Львиная стража - Вайн Барбара - Страница 3

• Предыдущая
• 3/67
• Следующая

– Кажется, – сказал я, – это было в передаче о природе по телику.

Мой ответ вызвал у него смех.

– Тогда ты помнишь ее чешуйчатую морду, крохотные выпуклые глазки и жирное тело с розово-черными бородавками. Она очень красиво называется на латыни, эта ящерица. Heloderma horridum. Наш Принц выглядел именно, как H. Horridum, но Принцесса все равно вышла за него. Это тот же случай, что с Красавицей и Чудовищем, только это чудовище никогда не превратилось в прекрасного юного принца. Он уже был принцем – ведь он носил титул князя, – а для превращения, видишь ли, нужно нечто большее, чем женитьба. Предполагается, что нужна любовь, но я думаю, что там ее не было.

– Именно ее и похитили? – сказал я.

– О да, но пока ее еще не похитили. До этого еще несколько лет. – Сандор прикурил еще одну сигарету и несколько мгновений молчал. Я решил, что это конец первой серии, поэтому для меня стало почти шоком, когда он снова заговорил, на этот раз каким-то резким, грубым голосом. – У них было три дома. Один в Париже. Еще у них была большая квартира в Риме и дом на тосканских холмах недалеко от Флоренции. Принцу уже было семьдесят, у него сдавало сердце, но он все еще являлся большим боссом в бизнесе. Все еще был председателем – или как называется эта должность в парфюмерной империи Пиранезо – и имел офисы в Риме и Флоренции и магазины в Лондоне, Нью-Йорке, Париже, Амстердаме и один, естественно, на Виа Кондотти, на улице Похищений. Он находился там, в Риме, когда все случилось, когда ее похитили.

Я спросил, кто и когда похитил ее. Какие-то калабрийцы, сказал он. Знаю ли я, что из калабрийцев получаются лучшие похитители? Это общеизвестный факт в Италии. А я даже не знаю, что такое калабриец – для меня это звучит похоже на ядозуба. Но я всего этого не сказал. Я попросил, чтобы он продолжал, и Сандор сказал:

– Пока хватит. Продолжение следует.

– Ты бы записывал свои истории, – сказал я. – Из тебя, Сандор, мог бы получиться писатель.

Его лицо вдруг стало грустным, и он покачал головой: – У меня нет дара своеобразия. – А потом он сказал нечто лестное, нечто такое, что пробудило во мне желание прижаться к нему, чего я, естественно, сделать не мог. – Жаль, что у меня нет твоего воображения, малыш Джо.

Но он иногда все же что-то пишет. Он пишет письма. У него очень красивый почерк; линии, направленные вверх, он выводит тонко, а вниз – с нажимом, и буквы у него заостренные и очень ровные. Сандор послал меня купить бумагу и конверты, но был не очень доволен тем, что я принес. Написанное письмо он отправил сам, а потом пошел в библиотеку. В библиотеке Сандор пробыл долго-долго, он сам мне так сказал, хотя не признался, зачем туда ходил.

Мы никогда не получали писем. Это не совсем правда, потому что иногда, не очень часто, Сандор получал письмо от матери. Она живет в Норидже. Когда от нее приходит письмо, он открывает его не сразу, и его лицо становится пустым, когда он его читает.

– Я, малыш Джо, человек на довольствии, – однажды сказал он, прочитав очередное письмо матери. – Знаешь, что это такое? – Тогда я не знал. – Это человек, которому семья платит за то, чтобы он держался подальше от дома. Как ты думаешь, твои согласились бы платить тебе, чтобы ты не возвращался? Стоит попробовать.

– У них нет денег, – сказал я, но мой ответ не означал, что они отказались бы платить, если бы деньги были. Если б можно было получить грант, чтобы превратить своего сына в человека на довольствии, они бы первыми заполнили заявление.

Кроме писем от матери Сандора, больше никакой корреспонденции мы не получали. Слышали, как приносят почту, но не утруждали себя тем, чтобы специально спуститься за ней вниз, и забирали по пути. Однако после того, как Сандор написал первое письмо, он стал следить за тем, когда приносят почту. Вряд ли он ждал ответа, хотя я могу и ошибаться. Потом, в течение длительного срока, он написал еще несколько писем и только в марте сказал, что собирается переезжать. Не «мы», а «он».

– В Восточную Англию, чтобы быть поближе.

Я спросил его, поближе к чему. Сандор не любит, когда его о чем-то расспрашивают; он разрешает задавать вопросы только, как он говорит, на академичные темы. И еще – когда он, рассказывая историю, делает паузу и слегка приподнимает брови. Он не любит, когда его просят объяснить, что он сказал, но при этом сам, кажется, провоцирует на вопросы. Тогда он мне не ответил.

– Мне нужна машина. Где мне взять машину?

– Можешь купить ее или украсть, – сказал я.

– Или одолжить. – Сандор пристально смотрел на меня, и в его глазах таилась усмешка. – Что это с тобой? Почему у тебя так вытянулось лицо?

– А как же я? – сказал я. – Что будет со мной?

– Ты, естественно, поедешь со мной.

Вот тогда я впервые увидел те особые вещи, которые Сандор возил с собой: его собственность, движимое имущество. У него была дорожная сумка, набитая автомобильными номерами, и «дипломат», полный вырезок из газет. Ну, не только вырезок, там еще хранились фотографии и целые журналы. «Дипломат» случайно открылся, вот так я и узнал.

– Это личное.

Сандор произнес это хриплым, резким тоном, который я ненавидел. Но он успокоился, когда я закрыл «дипломат» и запер его, и рассказал мне историю о некоем князе Личникоффе, которого во время революции повесили на фонарном столбе. Неудивительно, что я иногда не чувствую разницы между выдумкой и правдой. В старой сумке, похожей на портфель, я нашел его паспорт. Он опять читал и не видел, как я рассматриваю документ. Новость, что его на самом деле зовут не Сандором, а Александром, стала для меня своего рода потрясением. В паспорте было много печатей, главным образом итальянских, но самая последняя – четырехлетней давности.

Мы уехали из Лондона на следующий день, прихватив все наши пожитки, в основном вещи Сандора, потому что у меня практически ничего не имелось. Я был нагружен ими, как осел, – или как лакей-дуралей.

– Похоже на название паба на Мейфэр, – сказал Сандор. – «Счастливый дуралей», Брутон-стрит, Запад-1.

– Ну да, я действительно счастлив.

Он улыбнулся:

– Это я должен быть счастлив.

С Ливерпуль-стрит поезд привез нас в Эссекс. Я никогда не путешествовал, практически нигде не бывал. Естественно, у меня не было паспорта, я даже не получал водительские права, хотя умел водить машину не хуже других. Дело в том, что я не из тех, кто способен выполнить тест, ответить на экзаменационные вопросы или пройти через другие испытания, не говоря уже о том, чтобы сдать их. На сельские просторы опускалась темнота, хотя еще не наступил вечер. Все вокруг выглядело серым, продуваемым ветрами и недружелюбным.

В Колчестере нам нужно было делать пересадку, и мы прождали полчаса.

– Это самый холодный вокзал во всей Восточной Англии, – сказал Сандор. – Серьезно, это общеизвестный факт.

Он рассказал мне историю; она была, по его словам, из «Тысячи и одной ночи». В ней говорилось об одном восточном дядьке, который хотел защитить свою дочь от мужчин, поэтому запер ее в коробке, коробку спрятал в ларец, ларец – в сундук, а потом выбросил ключ от сундука в море. Но ей все же удалось выбраться, и она встретила своего возлюбленного, и они убежали и жили счастливо до конца дней. Сандор сказал, что главная мысль истории в том, что, как бы тщательно людей ни запирали, они все равно выберутся, если очень этого захотят. Я ничего не сказал, но усомнился в том, что на практике такое возможно. Если бы все было так просто, никто не сидел бы в тюрьме.

Пока мы там стояли, проехал нориджский экспресс. Он идет от Лондона до Нориджа без остановок, и у него скорость под сто миль в час[5]. Мы узнали об этом от голоса, который сообщает о прибывающих поездах. Голос сказал: «Пассажиры второго перрона, просьба отойти от края платформы. Отойдите дальше от края платформы».

А потом мимо вихрем пролетел поезд. Только этими словами не описать, на что это было похоже; сомневаюсь, что я вообще смог бы это описать. Он с ревом прогрохотал мимо, и платформа содрогнулась. Толпа отшатнулась, как волна, и самое удивительное было в том, что все улыбались друг другу. Сандор улыбался, и я тоже. Не знаю почему – может, потому, что в этом экспрессе было нечто торжествующее, нечто необыкновенное и радостное, то, что открывало дорогу в новые миры, прочь от заурядного старого города, где жила мать Сандора.

• Предыдущая
• 3/67
• Следующая