Соколы Троцкого - Бармин Александр Григорьевич - Страница 48

• Предыдущая
• 48/149
• Следующая

В конце 1924 года, когда я вышел из госпиталя, Шумятский дал мне отпуск, а Юренев, бывший в то время послом в Риме, пригласил меня провести этот отпуск у него.

Я передал свои консульские дела Левицкому, старому большевику, члену партии с 1909 года. Позже он примкнул к оппозиции и погиб во время чисток 1938 года.

Перед отъездом в Рим я заехал в Тегеран к Шумятскому и у него познакомился с его заместителем по коммерческим делам, Майерсом, эмигрантом, возвратившимся из Америки. Это был типичный американский бизнесмен, решительный и не склонный к пустым разговорам. Позже Майерс стал крупным руководителем советской автомобильной промышленности (погиб во время чисток). Майерс был женат на удивительно красивой женщине, которая потом стала женой вице-премьера Межлаука, человека, хорошо известного в Америке, где он часто бывал с различными делегациями. Межлаук тоже погиб во время чисток.

Шумятский, увидев, что я выздоровел, чуть не испортил мне отпуск, предложив Генштабу назначить меня помощником военного атташе генерала Бобрищева. Генерал, не долго раздумывая, предложил мне совершить поездку в район проживания племен в Южной Персии. Но я от этого предложения отказался и уехал в Италию. Через Каспийское море и Кавказский хребет я добрался до Батуми, где сел на итальянский пароход, направлявшийся в Неаполь. Его комфорт, чистота и хорошая пища приятно контрастировали с жизнью на Востоке.

Пароход шел вдоль берегов Анатолии, с заходами в Трабзон, Инеболи и Самсун, небольшие турецкие города, стоявшие на зеленых террасных склонах. Совершая во время коротких стоянок прогулки по этим небольшим городам, мы заходили в небольшие кофейни, где можно было попробовать настоящий турецкий кофе.

Через неделю мы дошли до Босфора, но я просто не в силах описать волшебные огни Золотого Рога и красоту Стамбула.

В огромном здании, где раньше располагалось русское императорское консульство, а теперь советское генконсульство, меня тепло встретил мой коллега Владимир Потемкин. Это был человек буржуазного происхождения, бывший профессор, который хотя и был членом партии, но не пользовался влиянием, так как считалось, что он вступил в партию лишь тогда, когда появилась уверенность в победе пролетарской революции[24].

В этой поездке я видел Грецию только мельком, которая показалась мне одновременно и радостной и трагической. В результате поражения, которое она потерпела Малой Азии, этой маленькой стране пришлось предоставить убежище полутора миллионам греков, которых победители-турки изгнали из района Смирны. Это составляло около одной пятой населения этой небольшой и истощенной войной страны.

Однако Афины, в которых я провел целую неделю, выглядели безоблачно. Жена нашего посланника Устинова простая и очаровательная женщина, несколько дней знакомила меня с городом и окрестностями. Мы посетили музеи, побывали в Акрополе, на островах Эгина, Элесис и Суниум. На острове Суниум я с глубоким волнением увидел имя Байрона, вырезанное на беломраморной колонне храма.

Посланник Устинов познакомил меня с развлечениями Запада, и впервые в жизни я побывал в дансинге. По счетам он расплачивался половинками банкнот. Это было оригинальное решение греческого правительства, которое для того, чтобы вдвое понизить номинал денег, решило резать их на две части. О том, что такие радикальные финансовые меры были необходимы, свидетельствовали многочисленные бараки, забитые беженцами.

В один день со мной из Пирея отплывал очень известный пассажир – лидер II Интернационала бельгиец Эмиль Вандервельде. У меня к нему было смешанное чувство. Разве не он, как лидер «реформистского социализма», сделал так много для блокирования революций в Европе? Я долго обсуждал этот вопрос с его помощником Вандергинстом, который сопровождал Вандервельде. Мы ходили по палубе и горячо спорили, и безмятежная красота лазурного моря и безоблачного неба позволяли нам сохранять дружеский тон, несмотря на противоположность взглядов.

Я принадлежал к тому поколению русских, которое было воспитано в условиях диктатуры пролетариата, которое не знало других идей и убеждений, кроме большевизма. Я был убежден, что мы являемся носителями подлинной правды и нам нечему учиться у наших противников. Но тут я оказался лицом к лицу с молодым западником, который, как и я, был сторонником социализма, который предложил мне совершенно иную, но вполне убедительную модель социализма, основанную на демократии. Он ставил под сомнение все мои ценности и некоторые из них полностью отвергал. Мои суждения были прямолинейны и не допускали сомнений: реформисты, склонные к компромиссам с буржуазией и боящиеся насилия, предали интересы трудящихся, которые, понимая, что доверие реформистам было ошибкой, переходили теперь в наш лагерь.

– Посмотрите вокруг, – настаивал молодой бельгиец, – прибегнув к насилию, большевики высвободили такие разрушительные силы, которые уже ничем не остановить. Ответом на красную революцию будет фашистская революция. Диктатура пролетариата вызвала к жизни компенсационный феномен диктатуры реакционеров. Что хорошего это принесет человечеству? Ставка на насилие как раз означает ликвидацию тех свобод и ценностей, на которые должен ориентироваться социализм.

В то время такая логика рассуждений была, на мой взгляд, типичным отражением трусости интеллигентов из средних слоев, у этих культурных и добропорядочных людей не хватало воли для непримиримой борьбы, которая одна только и может принести победу. Мы, большевики, видели свою силу в энергии масс. В этом было существо моего ответа Вандергинсту. Через семь лет мы возобновили наш спор, но наши роли уже изменились. Я еще вернусь к этому, но вопрос, который мы тогда затронули, уже никогда не оставлял меня. Я думал над ним в одиночестве и обсуждал его со многими людьми. И теперь я должен признать, что мои взгляды, которые в молодости казались мне такими прочными, были жестоко разрушены историческими событиями и моим собственным опытом.

Наконец мы вошли в Неаполитанский залив, где краски были такими яркими, что человеку начинало казаться, что до сих пор он жил в полутьме. Совершенно забыв, что меня ждут в Риме, я провел в Неаполе две недели, чем вызвал большое беспокойство Юренева. Он уже начал меня разыскивать. Я был просто ошеломлен богатством исторического прошлого Италии. Я поднимался на Везувий. За весьма непродолжительное время мною было накоплено столько впечатлений, которых могло бы хватить на всю жизнь. Почти все свои сбережения за год я отдал туристскому агентству Кука. После двухнедельного пребывания в Неаполе я наконец отправился в Рим и явился в посольство.

В период пребывания Юренева послом обстановка в нашем посольстве в Риме была достойна традиций начального периода революции, которые в других местах уже успели подзабыть. Посол со своей семьей, машинистки и коменданты, все обедали в одной столовой и получали одну пищу. Во внеслужебное время влияние служебной иерархии было сведено к минимуму. Сотрудники отвечали Юреневу товарищеским доверием и преданностью, которая для него была гораздо важнее авторитета, связанного с его официальным положением.

Однако его дипломатическая карьера преждевременно, буквально через несколько месяцев, чуть было не закончилась. Это случилось, когда среди бела дня был похищен Маттеотти, который через несколько дней был найден мертвым в одном из пригородов. За день до этого Юренев пригласил на обед Муссолини, и дуче принял приглашение. После гибели Маттеотти разразился такой кризис, что, казалось, фашистская система будет сметена волной гнева, прокатившейся по всей Европе. Поток опровержений, последовавших со стороны правительства и поддерживавших его сил, ясно показывал, что такая перспектива была вполне реальной.

В течение недели положение Муссолини осложнялось с каждым часом. В дипломатическом корпусе считали его падение неизбежным; если в результате политического убийства ему придется уйти в отставку, то это будет означать конец его политической карьеры. Итальянские коммунисты и либералы обратились к Юреневу с предложением отменить встречу с Муссолини. Сотрудники посольства придерживались такого же мнения; в этом же духе были и инструкции из Москвы, которая на основании информации своих секретных служб, по-видимому, считала, что дни Муссолини сочтены.

• Предыдущая
• 48/149
• Следующая