Красотки кабаре - Суворов Олег Валентинович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/71
• Следующая

Едва дождавшись падения занавеса, лейтенант отважно отправился за кулисы. Средняя степень опьянения, в которой он находился, была как нельзя более кстати. Вежливо постучав в артистическую уборную фрейлейн Лукач, Стефан вручил огромный букет цветов открывшей ему горничной, после чего тут же вытолкал ее за дверь, мало соображая, что делает. Сама Эмилия сидела перед зеркальным трюмо, пребывая, в отличие от незваного посетителя, в самом задумчивом настроении.

– А, это вы, – устало сказала она, увидев отражение Фихтера в зеркале. – Здравствуйте, лейтенант…

– Целую ручки, божественная, – пробормотал Стефан, делая несколько шагов вперед. – Я пришел, чтобы выразить вам…

– Ох, только не говорите пошлостей! – тут же перебила его Эмилия, досадливо поморщившись. – А если вам нечего сказать, кроме них, ответьте на один вопрос.

– Разумеется, пожалуйста, с удовольствием, сколь угодно! – поспешил согласиться Фихтер, но был немало озадачен, услышав сам вопрос.

– Вы никогда не задумывались над тем, какой смертью умрете?

Воинственное настроение лейтенанта продиктовало ему воинственный ответ:

– Разумеется, задумывался. Более того, я знаю наверняка, как это все случится!

– Да? – И Эмилия, продолжая любоваться собой в зеркале, вскинула на него томные глаза. – Ну и как же?

– Это произойдет во время атаки нашего доблестного полка на вражеские позиции! – гордо выпалил лейтенант. – Неприятельская пуля поразит меня в самое сердце… Я выроню саблю, упаду с коня, но, прежде чем умереть, успею прошептать ваше божественное имя!

Голос его дрогнул, и, растроганный видением собственной смерти, Фихтер умолк.

– А если это произойдет совсем не так красиво, как вы себе представляете? Если пуля поразит вас не в сердце, а, допустим, угодит в живот? Вы свалитесь с коня, а ваш полк промчится дальше, оставив вас умирать долгой и мучительной смертью в грязи и крови, да еще под холодным проливным дождем… – Эмилия говорила это каким-то странным тоном – не злорадным или насмешливым, а печально-проницательным, словно бы заранее жалея несчастного лейтенанта.

Пораженный, он застыл на месте, устремив на нее затуманенный взгляд.

– Вот я все думаю, – продолжала она, – насколько же ужасно сознавать неизбежность, но не знать момента наступления этой неизбежности. Все мы похожи на преступников, сидящих в камере смертников и ожидающих исполнения приговора. Но за что нас приговорила природа – вот что я хотела бы знать! Неужели лишь за то, что мы осмелились осознать самих себя и стали действовать свободно? – Эмилия опустила голову и заговорила тише: – Мне почему-то кажется, что сама я умру тихо и незаметно – просто однажды мне очень захочется спать… причем я буду сознавать, что спать мне никак нельзя, что я уже больше не проснусь, и тем не менее в конце концов устану бороться со сном, закрою глаза и…

– Вы верите в Бога? – глухо спросил Фихтер.

– А вы?

– Нет, скорее, что нет.

– А ведь обязаны верить!

– Почему?

– Потому, что людям вашей профессии это необходимо. Впрочем, если вы никогда не задумывались над этим, то и верить не стоит. От размышлений можно прийти к вере, но верить без размышлений и до размышлений – значит, застыть на месте…вот как вы сейчас!

Последняя фраза прозвучала не так серьезно, как предыдущие, и вывела Фихтера из оцепенения. Он осторожно приблизился и, глядя на себя в зеркало, вдруг положил обе ладони на декольтированные плечи женщины.

– Что это, лейтенант! – возмущенно-весело вскричала Эмилия, резко меняя тон и вскакивая с места. – Вы, кажется, решили начать вашу гусарскую атаку? Разве я давала вам для этого хоть какой-нибудь повод?

– Нет, но я…

– Не смейте, и немедленно убирайтесь вон!

Однако лейтенант уже успел плотно обхватить актрису за талию и теперь, прижав к туалетному столику, на котором попадали все флаконы, пытался притянуть к себе и поцеловать в губы. Она упорно отворачивалась, упираясь ему в грудь обеими руками, и тогда Фихтер удвоил усилия. В тот момент, когда Эмилия высвободила руку, чтобы залепить лейтенанту пощечину, он успел наклонить голову и уткнуться своими влажными губами в теплую и смуглую ложбинку между грудями.

– Эмилия!

– Да перестаньте же!

Напряженная борьба истощала их силы. Оба запыхались, и поэтому каждая новая фраза давалась им с заметным трудом.

– Я позову на помощь!

– Зачем? Неужели я вам настолько отвратителен?

– В данный момент – да!

– Один поцелуй – и я вас отпускаю.

– Никаких поцелуев!

– В таком случае…

– Ах так?

Увидев, что даже повторная пощечина не охладила пыл возбужденного лейтенанта, Эмилия вдруг зло сузила глаза и, как-то по-кошачьи, резко и сильно провела ногтями по его румяной щеке, оставив на ней четыре кровоточащие царапины. Почувствовав боль, Фихтер оцепенел, разжал объятия и полез в карман мундира за носовым платком.

Взглянув в зеркало и увидев свою окровавленную щеку, он изумленно присвистнул.

– Да, мой доблестный лейтенант, – с нескрываемой насмешкой заметила Эмилия, – ваша драгоценная голубая кровь пролилась в моей гримуборной… Надеюсь, что на полях сражений вы будете удачливей и сумеете этого избежать!

Прижимая платок к щеке, Фихтер взглянул в глаза Эмилии и, не увидев там ненависти, снова приободрился.

– Но получив рану, неужели я не получу и исцеления?

– Что вы имеете в виду?

– Один дружеский поцелуй…

– Ах, вы опять!

Эмилия попыталась увернуться от бросившегося на нее лейтенанта, но он снова схватил ее за талию и, прижимая к себе, ухитрился оттащить от трюмо и повалить на кушетку.

– Оставьте меня, вы отвратительны!

– А вы – прекрасны!

– Не сметь!

Последний, самый возмущенный возглас был вызван тем, что лейтенант в пылу борьбы ухитрился задрать подол платья и теперь жадно ощупывал тугие, плотно сдвинутые женские бедра, обтянутые гладкими шелковыми чулками.

– Отпустите же меня, негодяй!

Эмилия произнесла эти слова сквозь зубы и с такой ненавистью, что лейтенант начал понимать: еще немного – и он переступит ту грань, за которой никакие извинения уже будут невозможны. Но, черт возьми, как же отпустить эту невероятно соблазнительную женщину, которая чем больше злилась, тем сильнее его возбуждала?

– Стучат! Вы, грубое животное, неужели вы не слышите, что стучат?

Лейтенант вспомнил, что дверь не заперта, и на мгновение приостановил свой натиск. Какой это болван так настойчиво барабанит? Надо будет вызвать его на дуэль!

– Да отпустите же меня, – воспользовавшись замешательством Фихтера, повторила Эмилия и, с силой толкнув его в грудь, выпрямилась и села. – Войдите, – через мгновение, которого хватило как раз на то, чтобы одернуть задравшееся платье, крикнула она.

Увидев вошедшего, рассвирепевший было лейтенант сообразил, что вызов на дуэль отменяется, поскольку этим «болваном» оказался комиссар Вондрачек.

– У вас, как я вижу, проблемы с поклонниками? – невозмутимо поинтересовался комиссар Вондрачек после того, как лейтенант Фихтер, пряча глаза и глухо чертыхаясь, поднял с пола носовой платок, прикрыл им исцарапанную щеку и наконец убрался восвояси.

– Вовсе нет, с чего вы взяли? – не менее невозмутимо ответила фрейлейн Лукач. – Просто лейтенант случайно оцарапался шипами роз из собственного букета.

– Прискорбный случай. Давненько я хотел с вами побеседовать. Кстати, вы курите?

Комиссар Вондрачек сначала достал портсигар и лишь потом спохватился, что предлагать даме сигару – а комиссар курил именно сигары – не принято. Впрочем, фрейлейн Лукач отрицательно покачала головой.

– Не курю. Присаживайтесь.

– Спасибо. Между прочим, фрейлейн, я надеюсь, простит мне мою невольную наблюдательность, но, насколько я успел заметить, вы тоже любите белые чулки с розовыми подвязками?

– Ну и что? – зло усмехнулась Эмилия. – Вы хотите сказать, что я могла задушить бедную Берту собственным чулком?

• Предыдущая
• 30/71
• Следующая