Черный король - Грановская Евгения - Страница 52

• Предыдущая
• 52/63
• Следующая

– Так-так, – прищурился Чигорин. – Кажется, я понимаю… – Он усмехнулся. – Вы запомнили имя архитектора?

– Фамилия его была Белкин, – ответила служанка. – Я хорошо запомнила, потому как Александр Бенедиктович завсегда его по фамилии честил – «Белкин то, Белкин се». А вот имя… Кажется, Филипп Иваныч. – Женщина посмотрела в окно и вздохнула: – Ох, матушка угодница… Когда уж кончится эта вьюга? Нешто до самого Рождества будет мельтешить?

Служанка перевела взгляд на Чигорина и сказала:

– Пойду я, батюшка. Нельзя мне надолго пропадать, хозяин может хватиться.

Служанка встала из-за стола. Чигорин вновь взял ее под локоть, но уже не только из вежливости, а чувствуя к отважной и умной женщине искреннее расположение.

– Вы очень умная женщина, Варвара Степановна, – сказал он с чувством. – Спасибо, что не побоялись ко мне прийти.

Служанка улыбнулась сухими губами:

– А я свое уж отбоялась, батюшка. Шестьдесят пять лет на свете живу. И в крепостных полжизни проходила, и наукам разным с прежней воспитанницей училась. Двоих сыновей на войне потеряла, дочку за иностранного капитана замуж выдала. Чего ж мне еще бояться? Вот только за Анну Петровну и боюсь. Как бы не уморила себя… Вы лучше скажите, что бедняжке передать? Выручите ее али как?

– Выручу! – твердо сказал Чигорин. – Обязательно выручу!

– Ну и помогай вам бог.

Она трижды перекрестила Михаила Ивановича.

Проводив служанку, Чигорин быстро оделся и отправился по делам. А дело у него теперь было только одно.

– Я собрал вас, господа, потому что мне нужна ваша помощь.

– Помощь? – рассеянно переспросил Стейниц.

– Помощь! – прищурился Ласкер.

– Помощь, – тихо и задумчиво повторил Пильсбери.

– Да, господа, помощь. Речь идет… о любви.

Три пары глаз удивленно уставились на русского шахматиста. Стейниц два или три раза моргнул, Ласкер усмехнулся, а Пильсбери побледнел и отвел взгляд, будто слово это напомнило ему о какой-то душевной ране.

Они сидели за круглым столом в ресторане «Доминик». Чигорин был встрепанный, взволнованный и явно чем-то сильно встревоженный.

– Дело вот в чем… – сказал Чигорин и подробно рассказал коллегам обо всех своих приключениях.

После рассказа коллеги погрузились в размышления. Первым заговорил Стейниц.

– Прежде всего, мой друг, вы не должны были связываться с женщиной, которая способна принести столько проблем, – изрек он, поглаживая рукою бороду. – Но если уж связались, то вы, в каком-то смысле, взяли на себя ответственность за ее жизнь. Поэтому отныне ее проблемы – ваши. Тем более что источником этих проблем были отчасти и вы.

– Главная вина лежит на ее плечах, – возразил Ласкер. – Она не должна была возвращаться к этому… как его…

– Бостанжогло, – подсказал Пильсбери, задумчиво глядя в окно.

– Вот-вот, – кивнул Ласкер. – И хотя на вашем месте я бы перевернул весь город, лишь бы вернуть любимую, вам я этого делать не советую.

– Почему?

– Да потому что вам здесь жить! Ну, вернете вы ее, а дальше? Бостанжогло – миллионщик. Даже если вы убежите в Сибирь, он наймет целую армию шпионов и сыщиков и рано или поздно найдет вас. И тогда берегитесь! Такие люди не прощают обид.

– Ну, а вы что скажете? – повернулся Чигорин к молодому американцу.

Пильсбери вынул изо рта длинный чубук изящной трубки, которую в последнее время курил почти не переставая, и задумчиво посмотрел на Михаила Ивановича.

– Любовь – чувство роковое, – ответил молодой человек. – Оно приносит много удовольствий, но за эти удовольствия приходится рано или поздно расплачиваться. С другой стороны, платы не избежать. Ведь не любить, значит, не жить. Да и почувствовать, что ты живешь, можно только на краю бездны. Хочешь жить – ищи проблем, так я думаю. Я за то, чтоб вы действовали, а повезет вам или нет – это уж как судьба распорядится. Как сказал ваш поэт: «Не властны мы в своей судьбе».

– Пушкин, – машинально буркнул Чигорин.

Пильсбери грустно улыбнулся и покачал головой:

– Нет. Боратынский.

– Все одно, – небрежно сказал Чигорин.

Ласкер вдруг зашевелился на своем стуле.

– Я не желаю в это ввязываться, – сказал он твердым голосом. – У меня много своих дел. Я не против хорошей драки, но предпочитаю драться на шахматном поле. Это не мои проблемы, господин Чигорин. Простите.

– А я даже не знаю, чем могу помочь, – мягко произнес Пильсбери. – Если вам нужны деньги, то я отдам все, что у меня есть. Но не более того.

– А я даже денег предложить не могу, потому что у меня их нет! – сказал Ласкер. – Я рассчитывал получить кое-что от князя Мегрельского, но кончилось тем, что он кое-что получил от меня, а я ушел с пустыми руками!

Стейниц кашлянул в кулак и сказал сурово и твердо:

– Мне странно вас слушать, господа. А если бы с кем-нибудь из нас приключилось что-нибудь этакое? Мы с вами – один цех. Вокруг слишком много негодяев, желающих нажиться на наших талантах, и мы должны держаться вместе.

– Держаться вместе? – фыркнул Ласкер. – Но это невозможно! Мы с вами не только коллеги, но и соперники – прошу об этом не забывать! Со мной в эти дни приключилось столько неприятностей, что я не доверяю никому. Вот вы, господин Стейниц, – почему вы так уверены, что Чигорин вас не обманывает?

Стейниц пригладил ладонью бороду и спросил:

– Зачем же ему меня обманывать?

– У вас с ним завтра игра! Возможно, он хочет, чтобы вы на нее не явились, и тогда, по правилам турнира, победа будет отдана ему и он получит лишние очки. А это сыграет не только против вас, Стейниц, но и против нас с Пильсбери. Гарри, скажите ему!

– Ласкер прав, – кивнул Пильсбери. – Мне очень грустно это сознавать, но от правды никуда не денешься. Мир жесток, и он делает жестокими даже самых милых и добрых людей.

Чигорин побагровел.

– Вы хотите сказать, что я хочу заманить вас в какую-то ловушку?

– Не обязательно, мой друг, – спокойно сказал Стейниц. – Коллеги имеют в виду, что вами и вашей добротой могли воспользоваться, чтобы вы… как это по-русски…

– По-русски это называется «угробить», – сказал Ласкер.

А Пильсбери посмотрел на свои ногти и заметил:

– Или «порешить». Я вычитал этот термин в словаре тюремного арго.

Чигорин помолчал. Вид у него был совершенно убитый.

– Что ж, господа, – расстроенно пробормотал он, – я вас понимаю.

Шахматисты переглянулись.

– Знаете что, Михаил, – мягко проговорил Пильсбери, – я готов с вами пойти, даже если вы приведете меня в ловушку. С недавних пор я знаю, что жизнь человека состоит из непредсказуемых случайностей, каждая из которых может нас убить. Поэтому не стоит над ней особенно трястись. Я с вами.

Глаза Михаила Ивановича засверкали, что явно говорило о том, что он воспрял духом. Чигорин хлопнул Пильсбери по плечу и сказал:

– Спасибо, Гарри! Я всегда говорил: вы не только гениальный шахматист, но и отличный малый!

– И я был о вас такого же мнения, – прогудел в бороду Стейниц.

– Благодарю вас, друзья, – чуть покраснев от комплимента, ответил Пильсбери.

Три пары глаз устремились на немца. Ласкер нахмурился, его воинственные усы ощетинились и стали похожи на часовые стрелки.

– У вас, господа, своя дорога, – сказал он, хмуря брови. – А у меня своя. Поэтому я пас.

– Это ваше решение, – пожал плечами Пильсбери. – Главное, не сердитесь на себя и ни в чем себя не укоряйте.

– Вы меня выслушали, и этого достаточно, – в тон ему сказал Чигорин.

– К тому же вы совсем не обязаны были помогать, – заметил Стейниц. – Таким образом, вам себя не в чем упрекнуть. Встретимся послезавтра за шахматной доской. Mach’s gut, Burschchen[10]!

– Good night, mister Lasker!

– Спокойной ночи, коллега!

Лицо Ласкера пошло пятнами.

– То есть вы меня выпроваживаете? – не поверил он своим ушам.

• Предыдущая
• 52/63
• Следующая