Чего стоит Париж? - Свержин Владимир Игоревич - Страница 23
- Предыдущая
- 23/112
- Следующая
– Мано! Отсыпь ему еще десять! – распорядился я.
– Двадцать, – кратко, но непреклонно выдохнул гроза местных окуней.
Де Батц растерянно посмотрел на меня, кладя руку на эфес шпаги.
– Ладно, пятнадцать, – по достоинству оценив жест злостного плательщика, смилостивился лодочник.
– Мано! Выдай ему пятнадцать золотых. Но запомни, милейший, как только откроются ворота, ты должен исчезнуть из города минимум на месяц.
Рыбарь молча кивнул и, развернувшись, зашагал прочь. Должно быть, собирать вещи.
Возвращение в «Шишку» мы постарались обставить как можно более скрытно. Пистольеры остались в старом заброшенном доме на Пла-д’Этэн, где прежде, по слухам, обитали привидения погубленных разбойниками хозяев. Однако, кроме нескольких нищих, возможно, потомков тех самых разбойников да голодных крыс, служивших им пропитанием, сейчас в доме никого не было. Нищие потеснились, а крысы вздохнули спокойнее, поскольку добросердечные везде, кроме схватки, гасконцы время от времени делились с убогими остатками провизии.
Пробравшись задними дворами к борделю милашки Жозефины, мы вздохнули с облегчением. Радость Мано была двойной. С одной стороны – мы добрались до убежища без приключений, а с другой – всю дорогу от пирса до «Шишки» де Батцу пришлось тащить босоногую Конфьянс вверх по холму, петляя по задворкам, карабкаясь через изгороди и перебегая улицы, чтобы случайно не попасться на глаза какому-нибудь не ко времени встрепенувшемуся стражнику. Впрочем, судя по лицу, ноша скорее радовала его, чем тяготила. Но вот мы были на месте. Воспользовавшись ключом от черного хода, наша компания тихо вошла в спящий бордель и, стараясь никого не будить, прокралась в «королевскую опочивальню». Ночь прошла весело, и самое время было отдохнуть. Конфьянс, удивленная и так до конца не пришедшая в себя, расположилась на единственной кровати, принадлежащей мне, а до того – Жози, я – на раскладной лежанке де Батца, а он сам, устроив мосластые ноги на подлокотниках, – на сдвинутых креслах.
Спали мы, должно быть, недолго и проснулись от ужасающего грохота. Не открывая глаз, я сунул руку под подушку за пистолем, разомкнул веки и невольно присвистнул от нелепости представшей моему взору картины. На кровати, прикрывая наготу подушкой, восседала Конфьянс. На полу, под перевернутым креслом, недоуменно тараща глаза на весь белый свет, красовался Мано, пытаясь сфокусироваться на внушительной фигуре Жозефины, являющей собою живую аллегорию правосудия в действии.
– Ты что же это такое вытворяешь, негодник?! – подбоченясь, заорала она, но, сообразив, видимо, что нас могут услышать лишние уши, немедля перешла на трагический шепот. – Ты мне что говорил, подлец?! Нужно помочь девочке, которую, против ее воли, продают в услужение злой старухе? Так или нет?! Что ж ты, морда твоя волчья, не сказал, что старуху звать Екатерина Медичи! Поутру приходит брат Адриэн и рассказывает, мол, банда гасконцев напала на дворец Сен-Поль, спалила дом господина прево, перебила уйму народа и награбила столько, что едва смогла уйти. А вы, мсье?! Вы что же, специально в Париж повадились – наших королей убивать?! Поговаривают, Генриха Валуа голого на крышу загнали, всего изранили, насилу жив остался! Что же это вы разбой чините, господа хорошие?!
– Жози! Жози! – попытался вмешаться де Батц.
– Молчи, кобель противный! Тьфу на тебя, душегуб. Девчонку-то, девчонку зачем сюда притащили? Нешто ей тут место? У меня, между прочим, честное заведение, а не какой-нибудь там притон! Экая ты миленькая! – без всякого перехода продолжила она. – Давай-ка помогу тебе одеться! Не привыкла небось без камеристки!
Переступив через замершего в ошеломлении гасконца, она направилась к ложу Конфьянс, ища взглядом вещи девушки. Как я уже говорил, вещей почти не было – одно лишь платье.
– Да что же это такое? – Всплеснула руками она, обнаружив отсутствие искомых предметов одежды. – А где же белье?! Где туфли?! Ироды, навуходоносоры, вы так ее и тащили? Она ж застудиться могла! Ну, ничего, голубка моя. Сейчас что-нибудь придумаем! – не умолкала хозяйка. – А ну, отвернитесь, скоты, не видите, что ли, дама смущается!
Мы поспешили выполнить требования Жозефины. Насколько я успел ее узнать, эта разбитная девица могла себе позволить не только обозвать «скотом» короля Наварры, но и, в случае невыполнения категорических требований, использовать для убеждения подсобные средства, вроде того же вышибленного из-под Мано кресла. Из всего потока выпаленных Жозефиной новостей я четко уловил одну, пожалуй, наиболее важную.
С самого утра в «Шишку» явился брат Адриэн, а стало быть, и шанс, что у нас вновь появился транспорт, способный вывезти из города беглецов, которых с этой ночи стало еще больше. Слава богу, теперь у нас было чем заплатить Божьему человеку за его услуги и, что немаловажно, за его молчание.
– Жози! – не поворачиваясь, спросил я. – Ты говоришь, приходил брат Адриэн?
– Почему приходил? Он и сейчас внизу сидит – вас дожидается!
– А ты бы не могла пригласить его сюда?
– Мсье, да вы совсем ума лишились! Девочка же не одета! Вот сейчас я принесу…
То, что произошло дальше, очень явственно напомнило мне, что с умом у меня действительно все еще не все в порядке.
– Капитан! – раздался в голове очень внятный и до боли знакомый голос. – Шоб я так жил! Я не знаю, какого лешего ты скрываешься и почему не выходишь на связь, но теперь мне без всяких яких известно, что ты жив и, на горе французскому двору, здоров. Это, так сказать, в первых строках письма. Во-втору, надеюсь, что связь все еще с тобой и ее не таскает какой-нибудь ублюдок, обобравший тебя в развалинах Лувра. Он-то все равно меня не слышит. Ну а если связь все еще с тобой, послушай политинформацию. Значит, так. С утреца ко мне в Пти-Шатле явилась лично Е. Медичи с неофициальным, но довольно дружеским визитом. Кстати, не помню, говорил тебе или нет, что, после того как вы рванули Лувр, меня Паучиха посадила отдохнуть в этот самый Пти-Шатле. Не то чтобы на хлеб и воду, но пейзажами и памятниками Парижа можно любоваться только в окошко.
Так вот. С утра она притащилась ко мне в великом огорчении, напела песен о твоих ночных подвигах, моей невиновности и списала меня с казенного довольствия на вольные хлеба. Сделаем вид, что ей поверим, однако хвост у меня длинней, чем лисий, раза в два. Мадам наивно полагает, что я с тыгыдымской скоростью помчу к тебе, а заодно и ее шакалов за собой приволоку. Ну, это она погорячилась, мы такие уловки еще в третьем классе во второй четверти изучали. Однако пока придется побегать, стряхнуть топтунов.
Но до того как мы встретимся, Вальдар, я тебя заклинаю, хватит заниматься борьбой с памятниками архитектуры. Что они тебе плохого сделали?
Что еще? А, вот. Сунулся сегодня к пану Михалу. Он о тебе ничего не слыхал с того дня, но ему сейчас ни до чего. У него сидит посольство Речи Посполитой и роет копытом землю. Они хотели в короли Генриха, но, поскольку он теперь вышел в крутые перцы, подбивают клинья под его младшего братика – Францишека. Так что туда сейчас лучше не тыкаться. Да и вообще, тебе бы пора из города валить. Тушкой, чучелом, как угодно. Сядь где-нибудь поблизости и не отсвечивай. Если что, я тебя через Базу по маяку постараюсь найти. Ладно, ты все равно не отвечаешь, надеюсь, хоть слышишь. В любом случае жму руку, Лис. Он же по совместительству Рейнар Серж Л’Арсо д’Орбиньяк. Точка. Отбой связи.
– Мано! Ты помнишь д’Орбиньяка?
– О да, сир! Это ваш адъютант. Он был там, в Лувре.
– Мне кажется, вот тут – в голове, – я ткнул себя пальцем в лоб, – я слышу его голос.
– Но, мой капитан! Этого не может быть!
– Вы не правы, мсье! – послышался из-за спины нежный голосок мадемуазель де Пейрак. – В детстве в дом моего отца в Провансе приезжал известный маг и ученый Мишель Нострадамус. Он мог видеть сквозь время и слышать голоса тех, кто умер или еще не родился.
- Предыдущая
- 23/112
- Следующая
