Пусть всегда будут танки - Хорсун Максим - Страница 24

• Предыдущая
• 24/58
• Следующая

А тут еще Черников подал рапорт, в котором описывалось, как мы себя вели во время злополучной тренировки. Последовали собеседования с каждым членом экипажа, дескать, что стало причиной разложения нашего морального духа? Говорят, как сыр в масле катаетесь, с космонавтами на «ты», все условия созданы для службы и жизни, а дисциплина – как в партизанском отряде. Быть может, отправить нас в Казахстан, в пустыню какую-нибудь, или за Полярный круг, чтоб мы гонор свой поумерили?

В общем, ничего кроме болтологии.

Потом меня вызвал замполит части Вайман и с ходу спросил:

– Нет ли внутри экипажа идеологических разногласий?

Я фыркнул и ответил вопросом на вопрос:

– С какой стати они должны возникнуть?

Вайман хитро прищурился, поправил стопки бумаг на столе перед собой и снова спросил:

– Быть может, это Дорогов?

– Что Дорогов?

– Ну… – Вайман пошевелил пальцами в воздухе. – Не высказывал ли он недовольства курсом партии? Режимом в целом?

– Конечно, нет! – И я не соврал, ведь Дорогов говорил о частностях, а не о «режиме в целом».

– Быть может, критиковал деятельность кого-то из партийных руководителей? М-м?

Я вдохнул-выдохнул и ответил с вызовом:

– Андрей Адольфович, нас Гагарин хоть и называет непьющими трактористами, но мы-то знаем, что наша работа – не сеять и не пахать.

Вайман отыскал пачку «Золотого пляжа», закурил трескучую сигарету. Задумался, почти исчезнув за облаком дыма.

– В годы босяцкой юности Дорогов Владимир Владимирович сжег портрет Сталина в Доме культуры одного из сел Симферопольского района, – проговорил замполит из-за дымовой завесы. – Ты знал об этом?

Я сглотнул вмиг пересохшим ртом. Получилось шумно.

– Н-никак нет, – выдавил ответ, а сам подумал: «Ну Дорогов! Ну сукин сын!»

– Да-да, – продолжил Вайман, – зашел в клуб во время танцев, увидел портрет Иосифа Виссарионовича, подошел к нему и со словами «А это что за хреновина?» подпалил спичками.

– Вот ведь… – Я уже слегка пришел в себя и смог криво усмехнуться.

– Представь себе! – Вайман глубоко затянулся. – Дело было в 55-м, под Новый год. Наверное, поэтому Дорогова арестовали только на следующее утро, – проговорил он, одновременно выпуская дым, а потом наклонился ко мне: – Знаешь, как он выкрутился в КГБ?

Я мотнул головой. Откуда мне знать?

– Он сказал, – Вайман прищурился, – что ему показалось, будто кто-то карандашом пририсовал Сталину рожки и тараканьи усы. Тогда со словами «А это что за хреновина?» Дорогов приблизился к портрету, чтобы рассмотреть получше. Так как в зале клуба было темно, он решил подсветить портрет спичками. А дальше произошло то, что произошло. Портрет вспыхнул. Дорогов с вполне искренними слезами уверял гэбэшников, что всему виной его неосторожность: перед танцами он выпил кружку пива, и поэтому координация была слегка нарушена.

Вайман замолчал.

– И чем все закончилось? – поинтересовался я.

Замполит махнул сигаретой и рассыпал пепел по папкам с секретами.

– Закончилось все февралем 56-го года, то есть двадцатым съездом КПСС и развенчанием культа личности Сталина. Дорогова отпустили, дело замяли. Но он очень изворотливый, очень находчивый жук! Жучара! Помни это, Василий!

Он докурил сигарету молча. С силой раздавил окурок в пепельнице. Я ждал, что еще скажет Вайман, ему наверняка было что добавить.

– В Западной Европе построена и уже работает в полную силу сеть НИПов НАТО, аналогичная нашей, – продолжил он наконец. – Ты понимаешь, насколько высоки ставки в нашем деле? Нельзя! Допустить! Сбоев! – проговорил замполит, пристукивая по столешнице указательным пальцем. – Завтра приезжают Королев, Келдыш и их свита. К нам они, очевидно, надолго. Ты понимаешь?

Народная примета: если два академика направляются в симферопольский Центр дальней космической связи, то к чему это? Ясен пень – к какому-то важному запуску.

А может…

Может, они запускают нас? В смысле – нашу «Осу»? Мы уже вдоволь поколесили по разным полигонам, пора бы понюхать, чем пахнет настоящий реголит, а не его жалкая подделка из крымского ракушечника.

Я ощутил прилив противоречивых эмоций: неожиданное волнение, предвкушение, тревогу. Само собой, виду я не подал, переварил все молча. Но хитрый замполит по каким-то видным только ему признакам догадался, каков ход моей мысли.

– В этот ответственный момент, – сказал он, зловеще понизив голос, – я не допущу каких-либо идеологических диверсий.

На следующий день встречали хлебом-солью академиков и конструкторов. В гарнизоне началась какая-то суета, словно перед свадьбой. Все были в приподнятом настроении, подтрунивали друг над другом, приглашенный из «Ореанды» повар готовил деликатесы, на станциях НИПа и в техзоне стало многолюдно. Особенно ахово было, когда в охрану заступали курсанты. Они-то не знали всех этих московских шишек и поэтому, встретив на закрытой территории новых людей, первым делом валили их лицом в ноябрьскую грязь и только потом выясняли, кто это. И вот кладут в лужу какого-нибудь ведущего инженера, кандидата или даже доктора наук, а у того, как назло, из оттопыренного кармана пальто вываливается початая чекушка или бутылочка крымского коньяка. Не комильфо. Курсанты потом шушукаются, все нижние чины вплоть до духов ходят и посмеиваются. А руководству – красней и расхлебывай.

Тренировки отменили. От нечего делать я гулял под моросящим дождем в «песочнице», спускался в ракушечниковые кратеры, взбирался на насыпные возвышенности, пинал помятые учебные болванки. Сквозь разрывы в тучах на меня смотрела луна, как бы оценивая: достоин ли…

– Отклонение?

– Порядок, Сергей Павлович.

– Курс?

– Курс в норме.

Я зашел в теплый, сильно накуренный зал. Ровно гудело оборудование, пощелкивали реле. Офицеры связи занимали места по боевому расписанию, все были собраны и спокойны. Профессионалы, молодцы! Я и сам не так давно был одним из них…

В уголке на столовских табуретах скромно сидели Черников, Прокофьев, Апакидзе и Янсонс.

– Пришел поприсутствовать при родах? – спросил Черников, пожимая мне руку. Я не ответил, присел на подоконник, сдвинув чахлый кактус. Тотчас же почувствовал прикосновение сквозняка к пояснице. Да, в молодости на такие вещи внимания не обращаешь, только потом приходится расхлебывать.

– Высота? – потребовал Королев.

– Тысяча шестьсот, – ответили ему по громкой связи. – Начинаем поворот.

– Наш летит? – спросил я.

– Летят, Вася, – ответил Прокофьев мечтательно. – Летят.

Могучая сверхтяжелая ракета Н-3 поднимала в небеса танковую обойму: трехуровневую платформу, на которой дремали, ожидая своего часа, не учебные, а самые настоящие боевые «Оски»: злые и зубастые.

– Высота две триста. Поворот завершен, – прозвучало по громкой связи. – Полминуты до отделения первой ступени.

– Добро, – отозвался Королев.

Интересно, каково это – знать, что твое детище, продукт твоего ума, материализованный благодаря стараниям тысяч лучших рабочих, сейчас в недоступной высоте, над всем миром? И солнце – необыкновенно яркое, обжигающее – золотит ракете бока.

А о тебе никто слыхом не слыхивал. Ну кроме тех, у кого доступ по первому уровню секретности. А для остальных ты – невидимка, ноль, не существуешь. Ты пишешь научную работу или статью, а она выходит под безликим псевдонимом. Ты не имеешь права принимать участия в международных конференциях. Нобелевская тебе не светит. Твоя судьба – быть козырем в чьем-то залатанном, прокуренном рукаве. Широко известным в узких кругах деятелем. Хотя ты – ученый мирового масштаба, и каждая твоя работа – это вклад в развитие не какой-то отдельной страны, а цивилизации.

– Вторая ступень отработала, высота сто пять тысяч. Отделение.

– Отделение подтверждено. Выход на опорную орбиту подтвержден, НИП-10, передаем управление аппаратом вам.

– Спасибо, ЦУП. – Королев откинулся на спинку кресла.

– Получаем телеметрию, – немедленно доложил старший по смене, – параметры орбиты расчетные, бортовые системы работают нормально.

• Предыдущая
• 24/58
• Следующая