Райский остров - Барнет Джилл - Страница 2
- Предыдущая
- 2/70
- Следующая
Он прочистил горло, затем сказал:
– Я сейчас поехать не могу.
– Я что, еду одна? Но ведь...
Он поднял руку привычным жестом. Маргарет даже показалось, что в ней зажат судейский молоток.
– В суде полно дел. Мы должны начать слушания по делу Малларда.
– Так быстро?
Он кивнул:
– Да, послезавтра.
Маргарет закрыла конверт.
– Тогда я подожду, пока ты не сможешь поехать.
– Об этом не может быть и речи. К тому времени ты окунешься в другое дело и не захочешь отрываться от него.
– Но...
– Даже не пытайся спорить, Маргарет. Тебе не выиграть это дело. Я тебя всему научил, научил вести спор, но сейчас заявляю со всей ответственностью, что ты не получишь новое дело, пока не отдохнешь.
– Ты давишь на меня своим авторитетом.
– Да, и совершенно намеренно.
– Насилие над личностью, – проворчала Маргарет.
– Я – твой отец, и последние пять лет я наблюдал, как ты работаешь. У тебя совсем не остается времени наличную жизнь.
– Я счастлива, когда работаю.
– Да, я знаю, ты стремишься сделать мир справедливым и честным.
– Мир, несомненно, станет более пригодным для житья, если в нем прибавится справедливости для всех.
– Согласен, но такие вещи не делаются в одиночку.
– Я могу попытаться.
– Но при этом ты исключаешь все остальное. Маргарет, что ты сделала лично для себя за эти годы?
– Я выигрывала свои процессы.
Он пристально посмотрел на нее.
– Жизнь проходит мимо тебя.
– Это звучит так, как будто я стою одной ногой в могиле.
Он засмеялся:
– Тебе тридцать два, ты не становишься моложе.
– Премного благодарна.
– Поезжай, – он помолчал, – ради меня.
Маргарет мучили сомнения: она не хотела ехать в это путешествие. Она бы предпочла остаться и поработать. Закон давал ей ощущение надежности, безопасности и душевного уюта. Она так хорошо все знала и была уверена в себе. Но, подняв глаза на отца, девушка поняла, что не сможет ничего ему доказать. Она поедет, так как отец этого хочет. Мать Маргарет умерла, когда ей едва исполнилось семь лет. И они остались только вдвоем. Конечно, у ее матери были братья, партнеры отца в их адвокатской фирме. Ее дяди всегда были рядом с ней во время праздников и будней – когда она была ребенком и когда, повзрослев, начала изучать закон. Но на самом деле ее настоящей семьей был отец. И он прав. Она поедет в этот круиз ради него, ибо он единственный и самым важный человек в ее жизни.
Итак, ровно через неделю после этого разговора она поднималась по трапу океанского лайнера, уже вполне смирившись со своей судьбой. Пока она шла, многие смотрели ей вслед. Она уже привыкла к мужским взглядам и научилась мириться с ними. Маргарет прекрасно знала, что сильная половина человечества находила ее весьма привлекательной, но для нее это было сущим наказанием. Больше всего в жизни ей хотелось, чтобы ее воспринимали всерьез. Ее отец и дяди всегда относились к ней с уважением. Но все остальные!
Для них она была просто красивой женщиной, с которой можно пококетничать, и только. Никто не признавал, что у Маргарет Смит может быть душа. У такой хорошенькой женщины ее быть не может! Маргарет должна была сама добиваться уважения, ведь никто и не предполагал, что, кроме красоты, у нее есть что еще предложить миру.
Не может же она быть умной, ведь она так хороша! Она не может быть глубокой – у нее такие роскошные светлые волосы! Какой из нее мыслитель, когда у нее столько денег! У нее не может быть ни ума, ни сердца, ведь она не похожа на других. В этой жизни ей не приходится сталкиваться с оскорблениями и обидами.
Маргарет часто вспоминала, как ее приятельница однажды сказала ей с саркастической улыбкой: «Откуда тебе-то знать, что такое быть униженной! Ты же родилась и выросла с серебряной ложкой во рту».
И так думала не одна ее приятельница. «Эта Маргарет Хантингтон Смит, у нее-то есть все! Чего ей не хватает?» Никто и никогда не догадывался, что, хотя у нее есть любящий отец и заботливые дяди и она окружена красотой и богатством, она часто чувствует себя одинокой и незащищенной.
Она пыталась спрятать свое одиночество и не делилась ни с кем. Она скрывала беспричинные слезы от отца, так как не могла бы объяснить ему причину своего желания поплакать, ведь она и сама не всегда себя понимала, и ей не с кем было поделиться своими женскими сомнениями.
Она жила среди мужчин и хотела подражать им во всем, пыталась быть уверенной в себе и сильной, независимой и целеустремленной. Пока она росла, она всегда думала, что во всех отношениях должна быть безупречной в глазах окружающих, и особенно в глазах собственного отца. Может быть, поэтому она так много работала, пытаясь добиться, чтобы воцарилась справедливость. Самой Маргарет ее всегда не хватало.
Колония «Ворота прокаженного»
Остров Дольфин
Два месяца спустя
Хэнк Уайатт ни во что не верил, потому что никогда ничего не имел. Почти ничего. Когда-то у него была мать. Когда ему исполнилось пять, она отвела его в приют.
– Улыбайся, Генри Джеймс, и будь хорошим мальчиком, – сказала она. – Кто-нибудь обязательно возьмет тебя.
Затем она повернулась и пошла к двери, как будто его никогда и не было.
Но он существовал! Тридцать пять лет своей дальнейшей жизни он заботился о том, чтобы об этом не забывали.
И добился своего. Ни одна живая душа в «Воротах прокаженного» ни на секунду не забывала, что есть такой Генри Джеймс Уайатт.
Он был американцем, выходцем из питсбургских трущоб. Он вечно всем причинял беспокойство, но был из тех, кто выживал во всех экстремальных ситуациях. Он быстро всему учился, иначе бы он просто погиб. Жизнь никогда не выкидывала ему тузов, только двойки.
Но зато тузы всегда были у него в рукаве, и он всегда знал, когда их пускать в ход, когда лгать, когда обманывать, когда улепетывать во весь дух.
Уроки доставались ему очень тяжело, и он рано понял, что жизнь по десяти заповедям не для него. Никакой другой щеки. Никакой чуши вроде «поступай с другими так...». Он старался опередить других.
В «Ворота прокаженного» он попал случайно, по ложному обвинению. Это была ошибка. И Хэнк боролся изо всех сил с теми, кто посадил его на цепь. Первую же неделю он провел в карцере – деревянном гробу три на шесть футов, под палящим тропическим солнцем. Воду ему давали раз в день. Никакой пищи. Еда не для таких, как Хэнк. Таких узников, как он, надо ломать.
Все эти четыре года они пытались добиться своего. И до сих пор им не удалось подчинить его волю.
Он стоял под солнцем уже ровно два дня, его руки и ноги были привязаны к двум столбам, вкопанным в землю. Волосы на голове слиплись от пота в невероятный колтун, и серебряные пряди седины теперь были лучше видны. У Хэнка были иссиня-черные волосы, но сейчас цвет их потускнел, как у износившейся плетки-семихвостки.
Уголки глаз были в преждевременных морщинах, этих естественных шрамах прожитых лет, – каждый трудный год из его сорока оставил свою отметину.
У Хэнка Уайатта были полные решимости, твердые глаза. Они были серого цвета, цвета угля и металла. Эти глаза, как стальная стена, только отражали падающий свет, никак не показывая работу мысли, но Хэнк думал, и думал напряженно, ибо ему надо было выжить, выстоять.
Кожа его темно-коричневого цвета была прокалена жгучим солнцем настолько, что новички не выдержали бы на такой жаре и часа. У него был безжалостно квадратный, упрямый подбородок, покрытый неровной щетиной. Хэнк пытался бриться заточенным куском металла, который он подобрал в каком-то углу. Он был высок ростом, очень крепок, но строен. Его могучие, как у атлета, руки с годами стали еще крепче от постоянной работы кувалдой в карьере. Длинные ноги также были очень мускулистыми. Тяжесть цепей или закаляет людей, или ломает их. Как раз сейчас его ноги и руки так затекли и онемели, как никогда. Он их почти не чувствовал. Однако ум его был ясен.
- Предыдущая
- 2/70
- Следующая
