Шекспир мне друг, но истина дороже - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/58
• Следующая

Федя стал осматриваться по сторонам в поисках телефона.

– В портфеле, – вспомнил Озеров. – А портфель, должно быть, у Егора остался. И машина там же.

– Я могу сходить за машиной и пригнать.

– Вместе сходим.

– Вы мне не доверяете вашу драгоценную тачку? – осведомился Федя. – Так я вожу лучше всех! С восемнадцати лет за рулем, это вам не шутки.

– Какие уж тут шутки, – пробормотал Озеров. Боль унималась, утихала, и он шумно вздохнул. – Шутки кончились, Федя.

– Вы пока по моему можете позвонить, – предложил Федя и сунул ему в руку трубку. – А я за шапкой схожу, я ее в номере забыл.

Озеров проводил его глазами – деликатный, черт возьми! – и когда закрылась дверь, быстро набрал Сашку.

Он говорил с ней довольно долго, раскачиваясь из стороны в сторону и чувствуя, как гаснет боль. Он говорил долго – и все про любовь. Если бы он мог, говорил бы с ней про любовь до вечера, но он никак не мог.

Потом он позвонил начальству и сказал, что дело ни с места, в театре творится нечто невообразимое, и он, Озеров, должен разобраться.

– Разобраться? – переспросил в трубке далекий Владлен Арленович Гродзовский. – Ты уверен, что должен, Максим?

– Уверен, Влад.

Гродзовский помолчал, как ему показалось, недовольно.

– Тогда разбирайся, только без фанатизма. А что мальчишка?

Озеров улыбнулся.

– Мальчишка золотой, это я тебе точно говорю. Мы в нем не ошиблись.

– Ну-ну, – сказал Гродзовский. – Если понадобится подкрепление, звони.

И они попрощались.

Озеров положил нагревшийся аппарат на стол и немного походил по комнате туда-сюда. Нагнулся, подвернул безразмерные Федины штанищи и поднял с пола растрепанную книгу.

Лопе де Вега, пьесы. Штамп библиотеки Государственного академического театра драмы!..

– Ты взялся за новый сценарий? – спросил он, когда Федя вернулся.

– Я поговорил с женой покойного. Я даже угощался у нее гороховым супом! Она… очень интересный персонаж, Максим Викторович.

Пока Федя рассказывал про Ларису Николаевну, представляя в лицах диалоги и мизансцены, Озеров ходил по комнате, время от времени взглядывая на Федю, который сидел, по обыкновению, на полу.

– …Она сказала, что разлюбила мужа, потому что у нее не было другого выхода, только разлюбить, – Федя потянулся и стащил со стола книгу. – Потом она зарыдала, потому что ей кажется, что она его… не уберегла. Могла бы уберечь, но не уберегла. И я не понял, когда именно она играла роль: когда говорила, что разлюбила, или когда рыдала, что не уберегла?

Он замолчал и отлистал страницы.

…Вот тебе и разговоры про любовь, думал Озеров. Ты хотел говорить про любовь – и пожалуйста!..

– Вы мне скажите, Максим Викторович, так бывает?.. – Федя сделал вдохновенное лицо и продекламировал из книги: – «Я это слышала прекрасно, но и себя я знаю тоже. И знаю, что смогу навек возненавидеть, как любила. Кому дана такая сила, тот небывалый человек!» Выходит, Лариса небывалый человек? Захотела и разлюбила! А Ляля Вершинина не может захотеть и разлюбить? И вообще кто-нибудь это может?

– Я не знаю.

– Но это еще ладно! Это все тонкие материи! Как вообще она могла любить этого Верховенцева?! Он же старик! И довольно противный!..

– Может, он был приятный.

– Да мы же его видели!.. Ему сто лет в обед, а он все за артистками волочился!

– Значит, у него имелись деньги, – сам себе сказал Озеров, – и на них вполне можно было жить. Ты понимаешь, что это все меняет!.. Про любовь не знаю, а вот про деньги нужно подумать.

– Любовь и деньги, согласно всем теориям, есть два основных мотива преступления.

Озеров отмахнулся.

– Выходит, его смерть более всего выгодна вдове. Он бы развелся с ней, и она осталась бы с носом.

– Хорошо, – с нажимом произнес Федя. – Допустим, она леди Макбет, хотя я в это не верю. Но допустим!.. Тогда при чем Ляля? И пожар, который вы тушили? Или его тоже устроила вдова?

– Пожар, – повторил Максим. – Кто устроил пожар? Нам надо поторапливаться, Федя. Как бы в следующий раз театр не сожгли!..

– Типун вам на язык, – пробормотал суеверный Федор.

Лялю они застали в доме соседа. Она сидела за столом, по уши завернутая в серый шерстяной платок, Атаманов совал ей под нос большую кружку.

– Максим! – обрадовался Егор, когда Озеров, потопав на крыльце ногами от снега, ввалился в дом. – Здорово! Как сам?

Он всучил Ляле кружку – она приняла, – подошел и сунул ему руку, поздоровался.

– Сам ничего, могло быть и хуже. Федь, заходи, что ты там мнешься!..

– Здравствуйте, Ольга Михайловна. Как вы себя чувствуете?

– Прекрасно, – сказала Ляля и улыбнулась. – Просто прекрасно.

Федя Величковский смотрел на нее перепуганно. Она казалась осунувшейся и очень бледной, пожалуй, даже немного зеленой в неверном свете зимнего дня, на висках с желтизной. Волосы собраны в пучок, отчего нос стал заострившимся и каким-то неживым, бутафорским. Кружка, которую она держала перед собой, мелко и часто вздрагивала. Заметив это, сосед осторожно взял кружку у нее из пальцев и поставил на стол.

– Садись, Максим, и ты, пацан, тоже! Вон там стулья, тащите сюда! И чего? Может, яичницу разжарить? Небось вы не завтракавши.

– А чаю можно?

– Да сколько угодно! Давай, пацан, вон канистра, а там, на кухне, чайник. Наливай и ставь!

Федя кинулся выполнять приказание, обрадовался, что можно больше не таращиться на Лялю и не осведомляться, как ее здоровье.

Озеров подтащил стул, уселся и посмотрел Ляле в лицо.

– Да ничего, ничего, – сказал сосед бодрым голосом, – уже отошла маленько. Вчера поплоше была! И как назло целая делегация из театра здесь обреталась, насилу выставил их!..

– Юриваныч навещал, – сказала Ляля и улыбнулась Озерову. – И девочки с ним.

– Ольга Михайловна, нам нужно выяснить, кто и зачем поджег ваш дом. Вы меня извините, но придется об этом поговорить. Всерьез.

– Это точно, – поддакнул сосед. – Дела как сажа бела, серьезней некуда. Разжарить яичницу-то, Максим?

– Я не хочу.

– А пацан?

– Федь, хочешь яичницу?

Величковский, явившись из кухни, покосился на Лялю и сказал, что яичницу хочет.

– Чего вы от меня ждете? – тихо спросила Ляля у Озерова. – Я правда… плохо помню, что случилось. И не знаю, кто это был. Кто-то… страшный. Он разжимал мне зубы, и у него были такие… лапы, все в шерсти. Он залез мне в рот. Шерсть кололась…

Лицо у нее повело, зашевелились губы, задвигалось горло, лоб как будто моментально пленкой подернулся. Отбросив платок, она выскочила из-за стола, опрокинула стул… Где-то в глубине дома хлопнула дверь.

Мужчины помолчали, стараясь не встречаться глазами.

– То и дело бегает, – наконец выговорил Егор. – Рвет ее все время.

– Перчатки, – негромко сказал Федя из угла. – Человек был в шерстяных перчатках. Похоже?..

Оба – и Озеров, и сосед, – на него оглянулись.

– Слышь, пацан, ты молодец! – удивился Егор. – А она все – шерсть, шерсть какая-то!.. Я уж и не знал, что думать.

Ляля вернулась не скоро. Тихонько вошла, осторожно ступая в мягких валенках, села на прежнее место, сгорбилась и сунула руки между коленей. Сосед накинул ей на плечи платок.

– Ольга Михайловна…

– Зовите меня Лялей, – попросила она, не поднимая глаз. – Вы же раньше так меня звали и сейчас зовите! Это будет правильно. Вы мне жизнь спасли.

И сделала странную гримасу, как будто сомневалась, что ее стоило спасать.

Озеров вдруг рассердился. До этой секунды он изо всех сил жалел ее, придумывал, как бы поаккуратнее расспросить, чтоб не будить страшных воспоминаний и не вызвать кошмаров, а тут – рассердился.

…Тебя по-прежнему не интересует твоя жизнь – и смерть! – потому что они перестали интересовать артиста Земскова?.. Тебе не важно, кто именно и за что пытался тебя убить, да еще так страшно, потому что это не важно для артиста Земскова?! Ты готова сгореть заживо только потому, что этот самый артист тебя не любит?!

• Предыдущая
• 37/58
• Следующая