Контроль - Суворов Виктор - Страница 20

• Предыдущая
• 20/59
• Следующая

– Тут у меня, Настя, сидят четыре лучших профессионала: карманник, домушник, медвежатник и липач.

– Липач?

– Липач. Это тот, кто липовые ксивы и липовые денежки рисует.

– А я думала, что советская власть всех, кто липовые денежки рисует, сразу к стенке.

– Это правильно. Власть рабоче-крестьянская липачей любит не больше троцкистов. В принципе, троцкист тот же липач, только на политическом фронте. Советская власть липачей мочит безжалостно. Кроме самых лучших. Самые лучшие еще послужат делу контроля и Мировой революции. Без липачей и медвежатников Мировая революция не победит.

– А медвежатники кто такие?

– Это те, которые с медведями работают.

– Дрессировщики.

– Нет. Они с другими медведями работают. Медведь – это сейф. Глянь вон на того расписного. Это Севастьян Иваныч. Медвежатник.

Заглянула Настя в дырочку: сидят на полу четверо, ноги по-турецки крестиком, в карты режутся.

– Это что же, разрешается им в тюрьме в карты играть?

– Понимаешь, Жар-птица, тюрьма у нас особая. С поблажками. Они – наши учителя. Они и тебя карманному делу учить будут и квартирному. Для контроля это нужные ремесла. Тут мы держим самых-самых. Отсюда они никогда не выйдут. Тех, кто учить не хочет, стреляем. Понемногу, нехотя они нам свои знания и навыки передают. А насчет карт… Их отнять невозможно. Пробовал.

Все может Холованов. На любом самолете летать может. С любым парашютом прыгать. Из любого оружия стрелять. А тут вдруг…

– Зайти в камеру и отобрать…

– Заходим, а карт нет. Обыскиваем камеру. Обыскиваем их. Раздеваем догола, все перетряхиваем. Карт нет. Камера пустая, спрятать некуда. Но нет карт. Выходим. Как только засов в двери лязгнет, еще замок не замкнули, а они снова сидят и играют.

Оглядела Настя камеру еще раз. Пустая монастырская келья. Пол каменный. Стены несокрушимые. На окне решетка – прутья толще, чем руки у Холованова. И все. И четверо на полу. Чувствуют, что на них в дырочку долго и с любопытством смотрят, и сами на дырочку морды свои масленые развернули. Милые такие хари. Хитрющие.

– Дракон, я придумала, как контроль улучшить.

– Докладывай.

– Девочек у нас целый монастырь. И мордочки у всех – загляденье. А что если после прохождения курса у нас в монастыре, после трех-четырех лет работы отправлять их в провинции и проталкивать на работу к ответственным товарищам: секретаршами, телефонистками, машинистками, библиотекаршами, медсестрами в самые важные правительственные санатории и лечебницы, проводницами в правительственные поезда и вагоны… Тайн наших девочки не выдадут: они законы монастырские усвоили. Зато возле каждого большого начальника будет по нескольку наших девочек. Да так посылать, чтобы они из разных выпусков были, чтоб друг друга не знали и поставляли бы информацию о больших начальниках независимо друг от друга, да еще и друг о друге. Каково?

– Умница ты, Жар-птица, только неужто ты думаешь, что товарищ Сталин без тебя до этого не додумался и не внедрил такую систему с 1919 года?

Севастьян-медвежатник синими картинками расписан. И на щеках, и на шее, и на ушах картинки завлекательные и надписи романтические. И за ушами. И на ладонях. И на кончиках пальцев. И под ногтями.

– Здравствуйте, Севастьян Иваныч.

– Здравствуй, коль не шутишь.

– Холованов сказал, что вы меня ремеслу учить будете.

– А чего тут учить? Берешь медведя…

Огромен подвал. Со всей России сюда когда-то большевики сейфов навезли. Всяких типов. Ключи у Холованова. Холованов сейфы запер. А у Севастьяна-медвежатника – только проволочки в руках. Севастьяну – отпирать.

– Берешь медведя, к примеру этого. Фирма «A.WEBBLEY & Co, West Bromwich». Британский. Что дальше делаем? Достаем проволочки. – Прищурился Севастьян на свет, изогнул проволочку и – в дырочку ее. И еще одну. И еще. Покрутил проволочками. Сейф – щелк. Повернул Севастьян ручку, сейф и открылся.

– А это германский, крупповский. Что с ним делаем? Открываем его. Зачем ему закрытому стоять? А это наш родной путиловский. Здоров. Ой, здоров. А мы его – трык и готово.

На одни сейфы Севастьян по пять минут тратит, на другие – десять. Маленький зелененький крутил двадцать минут. А потом снова легко у него пошло. Некоторые и за минуту открывает. Идет Севастьян подвалом, только замочки щелкают. Он их все давно знает. И каждый уже по сто раз открывал. Они ему уже, может, и надоели, как старому школьному учителю, который на все задачи давно-давно ответы знает.

– А теперь сама попробуй.

Остаток ночи Настя сейф вскрывала. Пальцы исцарапала, все проволочки гнула так и эдак. А Севастьян рядом сидит, посмеивается.

С восьми утра у Насти сон. Но как уснешь? Издевается Севастьян. Не хочет учить. Не хочет и все тут: вот надо так и так. А как? И Холованову: кого, мол, учиться ко мне шлете? Неспособность. Ей показываешь, а она ничего не понимает.

А ведь знает каждый – нет плохих учеников и быть не может. Есть только плохие учителя. И если ученик не понимает учителя, значит, не развил учитель свои способности так, чтоб всякий его понимал.

И нет ничего более обидного и унизительного, как восемь часов у путиловского сейфа простоять, тыча проволоками и гвоздиками в отверстие. До слез Насте обидно. Это выражение такое: «до слез». Обидно Насте, но слез она ему не покажет. До слез он ее не доведет. Настю и в подушку плакать не заставишь. Она только зубами скрипит. Бежать восемь часов легко, а стоять восемь часов у сейфа, в бессильной ярости царапая его, – пытка.

А Холованов посмеивается. Однажды показал Холованов Насте свою слабость: не знает, как найти у Севастьяна карты, теперь Холованову хочется, чтобы и Настя свою слабость почувствовала.

Россия во тьме.

Но рассвет уже все заметнее. «Главспецремстрой-12» – на запасном пути. Вправо пустота. Влево – пустота. Спецпроводник Сей Сеич спит. Он завершил свой трудовой день. Настя и Холованов не спят. Через час подойдет маневровый паровоз с одной платформой. На платформе обычный груз – ящики с катушками тонкой стальной проволоки. Тонкая проволока, но много ее. Ящики неподъемные. Потому на поездах треста «Главспецремстрой» есть особые подъемные механизмы: одни ящики принять, другие вернуть. Раз в неделю в ночь с пятницы на субботу на разъезд 913-й километр подают вагон стальной проволоки. Малыми ручейками стекаются катушечки из районов, превращаясь в потоки на областных сборных пунктах. Эти невидимые стороннему глазу потоки сливаются в могучую информационную реку, которая наполняет бездонный океан знания.

Разъезд 913-й километр – сборный пункт информации для района Среднего Поволжья и Урала. А на каких-то других полустанках и разъездах сейчас принимают такие же ящики с катушками.

Принимать груз, перегружать – не Настино дело. На то особые люди есть. Работа дежурного спецкурьера – быть рядом с грузом. В случае осложнений немедленно сообщить условным радиосигналом, что груз в опасности. А куда сообщить? Сообщить – куда следует. Каждому, кто попытается захватить груз, надо просто предъявить полномочия и сказать: позвоните по такому-то телефону. Дядя на том конце провода умеет объяснять коротко и доходчиво. В крайнем случае, от электровоза к платформе с ящиками протянут под вагонами мощный электрический кабель: только на кнопочку нажать, и размагнитятся все катушки. И станут обыкновенной стальной проволокой. Кроме всего (это на самый крайний случай) у Сей Сеича в купе в особом шкафу – пять автоматов Томсона. Тех самых, с которыми американские гангстеры из Чикаго любят появляться в обществе. Но сейчас грузу ничто не грозит. И груза еще нет. Стоит «Главспецремстрой» во тьме. За окном подковы часового по камушкам хрустят.

А Холованов с Настей ждут внутри.

– Ты все поняла?

– Все.

– В следующий раз я с тобой не поеду. Такую работу ты и сама можешь делать.

• Предыдущая
• 20/59
• Следующая