Дом на городской окраине - Полачек Карел - Страница 29
- Предыдущая
- 29/116
- Следующая
— Кто! — сдавленным голосом произнесла жена. — Кто же еще, как не этот…
— Тсс! — прошипел чиновник. — Не смей! Не пойманный — не вор. Молчи, иначе будет худо!
— Я знаю, что говорю, — возразила жена. — Никто другой этого сделать не мог.
— Умоляю, молчи! Мы не в праве кого-либо обвинять… Лучше снести обиду, чем навлекать на себя новые неприятности.
— Какая злокозненость! — простонал он и ушел в дом.
Узнав о случившемся, полицейский, пыхтя, поспешил в сад. На месте происшествия он застал собравшихся жильцов, которые рассуждали на тему о хулиганстве.
С мрачным видом полицейский обошел вокруг разоренной грядки.
Затем произнес: — Провалиться мне на этом месте, если я не думал, что так оно и будет.
— Мы так не думали, — сказала пани Сырова.
— А вам-то как раз и следовало об этом подумать! — язвительно заметил полицейский.
— Что вы хотите этим сказать? — осведомилась пани Сырова.
— То, что сказал, — ответил полицейский, многозначительно подмигивая столпившимся жильцам.
— Вот и давай людям землю в саду, — добавил он, — это в благодарность-то за все…
— На кого это вы намекаете? — повысив голос, спросила пани Сырова.
— Я не намекаю. Я знаю.
— Что вы знаете? — не отступалась пани Сырова.
— Ладно, ладно, милочка.
— Скажите еще, что мы сами себе навредили!
— Ладно, ладно, милочка.
— Попрошу без намеков…
— Ладно, ладно, милочка.
— Это неслыханно! — возмутилась пани Сырова.
— Я уже сыт всем этим по горло, — сказал полицейский. — Теперь я приму меры. Причинять ущерб моей собственности я не позволю. Сад будет закрыт, и доступа в него не будет никому. Таково мое решение.
— Это мы еще посмотрим! — вскричала пани Сырова. — Контрактом предусмотрено пользование садом.
— На этот ваш контракт… — полицейский сделал непристойное телодвижение. — Сад мой, понятно? Я хозяин. Я здесь всем распоряжаюсь. Никто мне не указ. Как скажу, так и будет. Закрою сад и — баста!
— А мы-то как же? — робко заикнулись остальные жильцы.
— Ха, голубчики, — произнес полицейский, — один за всех, все за одного. Так уж оно повелось. Коли жильцы не ладят между собой, должен вмешаться хозяин.
— А кто с кем не ладит? — раскипятилась пани Сырова.
— Ладно, ладно, милочка.
Всю вторую половину дня полицейский трудился, не покладая рук. К вечеру вход в сад был перекрыт калиткой из металлических прутьев. Перед калиткой полицейский вбил в землю деревянный кол с табличкой; видная издалека надпись гласила:
БЕЗРАБОТНЫМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН
И под ней:
Согласно распоряжению домовладельца с сегодняшнего дня сад закрывается.
Ключ хранится у хозяина, и жильцы, желающие работать на своих грядах, заявляют об этом хозяину дома, каковой выдает им ключ во временное пользование.
Ключ выдается ежедневно с восьми до девяти утра.
Жильцы обязаны ключ аккуратно возвратить и дать отчет о проделанной работе.
Закончив работу, полицейский отступил на несколько шагов и снова перечитал по слогам надпись. Его глаза пылали огнем, какой разжигает в человеке чувство частной собственности. Полицейский сказал себе: — Это я хорошо составил. Никто лучше не смог бы. Я знаю, что и как. Теперь я их прижму, чтоб знали — доброта не безгранична!
Он увидел несколько воробьев, высматривавших на грядках корм. Он выругался, наклонился и запустил в них деревяшкой. Гнев охватил его, — как это птицы пересекают без разрешения границы его участка! Выходит, его власть на птиц не распространяется!
— Эка наглость! — злобно просипел он. И твердо решил обзавестись охотничьим ружьем, чтобы воробьев изничтожить.
— Всяк, кто без спросу посягнет на мое добро, поплатится за это головой! — произнес он.
Трафикантша вышла во двор наколоть дров.
Полицейский указал на табличку с предостерегающей надписью и спросил: — Как вам это нравится, пани?
— Нравится… — прошептала жилица.
Полицейский пытливо поглядел ей в глаза.
— Вы говорите это так, что не поймешь — нравится вам или не нравится. Смотрите у меня…
— Да нравится мне, Бог ты мой! — испуганно воскликнула трафикантша.
— То-то! — с удовлетворением обронил полицейский. — Кому не понравится мое распоряжение, тот будет иметь дело со мной.
И минуту спустя: — Пани, я давно хотел с вами поговорить. Вам я доверяю больше, чем другим, хотя за квартиру вы платите меньше других. Уследить за всеми я, понятно, не могу. Поэтому требую докладывать мне о любых беспорядках в доме. Особенно, если кто-нибудь станет непочтительно обо мне отзываться. Вы согласны?
— Извольте, — ответила жилица.
— Хорошо. Вы не прогадаете. Я в долгу не останусь. Как ко мне люди относятся, так и я к ним. Гм… Не говорила ли когда-нибудь эта Сырова что-нибудь худое обо мне?
— Не слыхала, — ответила трафикантша.
— Не говорила ли она, к примеру, что я грубиян, хам и тому подобное?
— Не знаю…
— Или что я болтун, вымогатель, злодей?
— Не могу сказать.
— Гм… Что-то не похоже, что вы со мной откровенны. Зато я могу вам доложить, что о вас она не сказала ни одного доброго слова. Еще когда вы только сюда переезжали, она заявила, мол, это какой-то сброд… Воротила нос от вашей мебели. — Их мебель, — говорит, — из мягкого дерева, боюсь, как бы они не занесли в дом клопов.
— Господи, — запричитала жилица, — да как она может такое говорить. У меня такая чистота, что сам президент мог бы у нас заночевать. Надо же, какая склочница! Ну надо же, надо же… Вот ведь как она к людям относится!
— Все они такие, — наставительно сказал полицейский.
Когда трафикантша ушла, полицейский чуть не задохся от сдерживаемого смеха.
«Есть закон, — сказал себе полицейский, — по которому жильцы, постоянно не ладящие с остальными квартиросъемщиками, могут быть выселены».
Глава двадцать третья
У полицейского умерла мать. Деревня и прилегающая к ней городская окраина знали эту старуху, ссохшуюся, как старая верба. Все постоянно видели, как она, точно дельфин за кормою судна, следует позади фуры с углем, подбирая упавшие куски и складывая их в котомку, оттягивающую ее сгорбленную спину. Ее устремленные вниз глаза обшаривали мостовую. Она походила на воробьев, рассматривающих кучки лошадиного навоза.
У сына ей был выделен закуток в каком-то сарае. Там она коротала ночи на ложе, устланном тряпьем и дырявой лошадиной попоной. В окрестных домах она исполняла поденную работу и обстирывала семью полицейского. Тот требовал, чтобы она до конца своих дней приносила ему пользу. За это он предоставлял ей ночлег. Кормилась она в разных домах. Заработанные деньги сын от нее отбирал, держась того мнения, что она их все равно растранжирит.
Ее муж жил в деревне, где у него была халупа. С женой он виделся редко, поскольку полицейский гостей не любил. Полицейскому не нравилось, когда кто-нибудь приоткрывал завесу над его кухней. От родни ничего не дождешься, кроме язвительных слов и разного рода вредностей. Так он не раз говаривал.
Смерть матери огорчила полицейского. Сравнив сумму расходов на содержание старухи с пользой, приносимой ее трудом, он понял, что терпит убытки.
«Что делать, — сокрушался он — покинула меня, ничего не попишешь. — Тут он вспомнил о трафикантше, и его лицо прояснилось. — А! Как это мне раньше не пришло в голову. Бельем займется трафикантша. Она не осмелится мне перечить».
Он нахмурился, подумав о расходах на погребение, поскольку похороны намеревался устроить пышные, как то и подобает владельцу дома. Нельзя допустить, чтобы его репутация пострадала из-за скромности погребального обряда. Однако, услуги похоронного бюро, сулившего ему достойную и солидную церемонию, он отверг. Будучи натурой предприимчивой, он решил организовать похороны самолично. Он торговался со столяром до тех пор, пока тот не сбавил цену на гроб. После длительных заклинаний вынуждены были уступить и музыканты. И священник смягчился, когда полицейский лицемерно принялся расписывать ему свою бедность. Таким образом, похороны, как он сообразил, обойдутся ему вдвое дешевле, чем если бы за это взялось погребальное братство.
- Предыдущая
- 29/116
- Следующая
