Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик - Песков Василий Михайлович - Страница 37

• Предыдущая
• 37/64
• Следующая

Мы чем-то, забыл уже, отдарились. И тронулись далее в обществе здоровенного попугая, коего не смутили ни новые люди, ни тряска в машине. Он лопал бананы, находя попутное удовольствие в разрывании клювом шкурок.

Счастливым в тот день я себя не почувствовал. Предстояло трехнедельное путешествие по стране, и клетка с птицей в добавление к сумкам и фотокамерам путешествие осложняла.

В первом же городке, куда мы прибыли на ночлег, я решил искусить попугая свободой — ложась в гостинице спать, приоткрыл дверцу клетки и оставил незакрытым окно. Понаблюдав немного за птицей, я уснул, надеясь утром увидеть клетку пустой.

Проснулся от стука в дверь. «Заходи!» — крикнул я Тханю, продирая глаза. И оба разом мы увидели нечто необычайное. Весь пол моей комнаты был белым, как будто за ночь через окошко намело снегу. Пол устлан был рваной бумагой. Выбравшись ночью из клетки, попугай обнаружил связку моих газет и, надо полагать,

с наслаждением наделал из них бумажной лапши. Судя по белым «визитным карточкам», оставленным и там и сям, попугай вдоволь набегался, налетался. Несомненно, видел он и окно с шуршащими около ветками пальмы.

Но ни в грош не поставив свободу, зеленый мой друг после трудов праведных забрался в клетку и, когда мы с Тханем созерцали его деянья, благодушно дремал на жердочке.

Страсть попугая крошить бумагу делала его интересным. Забавляясь, мы давали ему листки из блокнотов, и он методично, придерживая бумагу лапой, рвал ее на кусочки — из нашей машины время от времени ветер выдувал белые облака.

Опустим трехнедельное путешествие и приключения с птицей. Когда мы вернулись в Ханой, я серьезно сказал Тханю, что не люблю держать животных в неволе, что попугай не выдержит зимнего путешествия до Москвы, что есть на границе санитарный кордон — «давай подарим птицу в Ханойский Дворец пионеров».

Тхань не стал возражать. Но вечером, к ужасу моему, пришел в гостиницу с великолепной металлической клеткой, с бумагой-сертификатом для пограничников и с документом уплаты очень немаленькой пошлины за вывоз птицы.

Я пожурил Тханя, но делать было нечего.

Утром, занося свой багаж в самолет, летевший из Ханоя в Пекин, первым делом я отыскал подходящее место в салоне для попугая.

Когда поднялись и полетели над джунглями, сразу же стало ясно: зеленый мой друг высоту переносит исключительно плохо. Он весь взъерошился, закрыл глаза и на жердочке еле держался. Все в самолете близко к сердцу приняли страдания птицы. Ну как ей помочь? На беду, самолет, столкнувшись с грозовым фронтом, набрал чрезмерную высоту. На ней даже людям стало несладко, пернатый же пассажир зеленым комком свалился на донышко клетки… Но, к удивлению моему, в себя пришел он сразу, как только снизились на подходе к Пекину — вскочил на жердочку, почистил перья, с наслаждением разорвал подсунутую ему четвертушку бумаги.

— Что я вижу… Попугай! — Это первое, что я услышал, спускаясь по самолетному трапу в Пекине. Меня встречал наш собкор Леня Корявин. После объятий он исповедался, что многие годы мечтает завести попугая. Следуя восточному обычаю, я протянул Лене клетку и облегченно вздохнул.

Но точку в этой забавной истории ставить рано. Месяцев через пять приезжает Леня из Пекина в отпуск домой. Встретились, разговорились о том, о сем. Ну и, конечно, вопрос: а как попугай? Леня смущенно признался, что подарил попугая общему нашему другу, тогдашнему корреспонденту «Правды» в Пекине Мише Домогатских.

— Надоел?

— Да понимаешь, он такое наделал!..

Все, что было рассказано Леней, меня заставило хохотать, но я вполне понимал: Лене было тогда не до смеха.

Покормив вечером попугая, жена Леонида плохо закрыла дверцу клетки. И утром семья Корявиных увидела картину, хорошо мне знакомую. Пол в рабочем Ленином кабинете походил на залу, где справляли елочный бал — белым-бело от рваной бумаги! Попугай, спокойно дремавший в клетке, не подозревал, конечно, что им растерзано: полные записей два журналистских блокнота, недописанная статья в «Комсомолку», стопка каких-то нужных бумаг.

— Подарил, — сказал толстый и добродушный Леня. — Жена настояла…

Когда в Москву приехал Миша, я жаждал с ним встречи. И первый вопрос мой касался не Китайской стены, у которой он в тот год побывал.

— Как попугай?

Миша, хорошо уже знавший, что было с попугаем у Лени и у меня, улыбнулся.

— Подарил бестию… Из-за него чуть взыскание не схлопотал.

Жертвой попугая в этот раз стал финансовый отчет журналиста, подготовленный для посылки в редакцию.

Подарил Миша теперь уже знаменитого попугая-разбойника молодому нашему дипломату.

Через год, услышав, что семья дипломата вернулась в Москву, я, сгорая от любопытства, позвонил с расспросом о попугае.

— Ничего, жив-здоров, — отвечают. — Забавно ест ложкой кашу… Приезжайте — увидите.

Свидание состоялось в высотном московском доме. В нарядной клетке под дорогой люстрой сидела царственной важности птица. Не постаревшая, с внимательным глазом, с чистым — малахит с золотом! — опереньем.

— Ну здравствуй, разбойник! — просунул я в клетку палец.

В ответ — щипок, такой же, как тогда во вьетнамской деревне.

— Кеша, будем есть кашу? — спросила хозяйка, подходя к клетке с глиняной чашкой и мельхиоровой ложкой.

Кеша не возражал.

Зрелище поедания каши было очень занятным. Зажатая в лапе ложка путешествовала от чашки до клюва более уверенно, чем это бывает у ребятишек малого возраста. Я делал снимки. И мельхиоровая ложка показалась не очень фотогеничной.

— А нет ли у вас деревянной? — спросил я хозяйку.

Ложка нашлась. Но, получив ее в лапу, Кеша о пшенной каше сразу забыл. Сама ложка завладела его вниманием! И вовсе не красота хохломского творенья пленила Кешу. Ложка была деревянной, и Кеша решительно стал ее расщеплять. В минуту у нас на глазах превратилась ложка в желтый пучок лучинок. Озадаченная хозяйка не пожалела принести еще одну ложку. Та же картина! Здоровенный клюв Кеши явно был создан природой не для еды пшенной каши.

— А как насчет бумаги?

Хозяйка понимающе засмеялась и показала два общипанных тома из собрания сочинений историка Соловьева.

— Что делать — любимец!

Я достал из блокнота листок, и Кеша, как показалось, благодарно мне подмигнул: мол, не единою кашею живы.

Хозяйка пошла к соседке за веником. А мы с Кешей, изводя листок за листком из блокнота, вспоминали первую нашу встречу в далекой и теплой стране.

Белые куропатки

Есть у самого края земли, в устье реки Колымы, село с названьем Походск. Старинное село — основано Дежневым. Колоритное село.

На привязях — ездовые собаки. На треногах — котлы для варки корма собакам. У каждого дома — лодка. Живо село охотой и рыболовством. И я нисколько не удивился, увидев за околицей парня, несшего пойманных петлями куропаток.

— Далеко ли топать пришлось? — говорю я, чтобы задержать парня и разглядеть как следует кипенно-белых на морозе окоченевших тундряных птиц.

— Да вон на бугре за околицей, — говорит парень, и вдруг глаза его с удивлением расширяются.

— Э-э… Да «В мире животных» это же вы?

Привычная сцена, привычный вопрос. Есть у меня наготове к подобным случаям шутки. Но в этот раз знакомство озябшей «телезвезды» и от мороза красного телезрителя происходит очень уж далеко от «Останкино».

— У вас тут что же, и телевизоры есть?

— А как же! — кивает парень на крышу с антенной. — Все, как везде. И балет из Большого театра, и ваши африканские крокодилы. А вы-то как оказались в Походске?

Объясняю, что идут, мол, на лыжах до полюса наши ребята. Ну вот по этому случаю…

Завязка занятной истории с куропатками начинается здесь. Благодарному телезрителю из Походска пришла вдруг идея одарить московского гостя щедротами тундры. Не успел я моргнуть, как связка из дюжины куропаток очутилась возле моих унтов. Сопротивление, уговоры, довод: «Мне же еще на полюс лететь!» — не могли побороть радушия щедрого, неподдельного. Я сдался.

• Предыдущая
• 37/64
• Следующая