Город может спать спокойно (сборник) - Томан Николай Владимирович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/54
• Следующая

— И у всех были только мысли?

— Ну зачем же только мысли? Кое-кто пытался, и бежать. Тогда расстреливали не только его, но и каждого третьего из выстроенных на аппельплацу.

Бурсову хочется спросить: «А вот вы лично пытались ли?» — но он лишь вздыхает и отворачивается к окну,

— Вы, наверное, спросите, — раздумчиво, будто размышляя вслух, продолжает Азаров, — а тде же ваша офицерская честь, где советская совесть? Но для того чтобы нас осуждать, нужно прежде побывать в нашей шкуре… А такая возможность вам скоро представится.

Азаров, сидевший до этого на нарах против Бурсова, вдруг быстро встал и направился к выходу. Прикрыв за собой дверь и постояв немного возле барака, он возвратился и сел на прежнее место.

— И вот что еще не мешает вам знать, — продолжает он, не объясняя причины своего беспокойства. — Комендант этого спецлагеря, капитан Фогт, не общевойсковой офицер, а эсэсовский гауптштурмфюрер. И его помощник, унтер-фельдфебель Крауз, тоже фашист, шарфюрер. Это они специально для нас общевойсковую форму надели и заменили свои эсэсовские звания армейскими.

И снова пауза. Но на этот раз Азаров не выходит из барака. Прильнув к зарешеченному окну, он внимательно всматривается во что-то. Обернувшись, продолжает:

— И ведут они себя помягче, чем другие эсэсовцы. Фогт, конечно, хорошо понимает, что добром от нас большего можно добиться, чем жестокостью. Крауз же и не пытается притворяться добреньким. Он-то настоящий зверь, его лишь Фогт сдерживает. А в остальном тут у нас, как и во всех шталагах: и «кугель» — приказ о немедленном расстреле за попытку к бегству, и «зондербехандлунг», то есть «особое обращение» с некоторыми из нас, означающее уничтожение.

— Да, и еще вот что имейте в виду, — помолчав, добавляет Азаров. — Охрану нашего лагеря несут эсэсовцы, а проволочное ограждение вокруг лагеря под электрическим током высокого напряжения.

— Это вы на тот случай, если мы вздумаем бежать? — усмехается Бурсов.

— Нет, так просто, на всякий случай.

Азаров хочет сказать им еще что-то, но прежде снова подходит к окну и лишь после этого шепотом сообщает:

— На вас у них особая надежда. Со слов прибывшего вместе с вами старшего лейтенанта Сердюка им известно, что вы крупные специалисты по взрывному делу, что вели какие-то эксперименты по детонации минных полей. Это их сейчас особенно интересует. Похоже, что они предложат вам продолжить тут эти эксперименты. Ну, вот пока и все. И считайте, что такого разговора между нами не было.

Он прикладывает руку к пилотке и поспешно уходит, а Бурсов с Огинским долго молча лежат на нарах, осмысливая сказанное Азаровым.

— А знаете, — произносит наконец Бурсов, резко повернувшись к Огинскому, — чем-то этот лейтенант мне понравился.

— А мне не очень. Хотя, в общем-то, все рассказанное им выглядит вполне правдоподобным. Немцы действительно используют советских саперов для различных военно-инженерных работ и даже для разминирования наших минных полей.

— Вы на меня не обижайтесь, Евгений Александрович, — кладет Бурсов руку на плечо Огинского, — но вы, по-моему, не очень разбираетесь в людях. Вот старший лейтенант Сердюк, например, вам понравился, а он уже все о вас немцам выложил, да еще, пожалуй, и присочинил кое-что…

Потом он слезает с нар и долго ходит по бараку, раздумывая над словами Азарова.

Ему не кажется странной откровенность лейтенанта. Подозревать в них предателей Азаров ведь не мог — их и самих предал Сердюк, сообщив коменданту спецлагеря Фогту об эксперименте обстрела минных полей артиллерийским огнем. Но почему капитан Фогт заинтересовался этим? Неужели и немцы считают возможным взрывать саперные минные поля артиллерийским обстрелом?

Конечно, для них такая возможность необычайно заманчива. В одном только корпусе, в который входила дивизия Бурсова, установлено около тридцати пяти тысяч противотанковых мин да свыше сорока пяти тысяч противопехотных. Они надежно прикрывали подступы к переднему краю корпусной обороны. Мало разве подорвалось на них немецкой техники?

Ну, а если бы артналетом можно было вызвать детонацию минных взрывателей? В одно мгновение любые минные поля полетели бы тогда к черту!

Бурсов знает по опыту, что при артобстреле мины взрываются лишь при прямых попаданиях. Но детонация взрывчатых веществ изучена очень слабо. Слишком уж много в ней неясного. Огинский, конечно, лучше его разбирается в этом — он специалист по теории взрыва, автор многих статей по вопросам детонации взрывчатых веществ.

— А не кажется ли вам, Евгений Александрович, что немцы тоже собираются проводить или, может быть, уже проводят обстрел минных полей артогнем?

Огинского не удивляет вопрос Бурсова. Он и сам думает об этом.

— Вполне возможно, Иван Васильевич. Преодоление наших минных заграждений им слишком дорого стоит. Не думаю только, чтоб немцам удалось добиться какого-нибудь успеха. Современной науке слишком плохо известны химические процессы, происходящие при детонации конденсированных взрывчатых веществ. Мы лишь предполагаем, что атомы в их молекулах занимают малоустойчивое положение. Нечто вроде равновесия карандаша, поставленного на стол незаточенным концом.

Беспокоит Бурсова и старший лейтенант Сердюк. Он хоть и был неплохим полковым инженером, но никогда не отличался храбростью. Неужели же теперь действительно окажется еще и предателем?

Проходит целая неделя, а Бурсова с Огинским по-прежнему навещает только лагерный старшина Азаров.

Явившись к ним в следующий раз, он сообщил то, о чем забыл рассказать накануне — о порядках в спецлагере капитана Фогта. А порядки тут такие: в шесть утра подъем, затем перекличка и зарядка. Есть даже строевые занятия, которые проводит лично Фогт. И никакой политики. Зато спецделу, главным образом минированию и разминированию, отводится почти весь день.

Неожиданным оказывается также и то, что в этом лагере все обращаются друг к другу по званиям. Исключение составляет лишь лейтенант Азаров, которого называют просто старшиной.

— Фогт говорит нам, — усмехаясь, поясняет Азаров, — «Я хочу, чтобы русский официр был тут, как в своя родная воинская часть». Устроил даже гауптвахту, на которую приказывает сажать тех, кто, по его мнению, недостаточно уважительно относится к старшим по званию.

— И вы разыгрываете перед ним эту оперетку?

— Тех, кто не хотел ее разыгрывать, Фогт отправил в лагеря смерти. Ну, а те, кто остался, вынуждены притворяться, что им все это даже нравится.

— А сколько же вас тут всего? — спрашивает Бурсов.

— Немного, ровно тридцать. Больше не была еще ни разу. Да и меньше почти не бывает. Трое подорвались на минных полях несколько дней назад, но теперь вместе с вами снова будет тридцать. И учтите, товарищ подполковник, вы будете тут самым старшим по званию. Остальные в званиях от старшего лейтенанта до майора. А из лейтенантов тоже только один я.

— Это что — случайность?

— Так захотелось почему-то господину Фогту. Он даже сказал мне как-то: «Вы очень нравитесь мне, лейтенант, и я мог бы произвести вас в генерал-лейтенант. Был бы вы тогда в такой же чин, как и ваш знаменитый военный ученый Карбышев, который тоже есть у нас в плену. Но я не хочу делайт это, потому что вы можете тогда стать таким же строптивцем, как и этот ваш Карбышев».

— Дмитрий Михайлович Карбышев, значит, у них в плену? Что слышно о нем? — беспокоится Огинский.

— Здоров ли, не знаю, но, судя по всему, не сломлен. Фогт проговорился нам как-то, что Дмитрий Михайлович доставляет какому-то очень крупному немецкому начальству много неприятностей. А сломить его и заставить служить Германии чуть ли не сам Гитлер повелел.

— И вы, зная это, гнете тут шеи перед этим самодуром! — возмущается Бурсов.

— Ну, это вы потом узнаете, как мы здесь шеи гнем, — зло говорит Азаров и торопливо уходит не попрощавшись.

А на другой день появился как ни в чем не бывало, по-прежнему приветливый и очень бодрый.

• Предыдущая
• 2/54
• Следующая