Три цвета ночи (СИ) - Неволина Екатерина Александровна - Страница 13

• Предыдущая
• 13/58
• Следующая

Весь салон автомобиля был оформлен в контрастной черно-серебристой гамме. Сзади, вместо привычного диванчика, располагались удобные кресла, обтянутые матовой черной, очень приятной на ощупь кожей. Откинувшись на спинку, я вдохнула запах кожи и тот волнующий пряно-древесный аромат, который всегда сопровождал Артура, и почувствовала, как по моей спине пробежали мурашки.

Тем временем едва слышно хлопнула дверца – это сел на свое место Артур. Машина совершенно беззвучно тронулась.

– В «Элис», – коротко бросил Артур, и я поняла, что возит его не отец, а персональный шофер.

Я плохо разглядела человека за рулем, да и что его, собственно, разглядывать: обыкновенный темноволосый мужчина лет, может быть, сорока. А может, и не сорока – я никогда не разбиралась в возрасте. За всю дорогу он не произнес ни слова.

Я тоже молчала, немного придавленная окружающим великолепием. Со стареньким отцовским «опельком» не сравнить в любом случае.

Ехали мы, правда, недолго – всего минут десять, кружа по каким-то узким переулкам. Видимо, шофер отлично ориентируется в центре, а я с ужасом думала, как буду искать дорогу к метро. На такси до дома карманных денег ну никак не хватит.

Мы остановились у неприметной двери со скромной вывеской: «ЗАО «Элис». Поглядишь на нее и подумаешь, что за ней скрывается какой-нибудь небольшой офис, и ни за что не заподозришь кафе.

Мы спустились на несколько ступенек вниз и вошли в полуподвальное помещение.

Обставлено оно было в средневековом стиле – каменный пол, облицованные крупными серыми камнями стены, мощные дубовые столы, у которых вместо привычных стульев или кресел стояли массивные скамьи, и, конечно же, большой красивый камин – совершенно настоящий, с дровами. Освещался зал несколькими тусклыми лампами, свисавшими с потолка на толстых железных цепях. А в его углах прочно обосновалась тьма.

Посетителей тут почти не было. Я разглядела всего двоих мужчин в углу.

– Сюда ходят только свои, – пояснил Артур, видя мое недоумение. – Выбирай место.

Не знаю почему, но мне вдруг показалось, что все – и беседующие за бокалом вина мужчины, и огромный гороподобный охранник, и застывший в почтительной позе метрдотель – на самом деле внимательно наблюдают за мной.

Хотя, конечно же, только показалось. Подобный эффект бывает, когда наденешь что-нибудь новое и тебе так и мерещится, будто все встречные смотрят только на твою персону.

И все-таки я выбрала самый дальний угол зала, села на лавку, на мягкую подушку. Стена, служившая мне спинкой, тоже, к большой неожиданности, оказалась мягкой. Суперское дизайнерское решение – сделать подушки в виде камней. С ним поспорит разве что идея делать камни в виде подушек.

Долговязый официант принес нам меню в огромной папке из кожи, с резными золотистыми накладками.

Цен в меню почему-то не было – только названия блюд.

– Кафе принадлежит друзьям моего отца, – вновь заговорил Артур. – Выбирай что понравится. Это угощение.

Артур заказал себе коктейль. Я взяла кофе по-ирландски и тирамису. Ну что поделать, если сладкое – моя слабость. Да, я люблю пирожные, но, как говорит мама, все не впрок: как была тощей, так и осталась.

В кафе играла тихая, едва слышная музыка, потрескивали поленья в камине, и мне вдруг стало спокойно и очень уютно.

Заказ принесли минуты через две. Вот что значит обслуживание для своих!

Я заметила, что официант очень почтителен к моему спутнику и явно видит его не первый раз.

– Славное место, – сказала я, приподнимая изящный бокал кофе, чтобы разглядеть его поближе. Он был немного влажный, и на деревянной поверхности стола отпечатался круг.

– И не думай приходить сюда без меня, – предупредил Артур. – Здесь только для своих. Можно сказать, спецобслуживание.

– Понятно, – пробормотала я, хотя, по правде сказать, ничего не поняла.

– Ну рассказывай, – сказал мне Артур и приготовился слушать, с удобством расположившись на своей лавке и потягивая через трубочку густой то ли клубничный, то ли вишневый коктейль.

Я тоже отпила немного кофе. Божественно! Наклонилась к бокалу, вдохнула аромат, слизнула с ложечки немного взбитых сливок…

А жизнь-то, оказывается, прекрасна. И весьма удивительна. Думала ли я еще хотя бы неделю назад, что буду сидеть в чудесном кафе, наслаждаясь ароматнейшим кофе и глядя в глаза, наверное, самого красивого парня, какого я когда-либо встречала.

– Полина, – снова заговорил он, поняв, что я не спешу «рассказывать», – а о чем ты мечтаешь? Только не говори, что быть журналисткой. С момента нашего знакомства ты в той или иной форме повторила это не менее трех раз.

– Что, правда? – я растерялась.

– А ты сама посчитай, – предложил он, – но у тебя же есть заветная мечта?

Я ожидала от него чего угодно, только не этого. Я мечтала о многом. О том, чтобы меня любили, чтобы в классе ко мне перестали относиться как к смешной приблудной собачонке, чтобы у родителей было больше свободного времени, чтобы я вдруг волшебным образом превратилась в красавицу, а на земле не случалось катастроф и не было одиноких бродячих собак и кошек – чтобы у них у всех обязательно были заботливые и любящие хозяива… Но одно звучало глупо, другое – слишком высокопарно, третье – сразу было видно, относилось к области самой ненаучной на свете фантастики. И все в целом сводилось к одному.

– Все просто, – ответила наконец я, – я мечтаю о счастье.

Он кивнул, будто это туманное объяснение его вполне устроило.

– А что для тебя значит дом?

Совсем не характерный вопрос для богатенького благополучного мальчика.

– Ну, – задумалась я, – дом – это место, где всегда тепло. Я знаю, что родители любят меня такой, какая я есть. Это место, где можно укрыться от всех непогод.

– Расскажи, – попросил он, и я увидела в его глазах настоящую печаль. (Ну ему-то что печалиться о доме?! У него же все есть? Или…)

И я, удивленная и растроганная его вниманием и сочувствием, принялась рассказывать. Слова, как река, сметающая на своем пути все запруды, полились из моего горла.

Обычно я очень осторожна и, привыкнув ко всяким школьным подлянкам, стараюсь максимально закрыться, прячусь, как улитка, в панцирь холодности и равнодушия.

Но сейчас я рассказала ему все. Про родителей, и про Джима, и про всякие пустяки и мелочи, которые случались у меня в жизни. Даже ту историю с котенком, которая тяжелым камнем лежала у меня на сердце.

Мне тогда было десять лет, и однажды я нашла на улице крохотного котенка, пищащего так жалобно, что у меня чуть не разорвалось сердце. Я подобрала его, посадила под куртку и принесла домой. В тот день ни отца, ни матери не было. Я положила его на диван, налила в блюдечко молоко и нарезала колбасы. Котенок жадно все съел, а потом у него начались приступы жестокой рвоты.

Когда вернулись родители, я рыдала над его уже начавшим остывать тельцем. Я до сих пор ужасно виню себя в этой смерти и, хотя родители тогда всячески пытались успокоить меня, в глубине души думаю, что, если бы не я, он бы еще мог жить.

Когда я рассказывала это, Артур сжал мою руку в своих сильных ладонях. Он ничего не говорил, но я чувствовала, что он не остался равнодушен, что мои слова глубоко его волнуют.

– Нельзя винить себя во всех смертях на свете, – сказал он, доставая из салфетницы бумажную салфетку и промокая с моих щек слезы. – Смерть бывает безобразна, бывает страшна, а бывает, что она становится избавлением. Знаешь, как воздушный шарик, когда отпускаешь нитку, поднимается ввысь, к небесам. Хотя легче принять собственную смерть, чем смерть тех, кто тебе действительно дорог…

В его словах прозвучало что-то очень личное, и я догадалась, что в его жизни были жестокие потери. Возможно, не я, а именно он имеет полное право на сочувствие, но не ищет, не требует его.

– Я хотела бы стать такой же сильной, как ты. – Я смотрела в его глаза, позабыв о давно остывшем кофе да и, если на то пошло, обо всем мире.

• Предыдущая
• 13/58
• Следующая