Дом шалунов - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 3

• Предыдущая
• 3/34
• Следующая

Ника бежит… Вот повернул направо, вот налево… Опять направо… Опять бежит. Широкая улица стала узкой… Или это другая?…

Дома кругом становятся меньше и реже. А дальше – поле, какие-то постройки и огороды, и река. Никина мама живет на самой окраине города, где квартиры значительно дешевле. Поэтому немудрено, что маленький Ника в какие-нибудь четверть часа очутился на самом краю Петербурга.

При виде реки Ника разом почувствовал, что ему уже давно хочется пить. И в крошечной головке под золотыми кудрями мелькнула внезапная мысль: спуститься к речке, лечь на ее бережок и напиться прямо из реки так, как пьют собачки и лошади. Это очень забавно и весело! Задумано – сделано. Но берег крутой и скользкий, ножонки Ники скользят по траве, покрывающей его. Он хочет уцепиться за что-нибудь, но не может, скатывается и помимо собственной воли бежит вниз к реке… Маленькие ножонки все скользят и скользят…

Вот и вода… Близко, близко… Мальчик уже не может остановиться и все катится, катится к воде…

– Ах!

Две цепкие загорелые руки схватывают Нику и высоко поднимают в воздух над самой рекой. Еще мгновение – и маленький Ника утонул бы в быстрых холодных волнах реки.

Сильные руки крепко прижимают мальчика к груди. Над ним склоняется загорелое лицо крестьянки, повязанное черным платком. Ее светлые глаза ласково глядят на скорее удивленного, нежели испуганного Нику.

– Не бойся, сыночек, не бойся! – говорит она грубым, но ничуть не сердитым голосом. – Худого тебе ничего не сделает тетка Матрена… Кабы не я, потонул бы ты, сердечный, свалился бы вниз, и поминай как звали… Небось, жалко такого красивенького парнишку… Глянь-ка на меня, сынок! А и хорош же ты, маленький… Волоски-то что лен… мягкие, золотом отливают… А глазенки-то, глазенки! Ишь ты!.. Чего смотришь, дурачок? Ты тетке Матрене самим Господом Богом послан… Да… да… Таких ребяток на утешенье людям Господь дает!.. Как моего Митюшку я хоронила, так думала от слез помру… А вот, вишь, другого Митюшку Господь мне дает!.. Поедем со мной в деревню, сынок… Любить тебя, холить буду… И мужу беречь велю, заместо сынка, то есть Митюшки нашего, покойничка!.. То-то заживешь у нас, сынок!..

И, говоря это, Матрена сжимала все крепче и крепче в своих объятиях Нику, покрывая поцелуями его нежные щечки, розовые губки и пышные волны золотых кудрей.

Но Нике были неприятны эти ласки чужой ему женщины с большими жесткими руками, покрытыми мозолями. Сухие, потрескавшиеся губы женщины кололи его. Ее грубый голос неприятно звенел в ушах.

Нике разом представилась другая женщина: нежная, молодая, с мягкими душистыми руками, с ласковым голосом и нежными поцелуями – ему вспомнилась мама.

– К маме хочу! – неожиданно закричал он и горько заплакал, затрепетав всем телом.

– Нет у тебя нынче другой мамы, окромя меня! Слышишь? – сердито крикнула крестьянка и, зажав своей грубой ладонью маленький, громко кричавший ротик Ники, еще крепче прижала его к себе.

Мальчику пришлось успокоиться поневоле.

Тогда женщина закрыла его с головой теплым байковым платком, покрывавшим до этого ее тощие плечи, и куда-то понесла его, несмотря на то, что Ника, барахтаясь руками и ногами, всеми силами старался вырваться из ее цепких рук.

Матрена принесла Нику в какую-то избушку, одиноко стоявшую на самом конце большого огорода. В избе жил кум[8] Матрены, огородник Вавила, со своей семьей. У них-то и останавливалась Матрена во время своих поездок в город, когда привозила из деревни на продажу деревенский холст.

Вавила, его жена и дети очень удивились при виде красавчика-барчонка, принесенного кумой к ним в избу.

– В деревню к себе повезу… Заместо сынка, Митюшки моего, – пояснила им Матрена. – Сам Господь, видно, послал мне этого мальчика, не иначе как он. Под старость кормить нас с Кузьмой будет сыночек мой богоданный! – заключила она.

– А полиции не боишься разве? Небось, это вроде кражи выходит… Чужого ребенка ведь ты украла, Матрена! – нерешительно заметил куме Вавила, умный и рассудительный мужик.

Но Матрена только рукой махнула:

– Чего украла? Как украла? Что ты говоришь-то? Бог с тобой! Господь послал. Вот и все!

И упрямо поджимая губы, она тотчас же стала собираться в дорогу, к себе в деревню.

Прежде всего она переодела Нику в деревенское платье, купленное ею тут же, у огородника, и принадлежавшее до сих пор его младшему сынишке. Потом строго наказала Нике называть ее «мамкой» и, накормив его досыта молоком с хлебом, попрощалась с семьей огородника и отправилась в путь.

Ехали они долго. Сначала на конке[9], потом в трамвае, наконец приехали на вокзал и сели в вагон… И опять ехали весь остаток дня и целую ночь вплоть до утра. Ника ничего не понимал, не видел и не слышал. Он крепко спал, измученный слезами и тоской по маме, которую горячо любил всем своим маленьким сердечком.

После долгого пути, когда поезд подъезжал к станции Псков, Матрена разбудила Нику, сказав «приехали», связала в узелок все вещи, какие взяла с собой из Петербурга, и вышла с мальчиком из вагона. Отсюда в Матренину деревню надо было ехать еще верст двадцать на лошадях.

На станции Матрену встретил с телегой мужик, с черной бородой и черными же глазами. Он удивленным взором окинул Нику.

– Вот, Кузьма, сыночка нам Господь посылает! – умильным голосом пояснила мужу Матрена, указывая ему на только что проснувшегося Нику. – Глянь-ка, что за красивенький парнишка! Помощником тебе будет! – и она ласково провела шершавой рукой по золотистой кудрявой головке мальчика. Но Кузьма не разделял, казалось, восхищения жены, угрюмо посматривая на Нику.

– Еще чего! Нашла тоже дармоеда!.. Пока он вырастет, сколько на него денег уйдет – пропасть! – проговорил он сердито, блеснув глазами на нежданного нового члена своей маленькой семьи.

Ника вздрогнул от этого взгляда. Вздрогнул и заплакал.

Лицо у Кузьмы стало еще сердитее:

– Пореви ты у меня! А это видел?

И он погрозил мальчику кнутом, которым погонял лошадь. А потом стал упрекать и бранить жену за то, что та «навязала» им обоим на шею такую обузу. Матрена тоже плакала и все гладила по головке Нику, крепко прижимая его к себе. Ника больше не плакал. Затих. Страшный мужик с кнутом приводил его в ужас. Маленькое сердечко мальчика сильно билось от страха.

Искали Нику всюду. Искала мама, няня, искали дворники, полиция, искали, прочитав объявление Екатерины Александровны в газете, чужие добрые люди. Искали и не нашли. А на следующее утро, после того как это объявление было напечатано в газете, один из дворников, проплутав всю ночь, нашел на берегу реки зацепившуюся за дерево старенькую Никину фуражку и принес ее Екатерине Александровне.

Екатерина Александровна тотчас признала фуражку своего сына. На ней был вышит красным шелком маленький флаг – для отличия от Жоржиной фуражки, на которой флаг был голубенький. Едва только заикнулся дворник о том, где нашел фуражку, как Екатерина Александровна, вскрикнув, без чувств упала на руки подоспевших няни и Фроськи…

Ее долго отливали водой, поили лекарством, давали нюхать спирт, всеми средствами стараясь привести в чувство. Оправившись немного и придя в себя, Екатерина Александровна решила, что Ники уже нет в живых, что он утонул, бедный, маленький Ника!

Теперь у убитой горем Екатерины Александровны было одно желание – во что бы то ни стало найти маленькое бездыханное тельце Ники. Для этого наняли рыбаков с лодкой. Рыбаки ездили по реке, шарили баграми в воде и ничего не находили.

Решили окончательно, что Ника утонул и что тело его застряло где-нибудь на дне реки. После того пригласили священников в маленькую квартирку, зажгли свечи и стали молиться за душу бедного погибшего Ники. Екатерина Александровна стояла на панихиде[10], молилась горячо и плакала, плакала безутешно…

• Предыдущая
• 3/34
• Следующая