Личный лекарь Грозного царя - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/49
- Следующая
Когда я вышел из кареты, нас с тревожным выражением на лице уже встречал хозяин дома. Но когда он увидел меня, лицо его прояснилось:
– Милость государь моему дому оказал, лекаря своего прислал, – пояснил он стоявшим рядом нескольким бритым, богато одетым мужчинам.
Тут и посольский дьяк подтвердил милость государя, приславшего своего лекаря к послу.
Насколько я понял из неподдельного удивления окружающих, такое происходило не часто.
Меня пригласили в дом. Пройдя по темному коридору, мы вошли в небольшую комнату, где было посветлей, там на кровати лежал тяжело дышащий пожилой мужчина. Он не спал, его внимательные глаза быстро оглядели меня с ног до головы.
После этого он заговорил с хозяином. К моему удивлению, говорили они на русском языке, и я вполне все понимал.
«Интересно, а кто же тогда говорит на литовском?» – подумал я.
– Какой ты, лекарь, молодой?! – вопросительно, уже обращаясь ко мне, сказал больной. – Слыхал я, что есть у царя лекарь знающий, но думалось, что постарше будешь.
– Дело не в молодости, Ян Геронимович, а в знаниях и руках, – если это есть, можно и царским лекарем стать.
– Так-то оно так, но опыт еще надо иметь большой. Вон поставь моего племянника, – кивнул он на богато разодетого парня моих лет, стоявшего со всеми, – полком командовать, так ведь сразу не получится ничего, а повоюет лет десять – и справится.
– Ян Геронимович, прислал меня государь, чтобы я вас посмотрел и, если нужно, лечение назначил.
На лице старого воина появилась усмешка:
– Конечно, если я здесь окочурюсь, много слухов разных пойдет. Понимаю я беспокойство государя твоего. Ладно, смотри, спрашивай, от меня не убудет, может, действительно чем поможешь. Хотя меня уже три врача смотрели, только руками разводят. Видно, пришла пора помирать.
Я начал расспрашивать больного, и вскоре причина его плохого состояния была для меня ясна: из-за сильного сужения в двенадцатиперстной кишке у него практически не проходила пища, а вот что было причиной сужения – совершенно неизвестно. Конечно, скорее всего, это была застарелая язва, но не исключался и вариант рака желудка. И тут я без рентгена и фиброгастроскопии мог только гадать на кофейной гуще.
Я закончил осмотр и сидел, задумавшись, что говорить больному. Но тот сам прервал мои мысли:
– Сергий Аникитович, вижу я, понял ты болезнь мою, давай не томи душу, говори.
– Ян Геронимович, болезнь твоя мне известна. Кишка, что от желудка отходит, заросла, и через нее пища плохо идет. Вижу я, что худеть ты начал, рвоты каждый день. Так что никаким лекарством здесь не обойтись. Умрешь ты вскоре от голода из-за этого. Единственное, что могу сказать, – надо эту кишку, что сильно заросла, вырезать, а желудок с хорошей кишкой снова сшить. Только дело это тоже очень опасное – половина на половину, что умрешь, не могу я тебе обещать, что жив останешься.
Присутствующие в комнате загомонили, но взмахом руки Ходкевич заставил их замолчать.
– Лекарь, так когда мне умирать? Еще месяц проживу?
– Месяц проживешь, конечно, но слабость будет усиливаться, и худеть будешь. И с каждым днем надежда, что вырезать кишку удастся, будет меньше.
– Тогда слушайте меня все, – сказал больной, – выполню я вначале волю Рады нашей и посольство доведу до конца, а потом вверяюсь я твоим рукам, лекарь, надеюсь, Господь не оставит меня.
После этого я расписал больному диету, как и сколько раз должен он принимать пишу и в каком виде. О сроках операции мы не говорили, потому что было неизвестно, когда Иоанн Васильевич соблаговолит принять послов, хотя по сегодняшнему утру можно было понять, что эта аудиенция не задержится.
Затем я торжественно отбыл в Кремль, по-прежнему в царской карете. Я трясся на ухабах, сидя на жестком сиденье, и думал: «Ох и высоко ты взлетел, Щепотнев, в точности как бабка Марфа обещала, – гляди в оба, как бы падать больно не пришлось».
Когда прибыл в Кремль, меня уже ожидал тревожно переминающийся молодой стольник.
– Сергий Аникитович, Иоанн Васильевич требует немедленно, как приедешь, к нему подняться.
Когда я вошел в царские палаты, там уже сидело несколько воевод, с которыми Иоанн Васильевич, по-видимому, обсуждал будущие переговоры. Среди воевод был и Хворостинин, который приветливо кивнул мне.
По приказу царя все вышли, и мне пришлось рассказать о своем посещении послов.
Когда царь узнал, что болезнь Ходкевича неизлечима, он заметно помрачнел.
Видимо, я не все знал, и на этого шляхтича у царя были особые планы, а не только посольские дела.
Я сообщил, что могу попробовать вылечить больного, но за результат ручаться не могу – очень большая вероятность, что Ходкевич умрет во время операции.
– А сам-то он что думает? – спросил меня государь.
– Решил он лечиться у меня после аудиенции царской и положился на волю Господа нашего.
И мы с Иоанном Васильевичем, поглядев друг на друга, одновременно перекрестились.
Выйдя от царя, я направился в свой приказ – мне необходимо было узнать, как идут дела у моего аптекаря. Уже второй месяц он по моему заданию работал с каучуком, который собирали у меня в вотчине. К моему удивлению, сухого каучука получилось несколько килограммов. Хотя за сбор корней одуванчика дети получали ничтожные деньги, в целом пришлось потратить на этот небольшой тючок приличные средства. Я передал Аренту каучук, но не говорил, каким образом получена эта субстанция. Затем коротко объяснил, что эта упругая желтоватая масса называется «каучук», растворяется она в бензине, с которым аптекарь уже был знаком. Потом я рассказал, что при повышении температуры каучук становится мягким и липким, а при морозе твердым. Я, конечно, знал, что резина получается путем вулканизации каучука с серой, но не помнил ни соотношений, ни степени нагрева, поэтому, рассказав об этом Аренту, потребовал от него провести необходимые исследования и выяснить, при каких условиях возможно получить необходимые мне образцы.
Арент быстро сообразил, что мне нужно, и с энтузиазмом принялся за эти исследования.
Сейчас я сидел перед столом, уставленным аптечным оборудованием, и, держа в руках лабораторный журнал, разглядывал маленькие образцы получившейся резины – результаты месячной работы аптекаря. Все было у него сделано согласно правилам искусства.
Образцы пронумерованы, стояли даты их обработки. В лабораторном журнале на латыни каллиграфическим почерком были записаны условия проведения опытов. Я, просмотрев образцы, выбрал самые удачные с моей точки зрения, затем начал объяснять Аренту, что нужно сделать из оставшегося материала. По мере моих объяснений глаза аптекаря загорались фанатичным блеском, которым уже горели глаза моего «Кулибина» – Кузьмы.
– Сергий Аникитович, я теперь понимаю, почему вы не сказали, откуда взяли такой материал, – это уже не серебро, за такие вещи золотом будут платить.
Я вышел в свой кабинет и принес ему уже давно лежащие у меня в кабинете рисунки катетеров в их реальную величину, трубок для фонендоскопа и капельниц и два бронзовых слепка моих ладоней, почти год ожидавших своего назначения. А когда ему был показан эскиз резиновой клизмы, у голландца перехватило дыхание: наверняка в мыслях он уже продавал эти клизмы врачам-иностранцам по занебесным ценам.
Немало времени у нас ушло на то, чтобы согласовать, по каким образцам резины делать то или иное изделие, после этого я сделал своему подчиненному следующее предупреждение:
– Классен, вы ведь понимаете, что все, что вы делаете, – большая тайна. Вы пока не знаете, где и как добывается этот каучук. Но нет ничего тайного под Луной, рано или поздно все секреты открываются. Но для вашего здоровья будет лучше, если этот секрет будет не разгадан как можно дольше. А я пока получу все возможные преференции от этого открытия, ну вы тоже не будете забыты. Тем более что я не претендую на лавры первооткрывателя, и они достанутся вам, пусть и не сразу.
После этого я еще заказал ему сделать несколько литров физиологического раствора из бидистиллированной воды. В моей памяти еще оставались больные в сельской больнице, которых трясло на внутривенное введение физиологического раствора, сделанного в местной аптеке. Мне не хотелось, чтобы моих больных так же трясло от внутривенных вливаний. Это задание тоже очень заинтересовало Арента, притом больше его беспокоило, зачем нужны предосторожности, с какими он должен был стерилизовать этот раствор. Я это легко объяснил ему, напомнив, что он видел в воде, когда глядел в микроскоп. Как приготовить поваренную соль для раствора и нужную ее концентрацию, ему также было объяснено. Увы, к сожалению, растворы Рингера и глюкозы мне пока были недоступны.
- Предыдущая
- 8/49
- Следующая
