В сердце и в памяти - Воробьев Михаил Данилович - Страница 17

Через несколько часов праздничный ужин готов. Девушки из санроты разукрасили елку. Кто-то из полковых врачей нарядился Дедом Морозом. Появилась и Снегурочка. А местные жители организовали оркестр.

Вечер получился на славу. Комиссар полка А. И. Долматов сказал проникновенную речь. Выступили представители штаба и политотдела дивизии, поблагодарили солдат и офицеров полка за ратный подвиг, поздравили с Новым 1942-м годом.

Часа в два ночи меня разыскал начальник караула, отвечающий за охрану здания столовой, докладывает:

— Подъехал на легковой машине незнакомый командир.

Выскакиваю на улицу, у машины прохаживаются двое рослых в папахах. Строевым шагом подхожу. Луна освещает лица приехавших. Как было не узнать командующего армией генерал-лейтенанта И. В. Болдина и члена Военного Совета армии бригадного комиссара К. Л. Сорокина!

Вскидываю руку к виску, докладываю по уставу обстановку… и приглашаю на вечер. Болдин недовольным голосом выговаривает:

— Мы вот с членом Военного Совета армии товарищем Сорокиным весь город объехали, на всех улицах побывали, но такого веселья, как в вашем полку, не видели.

— Так мы же первые и в драке, и в веселье, товарищ командующий! — вырывается у меня.

Сорокин смеется. И Болдин, вижу, смягчается, губы тронула улыбка. Тот и другой знали меня еще по Туле. Я не думал, что может быть какая-то неприятность, и все же совсем отлегло от сердца, когда услышал слова командарма:

— Большое спасибо, капитан Воробьев, за приглашение. К сожалению, не можем его принять. Передайте командиру полка о нашем приезде. И пора расходиться.

Утром нам вручили новогодние подарки с Урала. Чего только не было: пельмени и кисеты, вышитые ласковыми девичьими руками, теплые носки и перчатки. В посылках лежали записки, письма:

Бойцы и командиры показывали друг другу эти письма и записки, часто подписанные только одним именем: Маша, Нина, Коля, 7 лет…

Растрогали они нас. У каждого дома кто-нибудь остался — родители, жена, дети. Любая, даже самая маленькая вещица волновала. Ее ведь посылали на фронт не от ахти какого достатка.

Первый новогодний день получался из сплошных радостей. Еще не утихли волнения, вызванные посылками с Урала, как пришла телеграмма от Михаила Ивановича Калинина. Он благодарил бойцов и командиров 50-й армии за освобождение Калуги.

Телеграмму зачитали во всех полках, батальонах и ротах. Мы были горды безмерно от сознания сопричастности к великим событиям, к великим делам.

В этот же день 154-я стрелковая дивизия выступила из Калуги. Путь ее лежал дальше — на запад.

2 февраля. Темная морозная ночь. Идем по глубокому снегу, сначала лесом, потом по не промерзшему толком болоту. Пушки артиллеристам и пехотинцам приходится тащить на себе. Так же передвигаются кухни и повозки тыловых хозяйств — выбившиеся из сил лошади то и дело вязнут в трясине.

Вместе с 413-й стрелковой дивизией генерала А. Д. Терешкова перед нами ставилась задача: от Мосальска пройти лесными массивами и болотами на север, скрытно выйти к Варшавскому шоссе, внезапным ударом пересечь его и отрезать войска противника, оборонявшие Юхнов, от основных сил группы армий «Центр».

К утру достигаем намеченных рубежей. На рассвете части нашей 154-й дивизии внезапным ударом в районе деревни Барсуки перерезали шоссе и взорвали мост через реку Шмею.

Первая часть задачи, поставленная командующим армии, выполнена: мы — в тылу противника, его юхновская группировка отрезана от рославльской базы снабжения.

Теперь предстояло выдержать бешеный натиск немцев, не желавших получать еще один котел. Завязались горячие бои.

Противник все вводил и вводил свежие части. Ключом к его позициям на варшавском шоссе являлась высота 186,1, как она значилась тогда на наших фронтовых картах. Мы противостояли очень малыми силами. Дивизии не имели общего фронта. Даже «коридора» не было для сообщения с собственными тылами. Оставалась лишь единственная лесная дорога, чуть ли не тропа, и ею небезопасно было пользоваться.

5 февраля, около десяти вечера, меня вызвал командир полка Гордиенко. Как всегда, немногословен:

— Вот что, капитан Воробьев. Выезжайте сейчас же на розыск полковых тылов. К утру чтобы было все необходимое для боя.

Приказав Бузулукову выбрать самую лучшую лошадь, я зашел в штабную землянку. Застал там начальника штаба капитана М. И. Смирнова и заместителя командира полка капитана В. М. Шугаева, который незамедлительно обрисовал обстановку.

— Ты вот что, Миша, имей в виду, — Шугаев подошел, положил свои жилистые руки мне на плечи. — Дорога, связывающая нас с Большой землей, может оказаться перерезанной. Так что обязательно возьми с собой автоматчиков.

Мы обнялись, расцеловались. У штабной землянки уже ждал ординарец.

— Товарищ капитан, — доложил он, — к выезду готов. В сани запряжена Серуха, ездовым взял Ивана Прощелыгу.

Не знаю, с чьей легкой руки, а только к пареньку с хорошим русским именем Иван прилипла эта нелепая кличка. Был он толковый, бойкий, веселого нрава. Для нашей поездки, да еще на такой доброй коняге, как Серуха, и не нужно желать лучшего ездового.

Я решил обойтись без автоматчиков — Серухе тяжело. А вот патронами и гранатами запаслись.

Выехали ровно в полночь. Ночь морозная, на редкость светлая. Поют полозья саней, звучно похрустывает свежий снежок. Луна щедро разливает по земле молочную белизну. Шустро бегут рядом с санями громадные наши тени. И как-то забылось, что совсем рядом война. Молча любовались лесной сказкой вокруг нас.

Через километра три выехали на большую поляну. Наезженная дорога, как ножом, разрезает ее на аккуратные две половинки. Справа, метрах в пятидесяти, серый кустарник в низине, слева — большая возвышенность с мощными соснами. И тишина, тишина… Но что-то чернеет около дороги. Останавливаемся. Это два трупа. Убитые — наши, босые, без шапок. Судя по всему, произошло это совсем недавно.

— Едем дальше, — говорю. — Проскакиваем опушку галопом, «аллюр три креста».

Подобрались мы, как по заказу: все кавалеристы, понимаем один другого с полуслова:

— Появятся немцы: я и Гриша — стреляем, забрасываем гранатами, Ваня — хлыстом по Серухе.

До опушки оставалось не больше ста метров, как рядом с дорогой поднялись в полный рост люди в белых маскировочных халатах. Резкое, как выстрел:

— Хальт!

Действуем, как договорились. Немцы открывают ответный огонь.

Скошенная автоматной очередью, со всего маху падает на дорогу наша верная Серуха. Громко вскрикивает Ваня и с залитым кровью лицом замертво валится навзничь в сани. Мы с Бузулуковым вылетаем в рыхлый сугроб. Быстро вскакиваем, бросаем по гранате и, пока грохочут один за другим два взрыва, бежим по глубокому снегу к серому кустарнику, что справа от дороги. По нам ударяет трассирующими пулемет.

Чувствую, как ожгло шею и горячее, липкое потекло за ворот. Бега не замедляю. А Бузулуков вдруг спотыкается, раскидывает руки, но, словно раздумал падать, снова бежит. Только уже скорость не та и след на снегу петляющий. Догоняю.

— Ты что, ранен?

— Легко, — тянет на бегу Григорий Иванович.

Вот и кусты. С ходу влетаем в какое-то жидкое месиво. Мокрый снег почти до горла, а внизу вода. Похоже, мы попали в ручей, который под глубоким снегом ухитряется не замерзать зимой.