Дом на городской окраине - Полачек Карел - Страница 24

• Предыдущая
• 24/116
• Следующая

Жена полицейского вошла в лавку, где обычно под вечер собирались женщины из окрестных домов. При лавке был еще и механический каток для белья. Здесь женщины простаивали, оживленно судача, собирая и затем разнося новости по всей округе. Не было ни одного человека, которому не перемыли бы у катка косточки. Трудно было утаить семейные дела в здешних местах, лишь недавно ставших окраиной разраставшегося города.

Жена полицейского, благодаря служебному положению своего мужа, играла здесь заметную роль. Власть полицейского над мелкой сошкой неограниченна. Ведь в полицейском воплощена частица государственного могущества. Полицейский — лицо привилегированное, и закон защищает его в гораздо большей степени, нежели простого смертного.

— У Сыровых, — рассказывала жена полицейского, — сегодня были гости. Пришла пани с двумя детьми.

— Так-с, — отозвался лавочник, колдуя над цикорием, чтобы разноцветные пакетики, будучи расположенными на полках, образовали геометрический орнамент.

— М-да, — продолжала женщина, — но такие гости не делают им чести. Мой сказал: «Ну и ну! У пани такой пронзительный голос, что ее во всем доме было слыхать».

Лавочник издал звук, который вполне можно было принять за выражение согласия.

— Мой муж эту пани знает… О, это такая особа, что не приведи Господь! Перед войной она, — тут жена полицейского понизила голос до шепота, — держала дом терпимости в еврейском квартале. Моему пришлось там как-то наводить порядок, когда клиенты затеяли драку.

Лавочник откашлялся и сказал: — Иной раз сболтнут, и пошло — поехало.

— Наш дом им не по вкусу, вы только подумайте… Якобы не дом, а развалина. Стены сплошь в щелях, того и гляди рухнет.

В этот момент вошла жена лавочника и, услыхав последние слова, спросила: — Кто же это такое может говорить?

Но муж принялся гневно ей подмигивать и сказал: — Что ты здесь забыла? Я обслужу покупателей сам. Ступай лучше наколи дров, у нас уже ни поленца.

— Но если вам у нас не нравится — скатертью дорога, — продолжала свой рассказ жена полицейского, — свет на вас клином не сошелся. Мой сказал, что этой квартирой интересовался какой-то врач. Они так важничают, что даже павлина хотели завести, а самим есть нечего. Но Фактор им не дозволил. Он им сказал: «Никакого павлина не будет. Здесь я решаю, что можно, а чего нельзя». Небось, она ждет, что я буду с ней здороваться, как бы не так. Кто здесь хозяйка, я или она? Что вы на это скажете, пан Мейстршик?

Лавочник, проронив лишь: — Ну, это, ну… — нагнулся, чтобы передвинуть боченок с капустой.

— Ну, пойду, — заявила жена полицейского, — а эти полфунта сахара, что я взяла, запишите в долг. Рассчитаемся после воскресенья.

— Не горит, — живо отозвался лавочник.

Когда она ушла, лавочник крикнул жене, уже хлопотавшей на кухне: — Сколько раз я тебе говорил, Майдалена, в присутствии фараонши не раскрывай рта. Молчи, не то пойдут пересуды. Лучше ни во что не впутываться. Я не хочу портить отношения с полицейским. Фараонам всегда верят на слово.

— Да ведь я ничего такого не сказала, — оправдывалась Майдалена.

— Не только ничего не говори, но забейся куда-нибудь в угол, чтобы тебя и видно-то не было. Люди так могут напакостить…

Жена полицейского подошла к женщинам, сидевшим на ступенях крыльца и объявила, что портняжке Менцлю несдобровать, так как он запустил комом земли в их курицу, сунувшуюся было в соседский огород. Она сказала, что вся улица увидит, как обходятся с человеком, не уважающим чужую собственность. Полицейский ему задаст. Сообщение о распре между соседями женщины с удовлетворением приняли к сведению. Весть о предстоящей стычке облетела улицу и достигла ушей всех ее обитателей.

Полицейский вышел в сад с лейкой в руке. В тот же миг появился портной, прикрепил шланг к крану и приготовился поливать гряды. Обитатели дома напротив сгрудились у дверей, с нетерпением ожидая дальнейшего развития событий.

Соперники приветствовали друг друга с холодным достоинством.

— Будете поливать? — спросил полицейский.

— Так точно, — ответствовал портной. — Дождя не дождаться.

— Да уж.

— Салат пошел в рост, — сказал портной, чувствуя озноб — предвестье назревавшего конфликта.

— Зато сельдерей чахлый, — заметил полицейский, хмуря лоб.

Они вели себя, как едоки за миской слив. Сперва выбирают зрелые и сочные плоды, пренебрегая сморщенными и подгнившими. Но аппетит растет во время еды. И поглотив непопорченные фрукты, люди довольствуются и подгнившими. И в конце концов съедают все.

Так поступали и оба соседа. Сначала они потчевали друг друга учтивыми словами, сопровождая их приветливой улыбкой. Но, исчерпав запас вежливых выражений, они перешли к глухим намекам.

Полицейский упомянул о своей курице. Портной в ответ заметил, что не для того он ухаживает за своими грядками, чтобы их разрывала чужая живность. Полицейский высказался в том смысле, что птица лишена разума, тогда как портной разумом наделен и потому мог бы снисходительно отнестись к проступку курицы. Портной парировал: вот именно потому-то полицейскому и следовало позаботиться, чтобы его курицы не заходили за границы участка. Полицейский сказал, что за курами не уследишь. Курица не настолько понятлива, чтобы уважать чужую собственность. Портной намекнул, что полицейский нарочно засылает своих кур портить ему огород.

— Знаем мы это, — помаргивая, сказал портной.

— Много вы знаете, — отозвался полицейский. — Чья бы корова мычала…

— Посторонним на моем огороде делать нечего, — твердо сказал портной.

— Больно мне нужен ваш огород, — гаркнул полицейский.

Мужчины начали перебрасываться ругательствами, словно швыряя через забор дохлую кошку.

Портной одерживал верх, поскольку был языкастее. Он попрекнул полицейского тем, что тот держит своих родителей в черном теле; недавно он, сосед, даже угостил на кухне мать полицейского кофе, сжалившись над ее бедственным положением. Сперва позаботься о том, чтобы твоим старикам не приходилось побираться у чужих людей, а уж после указывай! Но корчить из себя пана и при этом не накормить ближних — это смешно!

— Вы… вы… — орал полицейский, — вы, аристократы!.. Да я на вас плевал с вашими этими балконами и креслом-качалкой. Я на это уже не клюю… Кое-кто имеет, к примеру, балконы, задирает нос, а дочка тем временем…

Тут полицейский осекся, вспомнив о судебных тяжбах и о своем служебном положении. И лишь пробормотал, мол, на каждый роток не накинешь платок, но он-де не охотник до сплетен. — Я в чужие дела не вмешиваюсь, — произнес он.

— Надеюсь, что так, — отозвался портной и ушел с чувством победителя.

Толпа любопытных разбрелась, разочарованная. Лавочник, заприметив среди развесивших уши женщин свою жену, крикнул ей: — Майдалена, домой! У тебя молоко уходит!

А когда жена вошла в лавку, сердито сказал:

— Зачем тебе там понадобилось слушать, белобока ты эдакая?! Разве не говорил я тебе, чтобы ты ни во что не вмешивалась?!

— Да разве я вмешиваюсь? — защищалась супруга. — Я и не думала слушать! Мне и дела-то ни до чего нет, знать не знаю, где там что происходит.

— Если где-то сыр-бор, тебе там не место. Наша хата с краю. Мы люди торговые. Портной покупает у нас. Что как дойдет до суда, тебя — в свидетели. Отваживать клиентов я не намерен. Если каша заварится, скажешь, что ты глуха, как полено, и ничегошеньки не знаешь. Поняла?

После того, как портной ушел, полицейский ощутил смутное недовольство результатом поединка. Он обеспокоился: не сложилось ли у соглядатаев впечатления, будто верх одержал портной, что могло бы повредить его, полицейского, репутации во всей округе.

Снедаемый опасениями, он постучался к пани Сыровой и спросил, не слыхала ли она, как портной назвал его «негодяем».

— Он посмел меня обругать, — сказал полицейский, — и вы наверняка это слышали. Больно много он себе позволяет. За оскорбление полицейского полагается тюрьма.

• Предыдущая
• 24/116
• Следующая