Легионы просят огня (СИ) - Врочек Шимун - Страница 6

Принцепс сказал: если умеешь драться, делай это там, где это пойдет на пользу Риму…

Ну, или где варваров много.

Теперь этот легат — гладиатор здесь.

Светает. Серые ряды палаток затапливает розово — золотистым сиянием. День солдата начинается с первыми лучами солнца. По главной улице лагеря шествует центурион. Его легко узнать по гребню на шлеме — отчего издалека голова кажется намного больше человеческой.

Правда, мозгов там маловато, ну, так это ж центурион! Часовой хмыкнул. Центурион, словно услышав его мысли, поднял взгляд. Часовой поспешно отвернулся — сделав вид, что рассматривает дорогу, ведущую к лесу. Обычно по ней ездили за дровами для легионных пекарен, кузен и лагерных костров…

Сейчас дорога была пуста.

Ветер донес запах дыма и пригоревшей пшенки. Часовой сглотнул слюну. Сейчас бы каши — парящей, горячей как вулкан, с медом и сыром. И заправить оливковым маслом. Кра — со — та. «О чем я думаю?!» Часовой заставил себя выпрямиться. Так, не спать, не спать! Скоро смена… скоро, уже скоро… стук копыт… смена… смена…

Смена.

— Заснул! — его толкнули в плечо. — Эй!

Часовой вскинулся. Рядом — напарник. Улыбается кривым от шрама ртом.

— Смотри!

Они наблюдали, как суетится тессерарий, караульный офицер; как открываются главные ворота, чтобы выпустить из лагеря вереницу всадников.

Копыта стучат по дороге. Всадники пускают коней рысью. Судя по пурпурным плащам, всадники — это преторианцы из личной когорты Августа. Здесь, в Германии, они приставлены только к самым важным «шишкам».

На одном из всадников — белый плащ. Этот человек — точно не преторианец.

Через некоторое время всадники исчезают за поворотом.

Туман плывет над дорогой, изгибается бесшумными, тягучими волнами. Опускается на лагерь, на лес вокруг, на дремлющую гладь реки…

— Кто это был? В белом? — спросил часовой. Напарник лениво почесал толстую мозоль на подбородке — от ремешка шлема. У каждого из легионеров есть такая отметина. Это еще вернее, чем татуировка «ЛЕГИОН~НАША~РОДИНА», выдает «мула».

— Не узнал, что ли? Это же новый легат!

— Я думал, он малость повыше, — признался часовой. — Как думаешь, зачем он здесь?

Напарник пожал плечами.

— Хмм. Мстить, небось, приехал. Кто ж их знает, этих патрициев? Вот ты бы что сделал, если бы гемы у тебя брата убили?

Часовой задумался.

— Женился бы на его вдове, — сказал наконец. — Красивая баба.

— Вот! А он тут гемов убивает. Странные они люди, эти патриции. Кстати, о странном. Перекинемся в «дюжину»?

Дуодецим — одна из любимых игр в легионе. Популярней только обычные кости.

Часовой почесал локоть, шею. Проклятые германские комары!

— Ну… можно.

— Правда, ты мне с прошлого раза четыре асса должен, — напомнил напарник.

Сын собаки! Часовой от возмущения проснулся окончательно.

— Иди ты к воронам! Все я тебе отдал!

— Это ты сейчас так говоришь… кодекс.

— Сам ты кодекс! Ну, отдал… или отдам. Какая разница? Все равно они уже твои.

Против такой логики напарнику возразить было нечего. Он поболтал в воздухе деревянным стаканчиком для «костей» — защелкало, застучало. Приятный звук — особенно для азартных ушей…

— Ну что решил? Сыграем?

Молчание.

— Давай, — обреченно махнул рукой часовой. — Эх! Была, не была… отыграюсь!

Негромко стучат копыта.

Я слышу крики и музыку. Жеребец поводит ушами, фыркает.

— Тихо, мальчик, тихо, — я похлопываю его по мокрой шее. — Мы уже приехали.

В кончики пальцев отдается каждый удар огромного лошадиного сердца.

У входа в дом стоят, вытянувшись по струнке, рослые преторианцы. Я киваю, спешиваюсь, бросаю поводья мальчишке — рабу. Прохожу в вестибул, затем — в атриум. Зажмуриваюсь. Ослепляющий после вечерних сумерек свет. Запахи горящего воска, жареного мяса, рыбного соуса и разгоряченных тел…

От перезвона кимвал, пения флейт, стона кифар голова идет кругом.

Атриум полон народа. Полуобнаженные рабыни разносят напитки, рабы бегают с блюдами, гости в гражданских тогах беседуют с гостями в военных туниках. Римляне традиционно держатся подальше от германцев. Красные отсветы вина в стеклянных чашах режут глаза…

Гааа. Гааа. Гул вокруг, плотный, словно из войлока.

Я пробираюсь сквозь толпу.

На меня тут же наскакивает кто‑то смутно знакомый. Римлянин.

— Легат, вы здесь! — жмем запястья, словно давние друзья.

— Рад видеть, — говорю я сдержанно. «Кто это, Дит побери?».

Через голову собеседника я замечаю в толпе коренастого человека в военной одежде. Солдатская выправка. Волосы точно присыпаны солью. На затылке — толстый шрам. Это Нумоний Вала, командир Восемнадцатого легиона. Он поворачивается, и мы учтиво киваем друг другу.

Нумоний Вала приближается. Суровым солдатским шагом.

— Легат, — говорит он.

— Легат, — говорю я.

— Слышал, ты убиваешь гемов, Гай? — Нумоний внешне невозмутим, но в глубине его темных глаз тлеет улыбка.

— Слухи… хмм, сильно преувеличены.

— Правда? Неужели вы хотите меня разочаровать, легат? — спрашивает Нумоний насмешливо.

— Конечно, хочу, — говорю я. — Если вы не против, легат.

Нумоний Вала смеется — я вижу его неровные зубы.

Германцы как‑то странно косятся в нашу сторону. С уважением и с опаской.

— Так ты убил тех гемов? — уточняет Нумоний.

Отрицать бессмысленно.

— Да.

— Сколько их было на самом деле?

— Шестеро. Против двоих — со мной был один из моих центурионов.

— Ты честен, — Нумоний удивлен. — Ты мог бы увеличить число убитых германцев до сорока или до сотни — с легкостью. И тебе бы поверили — потому что хотят верить. Но ты этого не делаешь. Почему?

Пауза.

— Я не хочу быть героем.

Нумоний Вала смотрит на меня с прищуром — как на породистого жеребца, что из принципа не желает размножаться. Хотя кобылы уже приведены и жаждут…

— Ты когда‑нибудь плавал на корабле, Гай?

— У меня брат — командир триремы.

Словно это важно — кто мой брат.

— Его же убили?

Я сжимаю зубы.

— Другой брат, младший. Квинт. Он служит на флоте.

— А! — говорит Нумоний Вала. — Прости, Гай. Знаешь, что я думаю по этому поводу? — он кивает в сторону веселящихся германцев.

— Я слушаю.

— Эти варвары, гемы… — легат делает паузу. — Ты когда‑нибудь видел, как ловят акул? Чтобы поймать акулу, ее нужно приманить — опустить в море кусок мяса, и чтобы кровь пошла по воде.

Акулы всегда приходят на запах крови.

А теперь смотри, что у нас происходит с германцами…

Мы кормим акул сырым мясом — голыми руками. И надеемся при этом сохранить пальцы целыми.

Они не слижут кровь у нас с пальцев. Нет, Гай. Это не дворовые собаки. И не кошки. И даже не рабы. И уж точно не союзники. Это — убийцы.

Они появляются из темноты — бесшумные, быстрые. Убивают и уходят на глубину. А вода окрашивается кровью.

Что, в свою очередь, приманивает других акул.

Нумоний Вала некоторое время молчит, затем продолжает:

— Какой союз может быть у человека и акулы?

— Гастрономический, — говорю я.

Легат Восемнадцатого смеется.

— Тише! — окликают нас. — Он идет.

У каждого праздника есть план.

Каждый человек на своем месте: кто‑то гость, кто‑то раб, подающий фрукты или полотенце, кто‑то обнаженная нумидийская танцовщица с лиловой от света факелов грудью…

Кто‑то хозяин.

Тишина. Преторианцы мощными телами раздвигают толпу. Голоса стихают, музыки больше нет. Ждем.

Наконец, он появляется. Белоснежная тога с широкой пурпурной полосой. Лицо блестит, волосы уложены по последней римской моде. Кажется, я даже чувствую запах раскаленных щипцов для завивки…

Публий Квинтилий Вар, правитель беспокойной провинции Великая Германия, обводит толпу взглядом.

Молчание.

Губы пропретора растягиваются в улыбку. Он поднимает руку: