Двойник Декстера - Линдсей Джеффри - Страница 37

• Предыдущая
• 37/80
• Следующая

Я уже целую минуту слышу знакомый звук, и теперь он становится громче. Больше я не могу его игнорировать, поскольку слишком хорошо знаю и не желаю слышать прямо сейчас.

Это полицейская сирена, и она приближается.

Я снова застываю — тупо, неподвижно, бездумно. Полицейские едут. Ко мне. Сюда, сейчас. Они спешат в этот убогий домик. Гдe я стою над расчлененным телом. С ножом в руке.

И наконец на стенах Замка Декстера взвывают огромные сирены воздушной тревоги, начиная с низких предупреждающих нот, от которых содрогается земля, и поднимаясь до душераздирающего панического вопля. Мы шарахаемся от искромсанных и аккуратно сложенных остатков на столе и в мгновение ока выкатываемся через заднюю дверь в темноту. Даже не остановившись, чтобы задуматься, мы лезем через забор, продираемся сквозь бамбук, размахивая руками, бешено расталкиваем пружинистые побеги и падаем вниз лицом на заднем дворе, подальше от дома. А потом немедленно вскакиваем, подгоняемые паникой, и сколько хватает сил бежим через лужайку и вылетаем на параллельную улицу в ту самую секунду, когда во дворе, где мы только что лежали, появляется посторонний свет.

Но мы спаслись, мы в безопасности, на улице. Мы идем по тротуару, настолько окутанному тенью, что о большем нельзя и мечтать, успокаиваем вопящий хор тревоги и страха и заставляем ноги повиноваться бесстрастному, умиротворяющему голосу, который говорит: «Не спеши, веди себя естественно. Мы сбежали».

И мы действительно перестаем спешить и пытаемся вести себя естественно, но сирена уже на соседней улице перед домом, и ее пронзительный звук смолкает — значит, полицейские прибыли. Поэтому, несмотря на внутренний голос, который советует успокоиться, мы прибавляем ходу, пока не сворачиваем за угол и не возвращаемся к машине, которая ждет нас под баньяном.

Мы с радостью садимся за руль, заводим мотор и медленно отъезжаем от маленького облупленного дома, полного ужасов, неторопливо и осторожно возвращаясь в лоно нормальной жизни. Впрочем, мы не едем прямо домой; сначала нужно поразмыслить, унять дрожь в руках, подождать, пока пересохший от ужаса рот вновь увлажнится. Адреналин спадает, мы постепенно приобретаем некое подобие человеческого обличья и лишь тогда вливаемся в общество обыкновенных людей. На это уходит гораздо больше времени, чем следует. Мы едем по шоссе В южном направлении до самой Олд-Кард-Саунд-роуд, пытаясь обдумать и осмыслить сюрреалистическую катастрофу, произошедшую сегодня вечером, но размышления ни к чему не ведут. Влажная болезненная паника медленно отступает, но разгадка отнюдь не приходит ей на смену, и по пути домой одна-единственная мысль бесконечно повторяется в отупелом, измученном мозгу — мысль, которая отзывается эхом между темными каменными стенами Храма Декстера. На нее нет ответа, и она продолжает рикошетить, приводя меня в раздражение и сбивая с толку. Останавливая наконец машину, я понимаю, что мои губы движутся и повторяют одну и ту же нелепую фразу: «Что случилось?»

Неудивительно, конечно, но я почти не спал ночью. С открытыми или закрытыми глазами я думал только об одном — о теле в маленьком доме, о том, что было сделано почти по-декстеровски правильно, и о самом Декстере, который стоял над столом и, разинув рот, смотрел в зеркало. Мы оба, как идиоты, тормозили, в то время как сирена звучала все ближе и ближе…

Свидетель заранее подготовил и расставил безупречную ловушку, чтобы поймать не кого-нибудь, а меня, и капкан почти защелкнулся. Идеальная наживка. Привлечь, потом ошеломить до беспамятства видом тела, обработанного именно так, как сделал бы я сам… Я видел много тел в таком виде, и они неизменно доставляли мне радость, поэтому казалось нечестным, что кто-то украл мою мечту, вселил в меня страх, привнес в мысли почти человеческий ужас. Может быть, это и есть совесть? Метаться всю ночь в постели, думая о том, что ты совершил нечто ужасное и в любую минуту тьма восстанет и сокрушит тебя… Ощущение мне совершенно не понравилось, а еще неприятнее оказалось сознавать, что Тень так аккуратно подставила Декстера и чуть не «достала».

Поэтому я до утра вертелся в постели, нервничая и скрипя зубами в беспомощной, мучительной тревоге, и наконец заснул без сновидений, примерно в половине шестого, чтобы в семь прыжком вернуться в реальность по звонку будильника. Я провел несколько напряженных и бессмысленных минут, пытаясь уверить себя, будто всего-навсего видел плохой сон, но оказался недостаточно убедителен. Это произошло. Случилось на самом деле, и я не имел ни малейшего представления, что теперь делать.

Шатаясь, я побрел в душ, оделся и каким-то образом добрался до завтрака, надеясь обрести хоть какое-то облегчение. И Рита оправдала мои надежды. На столе была приятная теснота из блинов с черникой и бекона. Я плюхнулся на стул, а Рита подала мне дымящуюся кружку с кофе и постояла рядом со странным, слегка неодобрительным выражением лица. Я поднял глаза.

— Ты вернулся поздно, — сказала она немного мрачнее, чем обычно, и я задумался почему.

— Да, прости, — ответил я. — Мне нужно было провести несколько… тестов. В лаборатории.

— Тестов, — повторила она. — В лаборатории.

Вошла Эстор и с грохотом придвинула стул.

— Почему мы должны есть блины? — поинтересовалась она.

— Потому что тебе от них будет плохо, а я хочу, чтобы ты страдала! — огрызнулась Рита и отвернулась к плите.

Эстор посмотрела на мать с почти комической гримасой удивления, которое испарилось почти сразу же, как только она перехватила мой взгляд.

— Черника застревает в скобках! — ворчливо пожаловалась она, а потом появился Коди, и ложка, запущенная Лили-Энн, описав изящную дугу, стукнула Эстор по затылку. Та ойкнула, Коди засмеялся, и все претензии по поводу спокойного и приличного поведения вылетели в трубу: Эстор вскочила, опрокинув тарелку с едой на пол, и та разбилась на три большие части. Не обращая внимания на беспорядок, Эстор взорвалась в припадке гнева и жалости к самой себе. Рита прибралась, вручила ей другую тарелку и отругала. Лили-Энн начала реветь, а Коди просто сидел и улыбался. Он стянул кусочек бекона с тарелки сестры, когда решил, будто никто на него не смотрит.

Я взял Лили-Энн со стульчика, отчасти чтобы успокоить, а отчасти защитить от Эстор, и, придерживая одной рукой на коленях, допил кофе. Прошло несколько минут, прежде чем Эстор перестала грозить младшим, а уровень шума понизился до обычного. Я доел блины и выпил вторую кружку кофе; мозг не стал работать лучше, но, покончив с завтраком, я по крайней мере достаточно приободрился и стал способен вести машину. Поскольку никаких иных вариантов, кроме следования привычной утренней рутине, не предвиделось, я поставил кружку в раковину и тупо поехал на работу.

По пути я слегка расслабился. Не потому что я выработал Гениальный План или понял, будто на самом деле все не так плохо. Нет, все было плохо, а может быть, даже хуже. Но, как всегда, убийственная нервотрепка майамского шоссе меня успокоила, более того, я всегда обретаю утешение в заведенном порядке. Приехав на работу, я уже не поднимал плечи до ушей, а добравшись до стола, перестал судорожно стискивать зубы, хотя какой толк? Видимо, бессознательно я считал работу чем-то вроде убежища. В конце концов, мой маленький кабинет находился в полицейском участке, в окружении сотен суровых и хорошо вооруженных мужчин и женщин, которые поклялись служить и защищать. Но тем утром, когда мне так хотелось обрести уютную и безопасную гавань, я получил очередной гвоздь в крышку гроба Декстера.

Это нужно было предвидеть. Конечно, я хорошо знал: моя работа предполагает выезд на место преступления. Мне также было хорошо известно о совершенном прошлой ночью преступлении. Очень простое уравнение — причина и следствие. Так отчего я впал в неприятный шок, оказавшись в той самой маленькой комнате, которую так недавно в спешке покинул, и глядя на груду частей тела, сложенную абсолютно по-декстеровски?

• Предыдущая
• 37/80
• Следующая