Одним ангелом меньше - Рябинина Татьяна - Страница 62
- Предыдущая
- 62/74
- Следующая
— Если бы, Костя, у бабушки была бородушка, то был бы дедушка, — вздохнул Китаев. — Сложные проблемы всегда имеют простые, легкие для понимания неправильные решения. Обычно такие клиенты ловятся или большой облавой, или случайно. Редко иначе. Кстати, хотите на дорожку забавную историю про извращенца? Под Питером, на полустанке, задержали мужчину сорока лет. Задержали в выгребной яме женского сортира. Оказалось, он каждое воскресенье брал спецкостюм химической защиты, противогаз и ехал за город. Находил туалет, где «М» и «Ж» соседствовали, переодевался, нырял в дырку и переплывал на женскую сторону. И подглядывал за посетительницами снизу. А тут вдруг пошевелился неловко, дама заорала, выскочила и побежала за станционным милиционером. Вот бы все психопаты были такими милыми!
Выйдя из кабинета Китаева, Костя подергал задумавшегося Ивана за рубашку:
— Слушай, Вань, а может, еще разок прочесать окружение Литвиновой на предмет медиков? Ты же знаешь, этим занимался Хомутов, а ему бы я не стал слишком доверять.
— Угу! — отозвался Иван и тут же забыл об этом.
После убийства той девчонки, Алисы, все должно было быть хорошо. Но это так только казалось! Ко мне вернулись силы, и Лада оставила меня в покое. Можно было перевести дух и укрепиться в принятом решении: не просто бороться за себя, за свою жизнь и рассудок, но бороться со злом вообще. Со злом в облике Лады.
Воистину дьявол послал Ее на землю, одарив ангельской внешностью — и тысячью тел. Сотни лет Она мучает, сводит с ума, губит. Но только мне бог дал право судить и карать от его имени, в утешение за все зло, которое Она причинила. И в этом искупление моих грехов.
Однако вдруг мне захотелось стать обычным человеком, захотелось отказаться от священной миссии. Эта ошибка будет мне дорого стоить. Человек, призванный богом, не может быть таким, как все. Равновесие требует жертвы! Освободив мир от частицы зла, нельзя не отнять у него и частицу добра. Во искупление вины мне придется сделать это. Отнять жизнь — всегда страшно. Даже если убивать во имя блага, во имя справедливости. Но отнять жизнь у невиновного, принести жертву дьяволу во имя бога — может ли быть что-то страшнее?
Но я… повинуюсь!
Когда она пришла к нам, ее сразу полюбили все, без исключения. Как ей подходит ее имя — певучее, нежное. Когда она входит, будто становится светлее — от ласкового взгляда, от теплой улыбки. Ее мягкий негромкий голос завораживает, успокаивает. Разговаривать с ней — будто входить в теплую воду лесного озера на вечерней заре.
Я знаю, ей живется непросто, она давно одна. Откуда же у нее берутся силы, чтобы подбодрить, поддержать тех, кому так больно и так страшно? Чтобы светиться добротой, сочувствием, пониманием?
Как бы мне хотелось подойти к ней, положить голову на плечо и рассказать обо всем. Почему-то кажется, она не отпрянула бы в ужасе, не побежала за помощью, а выслушала и пожалела…
Она так не похожа на Ладу. Неужели такие люди действительно бывают? Если ангелы существуют, они должны быть похожими на нее.
И поэтому мне придется ее убить!
Кажется, я окончательно схожу с ума…
Парило уже с раннего утра. Низкие грязные облака давили, прижимали к земле. Привычный городской шум рвал обнаженные струны нервов, как неумелый гитарист. В такие дни Иван вспоминал свои детские страхи.
Когда ему было лет десять, он до смешного боялся… ядерной войны. В те годы мало кто не думал об этом, однако люди привыкают ко всему и прячут повседневный страх под толстой коркой обыденности. Иван, успевший заглянуть за грань жизни, боялся не смерти как таковой. Его пугало другое. В воображении возникали странно реальные картины: хищные тела ракет, вспарывающие низкое серое небо, чудовищный гриб на горизонте — и ослепительное пламя, мгновенно сжигающее все вокруг…
Этот страх был навязчивым, от него не удавалось отмахнуться, отвлечься. Особенно сильно Иван мучился в пионерском лагере. Совсем недалеко, в Лосеве, находился военный аэродром, сверхзвуковые самолеты кружились в небе днем и ночью. Иван просыпался от раздирающего небо и душу рева, смотрел на хмурые ели за окном, кажущиеся в неверном свете белой ночи остовом разрушенного здания, и обливался ледяным потом.
Соседи по палате быстро заметили эту его странность и с удовольствием — вместо банальных страшилок — обменивались на ночь глядя репликами, сводящими Ивана с ума: «Говорят, на Западе вышла книга, в которой написано, что атомная война начнется в восемьдесят пятом году». — «А я думаю, что война начнется, как только умрет Брежнев. Сейчас американцы боятся, а тогда…» — «А я слышал, что один раз война уже почти совсем началась, но Брежнев позвонил американскому президенту и пообещал немедленно запустить на Белый дом самые большие ракеты»…
Иван прятался под одеяло, накрывал голову подушкой и тихонько плакал, не слыша злорадного хихиканья товарищей. А потом страхи прошли — сами по себе. И только иногда, проснувшись ночью от резкого шума, или в такие вот душные, предгрозовые дни он вспоминал прежний липкий ужас, ледяной лапой сжимающий внутренности и не дающий дышать.
Он проснулся на рассвете от чудовищной головной боли — и испугался. На мгновение показалось, что он не может пошевелиться, а потом черной лавиной хлынуло предчувствие страшной беды, которое уже несколько месяцев копилось где-то в подсознании. «Аленка? Галя? Мама?» — спрашивал он себя. «Нет, — беззвучно отозвалась черная пелена, — Женя…»
Иван дал себе слово больше не видеть ее и не звонить, но сейчас он забыл об этом. Путаясь в цифрах, попадая не туда, он крутил диск допотопного аппарата. Бесконечные длинные гудки… Неужели уже поздно?!
«Подожди, — сказал себе Иван. — Она ведь может быть на работе». Но служебный телефон Жени был в кабинете, записан на листке перекидного календаря.
Все валилось из рук, вещи покинули уже ставшие привычными места и оказывались там, где он меньше всего ожидал их встретить. Голова кружилась, как с шампанского похмелья, ноги подкашивались от противной ватной слабости. Иван побоялся сесть за руль.
Пересаживаясь с трамвая в метро, штурмуя узкие переходы, торопливо перебегая улицы, он думал о том, о чем вот уже почти месяц запрещал себе вспоминать. Сейчас он отдал бы все на свете, лишь бы с Женей ничего не случилось. Только узнать, что все в порядке, что ей ничего не грозит — и больше никогда, никогда…
Вот и Захарьевская, уже с утра забитая машинами. Еще вчера он ставил здесь свою «жульку», прямо под знаком, запрещающим стоянку всем, «кроме автотранспорта ГУВД». А сегодня все владельцы этого самого автотранспорта казались врагами и вредителями.
Ключ никак не хотел входить в замок. Иван надавил, и ключ застрял. «Господи!» — застонал он, дергая дверь. «Спокойно, спокойно! Я — око покоя, я — дали ладья…» Заклинание, заученное еще на первом курсе, мгновенно сработало. Иван взял себя в руки и, медленно покачивая ключ из стороны в сторону, вытащил его из замка. Так же медленно, осторожно вставил его снова, повернул. Замок щелкнул, дверь открылась.
Он лихорадочно листал календарь, попадая то на февраль, то на апрель. Вот он, телефон. И буквы имени, и цифры обведены так густо, что местами ручка прорвала бумагу. Какой интересный телефон, одни двойки и пятерки. Что же это за больница? Судя по номеру, это север города. Он так и не спросил. Да и что он вообще о ней знает? Ничего. Ровным счетом ничего. Как будто она существо из другого мира. Появилась ниоткуда — и уйдет в никуда. Как метеор, примчавшийся из глубин космоса, промелькнувший падучей звездой и сгоревший…
«Да что это я?» — удивился Иван. Только что он летел сюда сломя голову, умирая от беспокойства, только что нетерпеливо, срывая странички, листал календарь, и вот смотрит на записанный номер, не в силах снять трубку и набрать семь цифр. Ну же! Одна, другая… щелчок. Занято! Еще раз! Снова занято… Короткие гудки пульсировали в трубке, вонзаясь раскаленными иглами прямо в мозг.
- Предыдущая
- 62/74
- Следующая
