке. Нет, онажаждалановой схватки.

Через час они, взмокшие от пота, поклонились друг другу и обменялись рукопожатием в центре мата.

— Что это на тебя нашло? — спросил он. — Ты сегодня сама не своя. Я тебя чем-то разозлил?

— Нет, ты тут ни при чем. У меня кое-какие неприятности. Прости, что я воспользовалась тобой в качестве груши.

— Ничего страшного, обращайся в любое время. Помогает держать себя в форме. — Дон вытер пот со лба краем футболки и спросил: — Остались силы на пиво или еще что-нибудь?

Никки ответила не сразу. «Еще что-нибудь» означало «постель», и оба это знали. Предложение прозвучало небрежно, потому что никто из них не относился к сексу серьезно. Точнее, так было прежде. До встречи с Руком Никки и Дон время от времени занимались сексом без обязательств — так продолжалось года два. Оба получали то, что им было нужно, то есть не больше чем физическое удовлетворение безо всякой душевной близости, без ревности и расспросов в том случае, если партнер отказывался. Если они оба хотели секса — отлично. Если нет — ничего страшного. Это никак не влияло на их занятия джиу-джитсу, и Дон ни разу не настаивал и не дулся из-за отказа с тех пор, как она решила, что Рук будет ее единственным мужчиной. Журналист, в свою очередь, не подозревал о существовании «тренера с бонусами».

— С удовольствием выпью пива, — произнесла Хит, повинуясь порыву.

Сердце почему-то забилось чаще. Что это — чувство вины? «К черту, я же просто выпью с ним», — решила она.

— Для начала хорошо бы принять душ, — сказал Дон, отлепляя от тела влажную футболку. — А здесь нет горячей воды. Отключили после землетрясения, и думаю, инспекция доберется сюда не скоро.

Сердце снова заколотилось, но Никки, не обращая на это внимания, предложила:

— Можешь принять душ у меня.

Хит осталась в той же одежде, в которой занималась в зале, но, пока Дон принимал душ, надела сухую футболку. В очередной раз проверила телефон в ожидании новостей от детективов, но обнаружила лишь еще три голосовых сообщения от Рука и не стала их слушать. В холодильнике она нашла упаковку из шести бутылок пива и попыталась решить, стоит ли пить его в опасной близости от спальни или после того, как Дон приведет себя в порядок, отправиться в «Волшебную бутыль».

Хит включила на кухне воду и смыла с лица пот. Вытираясь бумажным полотенцем, Никки попыталась решить, зачем же она все-таки пригласила Дона к себе домой. Может, она хочет спрятаться, сбежать от других отношений? Или просто ищет дружеской компании? Или снова пробует себя в роли свободной женщины, чтобы посмотреть, каково это? И она сказала себе: чем бы ни закончился сегодняшний вечер, ссора с Руком никак не повлияет на ее выбор.

Тогда зачем она первая предложила Дону пойти к ней домой? Потому, что отношения их настолько поверхностны, что он не будет задавать ей вопросов, не будет допытываться о причинах ее настроения, если она не захочет спать с ним? Может быть, она стремится забыть ссору с Руком в постели с другим мужчиной?

Разговор с Руком разозлил ее не потому, что журналист задел больное место — обвинил в том, что она намеренно отгораживается от людей, — а потом спрятался за спину ее бывшего. Нет, дело было в том, что он упорно совал нос в дела, совершенно его не касавшиеся. Вытаскивал на свет божий семейные тайны, которые она хотела забыть. Устроил ее отцу допрос, как будто они сидели в полицейском участке… И в довершение всего вынудил ее рассказать о взаимоотношениях с матерью. Как могла Никки описать ему связь, существовавшую между ней и матерью, объяснить ему или кому-либо другому? И почему она обязана это делать? Неужели нужно рассказывать Джеймсону Руку о том, как мать обрабатывала ей ободранные колени? Или о том, как она оставила все дела и повела Никки на бродвейское шоу, когда парень бросил ее прямо перед школьным балом? Или как учила дочь читать Джейн Остин и Виктора Гюго? И тому, что занятия музыкой — да и любое другое дело — должны быть увлекательным приключением, полным открытий. Касающихся не только музыки, но и себя самого.

Никки не могла рассказать ему обо всем этом. Или не желала. Эти воспоминания, как и тысячи других, были для нее запретной территорией. И крышка пианино, стоявшего в соседней комнате. Открывать эти двери было слишком больно. Может, Рук и прав. Может, она действительно окружила себя крепостной стеной.