День святого Валентина (сборник) - Нестерина Елена Вячеславовна - Страница 41

• Предыдущая
• 41/75
• Следующая

Катя опять кивнула. Ей было уже все равно, куда идти. Этот мужчина тоже мог оказаться каким-нибудь маньяком, но ей было так больно, холодно и страшно, что она об этом даже не подумала. Она послушно забралась на заднее сиденье машины, даже не взглянув на нее. И только тогда, когда мужчина протянул ей пластиковую бутылку минералки, она испуганно вскрикнула:

— Иван Сергеевич?!

Шмаевский-старший растерянно вгляделся в ее разбитое лицо и также испуганно спросил:

— Неужели… Катя?

Она кивнула, закрыла лицо руками и разрыдалась. Что же это такое? Что за невезуха такая! Даже от бандита ее спас не рыцарь на белом коне, а отец Руслана на серой пузатой машине! И где же, скажите, справедливость?

Катя упала ничком на заднее сиденье и так заголосила, что Шмаевский не на шутку испугался:

— Катя… Катенька… ну не надо так плакать… — начал приговаривать он. — Да что же делать-то? Катя, может быть, он… этот отморозок, сделал что-нибудь ужасное… Ты не стесняйся, скажи… Мы сейчас же к врачу… и в милицию заявим! Он получит по заслугам, вот увидишь!

— Нет, ничего не надо, — пробормотала она и снова села прямо, нахохлившись, как подбитая птица. Она видела, что испачкала кровью нарядный чехол сиденья, но почему-то совсем не расстроилась на сей счет. Так этому Шмаевскому и надо! Нечего было лезть! Она отдала бы парню свои деньги, и он мигом от нее отвязался бы.

— Может… домой? — спросил окончательно потерявшийся и расстроенный Шмаевский-старший.

Катя посмотрела в окно, заметенное мокрой снежной крупой, и, еле шевеля губами, сказала:

— Лучше выбросьте меня на свалку. Меня занесет снегом, и все наконец будет кончено.

— Ну что ты такое говоришь? — встрепенулся Иван Сергеевич. — Что за ерунда? И вообще, куда ты шла в такую погоду? За хлебом? Мама, наверное, волнуется, куда ты делась?

— Мама не волнуется! — наконец громко и зло отчеканила Катя, невзирая на боль в разбитой губе и под челюстью. — С некоторых пор она волнуется совершенно о другом человеке! Все остальные ее не интересуют!

Шмаевский вскинул на нее свои шоколадные, как у сына, глаза и, немного помолчав, грустно сказал:

— Ты имеешь в виду меня?

— Да! Я именно вас имею в виду!

— Ты ошибаешься, Катя!

— Ошибаюсь? Да неужели? — истерично расхохоталась она. — Неужели вы будете утверждать, что моя мамочка о вас не думает?

— Не буду. Я очень надеюсь, что иногда она обо мне думает…

— Иногда? Как же! Она вчера даже не заметила, как я ушла из школы. Меня и вчера вечером мог избить любой бандит, а она с вами была, с вами! И ей совершенно наплевать, где я, с кем я и кто пытается убить меня в черной подворотне!

— Ты преувеличиваешь! Твоя мама…

— Моя мама совершенно спокойно дала мне сегодня уйти… в никуда… Вы можете себе такое представить?! И вообще! Она готова была меня убить из-за вас, как этот гад из-за денег! Всё, всё из-за вас!

Кате стало так жалко себя, что она, закрыв лицо окровавленным шарфом Шмаевского, опять в голос разрыдалась. Иван Сергеевич дал ей выплакаться и, когда она опять немного успокоилась, грустно сказал:

— Знаешь, Катя, вчера в школе мне показалось, что вы уже повзрослели настолько, что способны дать правильную оценку любым жизненным ситуациям. Ваши с Русланом одноклассники разыгрывали сцены о любви с таким горячим чувством, с таким пониманием пушкинского текста, что я почувствовал в вас… товарищей… что ли… Я ошибся. Жаль.

— Что значит, ошибся? И чего же вам жаль? — презрительно спросила Катя.

— Жаль, что вы, способные понять переживания литературных героев, живым людям почему-то отказываете в праве на любовь.

— Любовь и существует только у литературных героев! В жизни ее нет! Разве вы, такой взрослый человек, этого не знаете?

Иван Сергеевич трагически покачал головой и сказал:

— Да-да… Мне Наталья Николаевна говорила об этом твоем нигилизме…

— Говорила?! — вскинулась Катя и попыталась открыть дверь машины, приговаривая: — Да как она могла?! Да кто вы такой, чтобы… Откройте мне дверь! Я выйду!

— Я люблю твою маму, Катя… — тихо сказал Шмаевский, даже не пытаясь помочь ей с дверью.

— Я не верю вам! Я никому не верю! — опять выкрикнула Катя, повернувшись к нему лицом. — Это вы сначала так говорите, а потом уходите к другим женщинам! А те, которых вы бросаете, не хотят жить! И вообще, вы что, не слышите? Я же прошу: немедленно откройте мне дверь!

— И куда же ты пойдешь?

— А вот это — не ваше дело!

— Катя! Ты вся в крови. Лицо разбито. Тебя заберут в милицию и все равно отправят домой. Так не лучше ли…

— Что «не лучше»?

— Не лучше ли без милиции? Давай доедем до вашего подъезда, и мы… поговорим… все втроем.

— С кем это… втроем? — испугалась Катя, почему-то представив, что придется говорить с Русланом.

— Ты, я и твоя мама.

— Еще чего! Не хочу я с вами разговаривать! А вы… Вы же куда-то ехали! Ну и поезжайте себе… А меня выпустите! Немедленно! А то я буду кричать! — расхрабрилась Катя. Она выглянула в окно, но в черно-белом, занесенном снегом дворе по-прежнему никого не было. В такую погоду на улицу выходят только такие неприкаянные, как она, злобные бандиты и… Шмаевские…

— Катя! — укоризненно произнес Иван Сергеевич. — Во-первых, туда, куда ехал, я уже безнадежно опоздал, а во-вторых, я не знаю, как убедить тебя, что не собираюсь обманывать Наталью Николаевну. Я люблю ее и… даже сделал ей предложение!

— Предложение? — удивилась Катя и на всякий случай решила уточнить: — Какое?

— Руки и сердца, — смущенно отозвался отец Руслана. — То есть, проще говоря, я предложил ей выйти за меня замуж.

Катя сжалась в напряженный комок и еле выговорила:

— А что она?

— А она сказала, что без твоего согласия не может. Такие вот дела… Поэтому, раз уж все так совпало, то я прошу у тебя руки твоей матери!

Катя совсем растерялась. На такое его предложение она как-то не рассчитывала. Она почему-то думала, что мать со Шмаевским просто будут встречаться и ездить на его машине развлекаться, к примеру, в новомодные клубы и рестораны.

— А если я не соглашусь?! — не очень уверенно спросила она.

— Мне кажется, ты сделаешь ее несчастной.

— То есть вы хотите сказать, что…

— Я хочу сказать, что твоя мама тоже… любит меня…

— То есть вы хотите пожениться? — растеряв всю свою воинственность, спросила Катя.

— Да.

— А как же мы?

— Кто?

— Ну… я и… ваш сын…

— Руслан-то? Знаешь, он… как-то спокойнее к этому относится. Я, правда, ему еще не говорил о том, что мы хотим пожениться. Понимаешь, мы с твоей мамой вчера собирались сказать об этом вам обоим, но вы куда-то внезапно исчезли…

— И Руслан исчез?

— Ну не совсем, конечно. Он, разумеется, вечером пришел домой. Но все уже было как-то смято, испорчено. Наталья Николаевна, когда обнаружила, что тебя нет с ней рядом, очень расстроилась и прямо из школы сразу ушла домой. Я посчитал не вправе говорить с сыном об этом без вас.

Катя задумалась. Он хочет жениться на ее матери. Ну и что? Штамп в паспорте вовсе не является гарантией того, что потом не найдется еще какая-нибудь тетя Лариса, которая… С другой стороны, мать Руслана умерла уже пять лет назад, если не больше. Иван Сергеевич сто раз мог жениться, но почему-то не женился ни на одной из этих Ларис. Может быть, перефразируя Пушкина, вся жизнь ее (то есть матери) была залогом свиданья верного со Шмаевским? Может, у нее на роду было написано, чтобы муж ушел к другой женщине и оставил ее свободной для этого человека. Но тогда получается, что и мать Руслана умерла, чтобы… Нет, ерунда… Так не может быть…

— И все-таки: как же мы с Русланом? — спросила Катя.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы что, будем вместе жить?

— Не означает ли твой вопрос, что ты готова позволить нам пожениться? — с легкой усмешкой ответно спросил ее Иван Сергеевич.

— На самом-то деле вам вовсе не нужно мое позволение. Это вы так… играете со мной, — горько ответила Катя.

• Предыдущая
• 41/75
• Следующая