Домовые - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 43

• Предыдущая
• 43/103
• Следующая

— Что сам в себе несет — то и вокруг находит. Это я уж потом поняла. А как теперь быть — ума не приложу! Освободить бы его пора — а как?

— Ну, скажи: чтоб те полно было! — предложила сваха.

— Пробовала. Не выходит.

— Может, сперва вдругорядь три дня и три ночи реветь надо?

— Может, и надо. Да только стара я стала и так, как тогда, реветь уж не умею.

— Крепко ты его припечатала! — с неожиданным для самой себя восхищением воскликнула сваха.

— Ага, крепко. Да и себя заодно. Чем дальше — тем хуже. И его я этим отчаянным словом по миру гоняю, и себя обременила…

— Тебе-то что? Детей родила, внуков вырастила, правнуков, вот полезным делом занимаешься, — стала разбираться сваха. — Все тебя уважают, подношения тащат.

— Дочку с зятем пережила, сына с невесткой пережила. Для домовихи что главное? Семья! А ведь я свою семью пережила…

И пригорюнилась бабка Бахтеяровна, повязанная чересчур сильным словом, не имеющим супротивного слова, и, глядя на нее, пригорюнилась сваха Неонила Игнатьевна.

А в щель между дверью и порогом уже блестели молодые глаза — это Малаша, уняв свой девичий испуг, принеслась выспрашивать о знатном женихе Трифоне Орентьевиче. И ей хотелось знать сию же минуту — понравилась она или не понравилась. Раз уж в этом сватовстве все не по правилам, не по прежнему разумному порядку, раз уж они до свадьбы встретились — то ведь очень важно понравиться. А то, глядишь, и никакой свадьбы не будет…

А коли свадьбы не будет — так будет рев в три ручья, и будут всякие злые и глупые слова, и много всяких неприятностей.

Довольно уже и того, что бредет не-разбери-поймешь куда позабывший свое имя дряхлый домовой, бредет от пустоты к пустоте и остановиться не может. Лишь изредка вспоминает — вроде бы к невесте шел. И тут же забывает обратно.

Рига 2003

Доныне у домовых, когда заходит речь о сложных отношениях с человеком, рассказывают историю Лукулла Аристарховича. И клонят рассказчики обычно к тому, что даже ежели хозяин — дурак и не понимает тонких намеков домового, то обязательно сыщется человек, который его научит, да так научит — мало не покажется. А также к тому, что всякое дело нужно сперва попробовать сделать по-хорошему…

Домовой дедушка Лукулл Аристархович среди своих считался разгильдяем. Он нахватался от хозяев, деда Венедиктова и его супруги Людмилы Анатольевны, всяких умных слов. И у него иногда очень даже ловко получалось прятать за этими словами свое безделье. Впрочем, как и у хозяев. Рассуждая о высоких материях, они напрочь забывали о житейских делах.

Но что человеку интересно (а, может, и полезно, кто его знает, чем хозяева занимаются целыми днями, вне своих жилищ), то для домового — большая морока. Прежде всего, свои смотрят косо. Занятый высокими материями, Лукулл Аристархович несколько запустил хозяйство, а кто-то из домових, заскочив к нему на минуточку, увидел на кухне раскардач и тут же разнес по всему дому. Домовихи — они языкастые, и новость у них на языке не держится, а так и начинает порхать, и сама тащит за собой домовиху по всем соседям, пока не распространится и не станет потихоньку угасать. Но бабы-то посмеялись и повозмущались, а мужики, почтенные домовые дедушки, запомнили…

Лукулл Аристархович имел хозяев себе под стать — не шибко домовитых, зато разговорчивых. Эти хозяева даже слегка гордились своей неприспособленностью к обычной жизни и парением в облаках. Достался им Лукулл Аристархович по наследству, вместе с ними переехал в новое жилье, и все бы ладно, да только хозяева имели детей и внуков. Эти дети и внуки с ними жить не пожелали, и, с точки зрения Лукулла Аристарховича, правильно сделали, для него и присмотр за двумя стариками был обременителен.

Детей было двое — сын, Александр, и дочка, Ирина. У сына выросли двое своих, у дочки — тоже, и эта четверка внуков не то чтобы невзлюбила деда с бабкой — а искренне их не понимала. Более того — молодежь до такой степени сбила с толку маму Ирину, что надумала она в возрасте сорока пяти лет своего законного мужа из дому выгонять. Молодежь доходчиво ей объяснила, что годы у нее — самые сочные, что она еще классного мужика себе найдет, и хватит тратить время на лентяя и бездаря, неспособного себя прокормить. Последнее было чистой правдой. Иринушка нашла суженого в очень юном возрасте, в кругу, где вращались родители, и ей это казалось тогда просто изумительно. А потом она и разобралась понемногу, что к чему…

Этот суженый-ряженый был музыкантом… Или нет, не так! Он вынужден был стать музыкантом, потому что музыке его выучили в детстве, невзирая на сопротивление, а ничего больше он усвоить не пожелал. Говорил, правда, много и охотно. В итоге большой и толстый мужчина, в возрасте, округло определяемом как «под пятьдесят», служил аккордеонистом в некой поздравительной фирме, которая нанималась проводить праздники в детских садах и школах, особенно лютуя под Новый год, а также брала заказы на обслуживание банкетов и выезжала на дом к разнообразным юбилярам, от двух до девятоста лет.

Случалось, в месяц бывало и по шести заказов. А случалось — ни одного. Обедать же музыкант хотел каждый день.

Этот зять был любимцем стариков, которые уважали его свободолюбивый нрав. Старики полагали, что зять не пожелал идти ни на какие компромиссы, ни с властями, ни с начальством, ни с государством, ни с теми силами, что даже выше государства, и решение Ирины выгнать из дому бездельника приняли в штыки. До такой даже степени, что предложили зятьку пожить у себя, иока дочка не одумается и не пустит его обратно.

Он и перебрался к тестю с тещей вместе с аккордеоном.

Тут надо сказать, что от бескомпромиссного музыканта глава фирмы требовала не столько качественной игры, сколько постоянного обновления репертуара. Ибо в диезах и бемолях ни подвыпившие гости на банкете, ни малые детки ни шиша не смыслят, зато четко делят музыку на эксклюзивную и нафталин. Сыграть мелодию, которая отзвучала по радио месяц назад, — значит вызвать недоумение. А недоумение чревато плохой репутацией. И потому аккордеонисту постоянно приходилось делать дешевые, совсем тупые переложения модных хитов и по утрам их разучивать.

Лукулл Аристархович же, как многие домовые, любил по утрам поспать. И вообразите себе его восторг, когда он услышал дикие хрипы и стоны, доносившиеся на кухню из хозяйской гостиной.

— Кого это там черти дерут? — изумился домовой и побрел разбираться. А надо сказать, что у аккордеона по утрам бывает не менее похмельный голос, чем у иного мужика, прогулявшего всю ночь непонятно где и непонятно с кем, так что даже фонарь под глазом для него становится исполнен мистического смысла.

Прокравшись, Лукулл Аристархович увидел свободолюбивого зятя, впрягшегося в странную штуковину, и выражение лица у зятя было аккурат как у великомученика в разгаре казни.

Домовой понял, что эта странная хреновина за что-то зятя наказывает. И порешил вывести ее из строя.

Он проделал это ночью.

Домовые, как известно, проникают в довольно узкие щели, хотя не во все, а в гладкие. Если щель с зазубринами, они не лезут — не хотят ободрать бока. Аккордеон же имел щелочки округлые, вокруг белых кнопок. Соваться туда Лукулл Аристархович побоялся, поэтому шарился в футляре, набивая шишки, довольно долго, пока обнаружил гладенькую щель возле регистров. Он пропихнулся в аккордеонные внутренности, обалдел от мелкого разнообразия, дернул одно, ободрал другое, вылез и с чувством выполненного долга завалился спать.

Наутро зять сел репетировать и тут же обнаружил поломку. Несколько кнопок западали сами по себе, и впридачу к реву и стонам аккордеон принялся еще и сопеть.

Зять позвал тестя и попросил отвертку.

Отвертка дома была, и Лукулл Аристархович прекрасно знал, где она валялась — за холодильником. А вот хозяева уже второй год как не знали. Понятное дело, выкатывать им потеряшку домовой не стал.

Зять унес ворчащее чудовище, и Лукулл Аристархович вздохнул было с облегчением. Оказалось, он отнес аккордеон в мастерскую. На следующий день злодейская техника вернулась, и наутро зять уже исполнял песню, которой сам же и подпевал безумным голосом:

• Предыдущая
• 43/103
• Следующая