Призраки зла - Ричардсон Роберт - Страница 10

Когда она села на коричневый кожаный диванчик у стены, кто-то указал ей на коричневое пятнышко на юбке. Взглянув на него, она передвинула складки так, чтобы его не было видно, и пояснила, что ела спагетти с соусом в «Веккиа», а официанты там всегда — ненормальные. — Отстирается, — равнодушно сказала она. И никто не заметил, что грязь еще не засохла.

Чейнуок, выходящий на прямой, как стрела, отрезок Темзы между мостами Челси Бридж и Баттерси Бридж — приятный район. В домах времен королевы Анны квартиры с видом на Бэттерси Парк стоят дорого. На Чейн Роу, Плесе, Мьюз и Гарденз живут те, кому эта роскошь недоступна, а Чейн Стрит, где недвижимость оценивается в сумму около миллиона, среди этих престижных улиц — просто бедная родственница. Две ее стороны образуют террасы, каждая из двенадцати домов эпохи короля Эдуарда, скорее функциональных, чем элегантных. Дома — очень похожие, каждый с тремя ступеньками перед входом, над которым висит декоративный фонарь из стекла, и перилами в форме копьев. Малтрэверс приехал сюда автобусом; для тех, кто живет в этом районе, такой вид транспорта не существует, он и сам им воспользовался только потому, что не имел на примете ни одной подходящей парковки в радиусе нескольких миль от нужного ему места. Обнаружив, что пришел слишком рано, он спустился к реке и прошелся по набережной, прежде, чем свернуть на Флад Стрит, считающуюся третьестепенной лондонской достопримечательностью из-за того, что здесь когда-то жила Маргарет Тэтчер.

Предвкушая встречу с Дженни Хилтон, он все еще чувствовал забавное волнение, к которому теперь примешивались новые обстоятельства. Таинственная затворница могла быть причастна к убийству как лжесвидетельница …или более того? Эта мысль, вовсе не такая абсурдная, чтобы ее можно было просто отбросить, вновь возникла в его голове. Он специально замедлил шаг, обдумывая, как подступиться к этой загадке. Вначале это будет запланированное интервью, в ходе которого ему, может быть, удастся создать непринужденную атмосферу, чтобы перевести его в приватный разговор. Может быть, она согласится позавтракать с ним. Журналисты встречаются с множеством людей в разных обстоятельствах и рано овладевают искусством повести игру в том направлении, которое вызовет доверие собеседника. В данном случае в распоряжении Малтрэверса имелись две темы для наведения мостов — карьера Тэсс и его писательское творчество, и он приготовился их использовать. Может быть, это, не совсем честно, но честность — не самая необходимая добродетель при расследовании запутанных обстоятельств уникальной сенсации.

Выйдя на Чейн Стрит, он поймал себя на том, что мысленно проверяет, хорошо ли выглядит, и это проявление юношеского тщеславия вызвало у него раздражение. Но когда он оказался у входа в дом, волнение молодости окончательно возобладало в нем над здравым смыслом. Он напомнил себе, что во взрослом возрасте имел длительную связь с фотомоделью, владевшей фантазией многих мужчин, а сейчас связан с Тэсс, не менее блистательной фигурой шоу-бизнеса. Слава и красота заслоняли в них обыкновенных женщин, подобных миллионам других. Их невозможно было представить себе без грима по утрам, невозможно …Невозможно все свести к внешней привлекательности, к сексу. Для него важнее — тепло, взаимопонимание… Но, господи! Как же она была очаровательна… Когда дверь распахнулась и перед ним предстала улыбающаяся Дженни Хилтон, логика на время покинула его.

— Гус Малтрэверс? Хелло. Входите.

На ней были просторные черные брюки, туфли без каблука, белая свободная блузка с логограммой дизайнера на нагрудном кармане; крупные драгоценные серьги имели форму парусов, длинные волосы были собраны в конский хвост; грим был так тонок, что едва угадывался, ногти блистали серебром.

— Разбиты чудесной болезнью, болезнью жемчугов, — произнес он, здороваясь за руку. — Какую чушь я несу, — сказал он себе.

— Что, простите? — не поняла она и рассмеялась. — А, ногти. Никто так поэтично о них не отзывался. Не подсказывайте… Честертон?[5] «Лепанто»?

Малтрэверс почувствовал себя как человек, который, оказавшись перед Тадж-Махалом, осознает, что он действительно такой невероятный, каким выглядит на картинках. Дженни говорила на его языке. — Лет сто назад, — продолжал Малтрэверс, — у меня была девушка, которая красила ногти таким же лаком, и я всегда цитировал ей эти строки.

— Боже, какой он, наверное, уже старомодный! — снова улыбнулась она. — Кофе ждет нас в гостиной. Вы очень пунктуальны.

— После двадцатилетнего ожидания этой встречи могу я придти вовремя!

— Не льстите, — остерегла она, когда вела его через просторный холл в гостиную. — Я давно перестала поддаваться на журналистские трюки.

Гостиная мало изменилась с тех пор, как был построен этот дом. Деревянная рейка для навески картин вдоль стен, черный мраморный камин с псевдоклассическими колоннами… Вместо того, чтобы избавиться от этих старомодных элементов, Дженни Хилтон использовала их как обрамление к тщательно подобранным современным вещам: крашеному бюро от Монпелье, столовому гарнитуру Мебль Франсез, дивану от Уильяма Маклина. Шторы из ткани от Мюриэл Шорт с живым орнаментом из алых цветов и бледно-кремовые обои в полоску в стиле эпохи Регентства. Эта комната принадлежала женщине, обладающей вкусом и деньгами, позволяющими его проявить. Малтрэверс все это отметил в уме (описание штор обычно придает интервью глубину) и, твердо наступив на свои чувства и, переключившись на тон профессиональной отстраненности, стал наблюдать, как Дженни Хилтон наливает кофе из прозаического кофейника с ситечком.

— Я хотела достать парадный сервиз, но он чересчур элегантный, — сказала она, наполняя простую белую чашку. В ее голосе послышалась насмешка.

— И слишком хорош для докучливых журналистов? — осведомился он.

— Ох, — она как будто удивилась, — мы оскорблены? Репортеры обычно народ толстокожий. Сахару? Или вам хватит собственного меда?

— Две ложечки, пожалуйста, — ответил Малтрэверс. — И сливки. — Он смотрел, как Дженни размешивает сахар в его чашке. Он ожидал, что она будет начеку, но не знал, как она будет обороняться; очевидно, ее антагонизм будет выражаться в множественных иголочных уколах, и ему придется как-то с этим справляться.

— Мне сказали, что вы обозначили основные правила для интервью, — начал он, принимая из ее рук чашку. — Позвольте мне открыть карты. Существует много журналистов, действующих на меня не менее тошнотворно, чем на вас. Но я поступаю иначе. Вы сказали, что будете говорить со мной, и вот я здесь. Вы оцените мою прямоту, когда прочитаете интервью в газете, сейчас же я предлагаю вам выйти из-за баррикад и тем самым облепить мне жизнь.

Она скривила губы. — Подготовленная речь?

— Нет, инстинктивный ответ на пару выпадов. Я не обидчивый, но сейчас чувствую себя как в бою.

— Да, вероятно, и я об этом сожалею. Сегодня утром я очень нервничала. Извинения приняты?

— Конечно, это вполне понятно.

— Хотите выйти из дома и войти снова?

Малтрэверс ухмыльнулся. — Не стоит заходить столь далеко. — Простите, вы ведь Дженни Хилтон, не правда ли? Можно с вами поговорить?

Она засветилась широкой улыбкой. — Хотите получить автограф?

— Пожалуйста, напишите «С любовью к Гусу».

— Я никогда не пишу «с любовью», но могу написать «с наилучшими пожеланиями».

— А поцелуй? Я и правда хочу, чтобы вы меня поцеловали.

— Не торопите события. — Она протянула руку в знак примирения. — Ну ладно, я не нервничала, я до смерти боялась. Я так давно ничем таким не занимаюсь.

— Вы не пропадете.

Малтрэверс достал карманный магнитофон и поместил его в центре стола, разделяющего их. — Давайте договоримся. Если какой-нибудь из моих вопросов покажется вам неудобным, скажите мне, чтобы я выключил магнитофон, и мы поговорим просто так, не для протокола.

Она недоверчиво покачала головой.

— Вы не шутите? Как это вам удавалось сохранить место на Флит Стрит?