Секреты оазиса - Грин Эбби - Страница 15

• Предыдущая
• 15/27
• Следующая

— Ты так сильно хотел, чтобы я ушла? — Ей было так больно, что она молила Бога, чтобы Салман не заметил этой боли в ее голосе.

— Да. Я не мог вынести твою любовь. Потому что я не мог ответить тебе тем же. Потому что я не могу…

Даже сейчас он предупреждал ее, чтобы не ожидала слишком многого. Джамиле вдруг захотелось сменить тему.

— Салман, расскажи мне то, что ты собирался рассказать.

— Я должен рассказать тебе. Я очень многое тебе должен.

У Джамили было очень плохое предчувствие, но она кивнула.

Салман долго смотрел на свои руки, а затем начал рассказывать совершенно безучастным голосом, словно хотел максимально дистанцироваться от того, о чем говорил.

— Мерказад захватили через неделю после того, как мне исполнилось восемь. Мы совсем не ожидали этого. Как оказалось, султан Аль-Омара долго вынашивал планы лишить Мерказад независимости.

Джамиля знала о том, что отец нынешнего султана предпринял попытку захватить Мерказад, и кивнула, хотя Салман не смотрел на нее.

— Нас они заперли в подземелье, а сами начали грабить замок. Все правила ведения войны были нарушены. Это были очень опытные солдаты — самые лучшие в армии султана. — Салман посмотрел на Джамилю и улыбнулся, но это была такая холодная улыбка, что та вздрогнула. — Вскоре им стало скучно, и они решили развлечься. А в качестве развлечения выбрали меня — решили посмотреть, сколько нужно времени, чтобы сбить спесь с избалованного сынка шейха.

Джамиле стало жутко, она сидела совсем неподвижно.

— Они приходили каждый день к нам подземелье и забирали меня. Сначала я хвастался Надиму — я говорил ему, что нравлюсь им. Из нас двоих он всегда был сильнее, все всегда обращали внимание на него, и вот теперь нашелся кто-то, кто выбрал меня. Мои родители были в ужасе, но я не понимал почему. В первые дни все было как всегда. Я был самоуверенным, избалованным, развитым не по годам. Мы играли в разные игры, в футбол, например. Меня хорошо кормили и поили. А потом началось… они начали меня ломать. Мне перестали давать есть и пить. Меня стали бить — ногами, ремнями, плетьми. Я не понимал, что происходит, я думал — они мои друзья, а оказалось… Я не знал, что делать, не знал, как объяснить это Надиму, — я и сам ничего не понимал. И я не мог попросить у него помощи — уже тогда я был слишком горд. Но все же он подозревал, что происходит, и просил их взять его вместо меня. Но они продолжали брать меня и сказали, что, если я не буду ходить с ними каждый день, они убьют и Надима, и родителей.

Комок подступил к горлу Джамили. Ей хотелось умолять Салмана остановиться, но она понимала, что не может. Она должна выдержать это, если хочет, чтобы они стали по-настоящему близки. Салман продолжал:

— Дни слились в один долгий день. Я многого не помню, но в конце концов избиения прекратились. К тому времени я уже не был ни самоуверенным, ни избалованным. Они сломали меня. Я был у них прислугой. Они заставляли меня чистить их ботинки, готовить им обед. — Салман сделал глубокий вдох. — А потом им снова стало скучно, и они решили сделать из меня такого же бойца, как они сами. Они дали мне ружье и повели на конюшни — попрактиковаться.

— Салман… — вырвалось у Джамили. Она яростно замотала головой — словно не хотела знать, что будет потом. Но Салман безжалостно улыбнулся и продолжил.

— Потом, когда все закончилось, мой отец больше всего сокрушался о том, что они перестреляли всех лошадей. Вот только они в них не стреляли. Стрелял я. Они заставили меня использовать лошадей как мишени для моей стрелковой практики. Мне пришлось быстро научиться, потому что, как мне сказали, у меня есть право только на один выстрел для каждой лошади. Если я не убью ее с первого раза — она будет биться в агонии, пока не умрет.

Джамиля закрыла глаза. Вот где он научился стрелять. Вот почему он никогда близко не подходит к лошадям. Ей казалась, что ее душа заледенела. Некоторое время она не могла произнести ни слова. У нее был шок. Потом Джамиля сказала:

— Как-то на конюшнях Абдул защищал тебя. Я не поняла почему…

— В первый день Абдул попытался остановить их, и они предложили мне выбор: или стрелять по лошадям, или по нему. Но хуже всего то, что им удалось сделать меня таким же, как они. Я начал думать как они — просто чтобы выжить. Я стал хитрым. Когда бедуины пришли спасать нас, они нашли меня с ружьем на крыше замка — я как-то вырвался и решил перестрелять их. Я был готов убить человека — это стало казаться мне не просто возможным, но совершенно нормальным.

У Джамили кружилась голова, но она спросила:

— Как ты можешь ездить в Аль-Омар после этого?

Салман покачал головой:

— Султан и Надим заключили соглашение о мире несколько лет назад. И потом — султан лично засадил в тюрьму всех этих бандитов.

Не отдавая себе отчета, что она делает, Джамиля сняла туфли и босиком подошла к Салману. Она встала на колени перед ним, взяла за руку и посмотрела ему в глаза:

— Я не могла представить себе, что с тобой произошло. Почему никто не знает об этом?

Он напрягся.

— Потому что много лет я во всем винил себя. Я думал, они не просто так выбрали меня, и в этом есть моя вина. Как я мог рассказать отцу, что сделал? Он бы никогда не простил меня… По крайней мере, я так думал. Много лет у меня были кошмары. Мне снилось, что за мной бежит табун лошадей, а потом я падаю без сил и лошади затаптывают меня до смерти.

Джамиля крепче сжала его руку:

— Ты ни в чем не виноват.

Салман вымученно улыбнулся:

— Одно дело — понимать это на интеллектуальном уровне, и совсем другое — верить в это всем своим существом. — Неожиданно он встал, высвободил свою руку, откинул голову назад и жестко сказал: — Ну вот теперь ты все знаешь. Надеюсь, что страшная история стоила того, чтобы столько ждать…

— Салман, не надо…

Салмана одновременно тянуло к ней и хотелось спастись от нее, от ее огромных глаз, в которых полыхали чувства, которые он не осмеливался признать.

— Не надо что? Я говорил тебе, что я человек конченый, и теперь ты знаешь почему. Остальное осталось по-прежнему. Я по-прежнему хочу тебя. — Он поджал губы. — Но я не удивлюсь, если ты меня больше не хочешь. Мало кому нужен сломанный любовник. Может, ты права, и мне стоит подыскать себе кого-нибудь еще для удовлетворения потребностей.

Его лицо было одновременно стоически гордым и таким уязвимым, что Джамиле захотелось зарыдать. Она едва сдержалась, чтобы не закричать, как он смеет так думать. Потрясенная его рассказом, она дрожала, но потом все-таки смогла произнести:

— Не думай, что это оттолкнуло меня. Ты был жертвой. И ты не должен был проходить через это один.

Джамиля чувствовала, как что-то меняется в нем, чувствовала, как нарастает его гнев из-за того, что он все рассказал ей. Она понимала — это произойдет, понимала, он жалеет об этом и считает, что она заставила его все рассказать. Сейчас ей нужно уйти, иначе он заметит, как ей хочется подойти и успокоить его. Джамиля повернулась и пошла прочь.

Около двери она остановилась, но не стала оглядываться, а только сказала:

— Хорошо, что ты рассказал мне.

И ушла.

Некоторое время Салман просто стоял, совершенно потрясенный тем, как легко его тьма рассеялась и как приняла Джамиля его рассказ. Да, он видел жалость в ее глазах, но все же не чувствовал себя таким униженным, как ожидал. Он всегда ужасался возможной реакции на его кошмар.

Сейчас в нем происходила внутренняя борьба. Он не знал, как поступить: остаться с Джамилей и обрести наконец тот покой, который, он прекрасно понимал это, только она может дать ему, или оттолкнуть ее так далеко, как только возможно, чтобы защитить ее от себя. Еще один раз.

Однако она не бежала в страхе сейчас, когда он рассказал ей об ужасе, который преследовал его всю его жизнь. Он видел сострадание в ее глазах, но отшатнулся, хотя больше всего на свете ему хотелось уткнуться в ее грудь и умолять ее никогда его не оставлять. Он никогда не искал ничьей помощи! Даже в самые тяжелые моменты, когда казалось, что он сходит с ума.

• Предыдущая
• 15/27
• Следующая