Открытие мира (Весь роман в одной книге) (СИ) - Смирнов Василий Александрович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/434
• Следующая

В этом и заключался испытанный способ учения. Насмерть перепуганный, Колька, чтобы не утонуть, волей — неволей замолотил, как мог, руками и ногами, выбираясь на мелкое место. Но только он выбрался, встал на ноги, как безжалостные приятельские руки вновь потянули его вглубь.

Так повторялось несколько раз, пока Колька не нахлебался воды до тошноты и не уверил всех, что он больше не боится и здорово научился плавать «вниз головой», а завтра беспременно будет и по — настоящему плавать, почище рыбы.

Веселая, сияющая Катька схватила Анку.

— И ее учить! — предложила она. — Топи толстуху… топи!

Она, смеясь, все забыв, оглядывалась на Шурку, приглашая его принять участие в новой забаве.

Но он еще хорошо помнил навес и Двухголового, развалившегося хозяином на любимом Шуркином бревнышке. Он вырвал хныкающую, дрожащую Анку из цепких Катькиных рук и ласково позвал одеваться.

Рукава Анкиного платья оказались затянутыми крепкими узлами. Шурка знал, кто это сделал, но ничего не сказал, зубами развязал узлы. Они оделись первыми и, взявшись за руки, побежали тропой через ржаное поле на Голубинку.

Ветер — пастух гнал по небу стадо белых барашков. И по ржи, по василькам бежали тени, тоже как барашки. Жарко пахло травой на межах и зацветающей рожью.

Шурка сорвал колосок и подул на него.

— Хочешь, расцветет сейчас? — сказал он Анке.

— Хочу.

— Ну смотри.

Он зажал колосок в горячей ладони.

Не прошло и минуты, как на колоске прямо на глазах стали вырастать, высыпаться топкие бархатные крючочки, словно ножки. Скоро колосок оброс ножками.

— Ой, как интересно! — воскликнула, дивясь, Анка. — Почему?

— Не скажу. Колдовство, — ответил Шурка, потому что он сам не знал, отчего расцветает колосок ржи, если его сорвать и подержать в руке.

Шурка орал и свистел на все поле, играл с Анкой в пятнашки, скакал на одной ноге, кидал и ловил на лету корзинку и всяческими другими фокусами показывал Катьке, какой он рассчастливый человек.

И он таки добился своего — Растрепа брела сзади всех сиротинкой, светлая жестяная банка горестно торчала у нее под мышкой.

На Голубинке новые удовольствия захватили Шурку.

Пустошь начиналась перелогами*, забитыми густой лесной травой и цветами. Точно материну праздничную шаль разостлали по земле. Все пестрело и горело на солнце — глядеть нельзя, хоть жмурься. По межам росли кривые, растяпистые можжухи*, усеянные зеленым горошком ягод, кусты дикой малины, колючий шиповник с крупными бело — розовыми нераспустившимися бутонами, ольшаник, верба. За ними голубели молодые осинки и тонко, как ниточка, белели березки. А дальше тянулась порядочная чащоба вперемежку из сосен, берез, орешника, осин — до самой дальней изгороди.

Есть где разгуляться. Ходи по зеленому царству — не бойся, не заблудишься, леший не уведет. И главное — от Голубинки до дому близко, всегда можно в случае опасности задать стрекача.

Земляничник рос на перелогах, по межам. В кустах, по тенистым, сырым местам, он еще только цвел молочными капельками, а на припеке уже краснел спелыми ягодами и обожженными листьями. Не обманул, спасибо, пастух: земляники действительно было украсно.

Когда Шурка, присев на корточки, сорвал первые попавшиеся ягоды и отправил их, сладкие, душистые, в рот, для него пропали цветы, березки, солнце. Осталась одна земляника. Он поставил на траву возле себя банку — набирушку и, хватая ягоды обеими руками, слушал, как они звенят, катаясь по донышку банки, как кричат рядом ребята, шевелится и вздыхает за его спиной Анка. Он торопился, боясь, как бы не обобрали его ягод, рвал и розовобокие, незрелые, лишь бы поскорее и побольше набрать. Руки его щипали сочную землянику, а глаза рыскали по сторонам, открывая все новые и новые Ягодины, одна другой лучше, схоронившиеся под каким?нибудь листочком, в траве, в валежнике. Он не поспевал собирать то, что видел, прямо разрывался на части, тянулся бог знает как далеко, не хватало рук и вдруг обнаруживал под босой ногой целую горсть раздавленной в спешке чудесной земляники. Он бранил себя за жадность и торопливость, но ничего не мог поделать. Кто?то другой управлял его руками и глазами и все торопил, торопил…

Солнце жгло непокрытую голову, пот выступил на висках и загривке, ворот рубашки стал мокрый и тесный. Он расстегнул ворот, утерся рукавом. Устав держаться на корточках, принялся ползать на коленках и, наконец, уморившись, плюхнулся в земляничник.

Он не заметил, как набирушка оказалась почти полной. Высыпать в корзинку не стоило, Лубянка могла пригодиться под грибы. Теперь следовало на верх банки набрать, по обычаю, отборных ягодок, самых лучших. Но ломило загорбок, пальцы потеряли быстроту и ловкость, роняли ягоды в траву. Пора отдохнуть.

Шурка выпрямил спину, огляделся. И зеленое царство тотчас вновь обступило его, тихое, задумчивое. Неслышно качал над головой зубчатым листом орешник, на лицо то набегала тень, то скользил обжигающий, острый лучик солнца. В яме, на гнилом пне, рос себе да рос кукушкин лен в соседстве с лиловым колокольчиком. И они не ссорились, жили вместе. И божья коровка, примостившаяся на белоусе, не мешала ему топорщиться. Спокойно и деловито ползли муравьи по протоптанной ими узенькой дорожке, старательно обходя камешки и веточки. Большая, продолговатая, почти черная земляничина выглядывала из кучки ржавых, осыпавшихся можжуховых иголок.

На орешник прилетела синица, уселась поудобнее на рогульке, принялась чистить перышки, насмешливо поглядывая на Шурку бисерным глазом. «Экий глупый, — наверное, думала синица, — хотел землянику до ягодки обобрать! Попробуй?ка, вон ее сколько, на всех ребят хватит». И Шурка согласился с синицей.

За кустом, лежа на животе, Анка губами срывала ягоды. Деревянная чашка была у нее насыпана стогом. Шурка стал реже класть землянику в набирушку, а чаще в рот, выбирая ягоды покрупнее и покраснев. Он обнаружил, что самые вкусные, сладкие — это темные, перезрелые, засохшие на солнце земляничины. И не торопясь принялся охотиться за ними.

— Иди ко мне, — позвал он Анку. — У меня ягод уймища.

— И у меня уймища, — откликнулась Анка.

Они стали разговаривать, аукаться с ребятами, которые разбрелись по перелогам.

С сосны на сосну перемахнула векша*, распушив рыжий хвост. Шурка не утерпел, запустил в векшу палкой. Потом его внимание привлекла пестрая птичка, кружившаяся над кустом малинника. «Наверное, тут у нее гнездо», сообразил Шурка и сказал об этом Анке. Они попробовали искать, перецарапались, обожглись крапивой, ничего в кусте не нашли и бросили поиски. А птичка все кружилась, беспокойно и сердито чирикая. Она кинулась им под ноги, побежала, спотыкаясь, по траве, трепеща крылышками, как подбитая.

— Уводит… а, хитрая! — воскликнул Шурка с досадой.

Пошел от малинника прочь, запнулся за моховую кочку и у самой земли увидел гнездышко из сухой травы. В пуху лежали три голенастых, слепых, большеротых птенчика. Они беспрестанно разевали розовато — желтые рты.

Шурка посмотрел на птенчиков, потонувших в светлом пуху и перышках, посмотрел на тугой клубочек травы, почему?то вспомнил Катькину домушку, и у него пропала досада на пеструю птичку.

Как?то чувствует себя Растрепа? Не видать ее что?то на перелогах. Наверное, забрела в чащобу, бродит одна — одинешенька и плачет…

Шурка позвал Анку, и они долго на корточках сидели перед кочкой, не смея дотронуться до гнезда. Поправили каждую лапку мха и отошли на цыпочках.

— Во — олк! — страшно вскрикнула Анка, перескакивая через куст бело — сизого гонобобеля. Из деревянной чашки посыпалась земляника.

Шурка струхнул не на шутку, схватился в кармане за спички.

— Где? Ври!

— Во — он подбирается… Ай, ай!

Но это оказалась Быкова собака, бурая, тощая, с облезлым хвостом.

— Милка, Милка, — поманил ее Шурка.

• Предыдущая
• 24/434
• Следующая