У обелиска (сборник) - Перумов Ник - Страница 37

• Предыдущая
• 37/126
• Следующая

Он ненадолго пережил Зелигера, буквально на несколько секунд, но запах горящей плоти и нечеловеческий крик боли Даше еще долго не давали покоя, особенно по ночам. В эти же минуты осознание ужаса происходящего еще не накрыло, тем более за окном давно раздавались крики и звуки автоматных очередей и взрывов.

Выскочив во двор, куда до этого рванул Ганс, ученица Гемфурта застала конец битвы: группа из пяти немецких магов теснила оставшихся в живых работников спецшколы к карцеру, и те, ничего не понимая, медленно поднимали руки. Оба учителя, телохранители и Евтухович были мертвы. Так же как Марат и Дима, бросившиеся защищать новых хозяев.

Даша судорожно всхлипнула и отвернулась. Убитые огнем – зрелище не для слабонервных.

– Папка! – заорала она, вдруг разглядев одного из магов в фашистской форме, и бросилась к нему.

– Дочь! Живая! – Отец обхватил ее одной рукой, крепко прижал к пахнущей махоркой гимнастерке, но вторую руку держал наготове: возможно, бой еще не закончен.

– Зоя?

Рядом с отцом стояла худенькая светленькая девочка и улыбалась. Только сейчас Даша поняла, что до этого ни разу не видела улыбки подруги.

– Ты как тут оказалась?

– Видишь, я решила не прятаться, а бороться. Когда меня забросили за линию фронта, первым делом пошла сдаваться нашим и рассказывать им о засланных диверсантах. Меня быстро передали по цепочке в магическое управление контрразведки «Смерш», а там, оказывается, работает твой отец… Вот он и бросился тебя спасать!

Даша хотела было еще кое-что спросить, но прикусила язык. О выпускном экзамене лучше не вспоминать.

Когда стало понятно, что больше в школе никто не прячется и удара в спину можно не ждать, большой грузный мужчина с ленинским значком на груди обнял тринадцатилетнюю девчушку, покрывая ее голову поцелуями.

– Я боялся, что потерял тебя. Когда добрался до брата и узнал, что тебя увезли в Германию, – решил, что это конец.

– А я боялась, что ты так и не придешь за мной, – расплакалась было Даша, но, всхлипнув, взяла себя в руки. – Пап, знаешь, я теперь ого-го какой маг! Нас столькому научили в этой школе!

– Даш, поехали отсюда. Помнишь, ты все просила, чтоб я покатал тебя на черной машине? Готов исполнить просьбу! Зоя, не отставай!

– Пап, у меня еще одна просьба.

Тот удивленно поднял бровь, но дочь махнула, мол, погоди, я сейчас. Подбежала к пленным, среди которых выделялась белобрысая макушка, и, набрав побольше слюны, смачно плюнула переводчику в глаз. Со связанными за спиной руками предатель даже не мог утереться, что девочку устраивало. Вот теперь можно и уезжать!

Пока они шли к дороге, у Даши никак не выходила из головы одна мысль: что было бы, если бы отряд пришел чуть раньше? Остался бы Вадик жив? Победил бы папа немецкого капитана? Очень аккуратно, как учили, она начала прощупывать его магический уровень, а закончив, закусила губу и мысленно поблагодарила одиннадцатилетнего мальчишку за свою жизнь и жизнь своего отца. И поняла, что уже не маленькая беспомощная девочка и не позволит, чтобы с ее семьей или с ее страной что-то случилось. Даже если для этого придется убивать.

Ох, не знала матушка, как дочку изжить…

Земля набивалась в сапог через разорванную штанину. Нога не болела – онемела. Зоя просто отталкивалась ею, по-пластунски двигаясь вдоль провода. Рану от осколка залепило грязью.

– Изжила родимая единым часом… – крутился в голове, долетал обрывками из далекого мирного прошлого, голос Няньки.

– Ковалева, обрыв! Родненькая, вертай связь! Ребят потеряем! – рвал в клочки Нянькину песню крик комполка.

Бомбы рвались совсем рядом, осыпая Зойку мокрой землей. Еще один осколок ударил в руку чуть выше локтя.

– Единыем часиком да минуточкой…

– Пристрелю трусиху! Каждая минутка на счету! Куда, Зойка? А… беги, девонька.

Сперва она и правда бежала, согнувшись в три погибели, торопливо перебирая руками провод. Казалось, только пальцы одни и подвластны ей, а саму, словно тощего котенка, кто-то поднял за шкирку, за ворот вылинявшей гимнастерки, выкинул из окопа и продолжал тащить вдоль линии связи. Волок по ухабам, даже когда ударил в бедро осколок. Когда швырнуло в грязь ударной волной, так что голова мотнулась, хрустнуло в шейных позвонках, тряхнул в воздухе, как куколку с волосами из кукурузного рыльца, и потащил дальше, уже всем телом, по земле. По-пластунски. Дома сестра назвала бы это глупостью; политрук Рыбнев, верно, сказал бы, что так поступает истинный коммунист, смелый комсомолец, любящий свою Родину. Зойка не чувствовала себя смелой. Глупой, слабой, маленькой – да. Как в детстве, дома, когда Нона отчитывала ее за шалости, заставляя сидеть на стуле в углу, пока младшая не поймет, что натворила. Мама никогда не наказывала Зойку, словно и не мамой была, а подругой, а когда ее не стало…

– Думай, Зоя. Видишь, читай: хомо сапиенс сапиенс. Минимум дважды надо подумать, чтобы человеком ра-зумным называться. А ты вечно лезешь, очертя голову… – выплыл из памяти укоризненный голос сестры.

Как хотелось Зойке, чтобы Нона оказалась рядом, сердито отчитала за глупость, взяла за руку и отвела на стул, думать. Спрятала в чисто выметенном углу квартиры от бомб и пуль.

– Единыем часиком… – завела вновь свою канитель Нянька. А может, это гудел в ушах мотор заходящего над Зойкой «Хейнкеля».

– Волкова! Нашла? Вертай связь! Что делать, знаешь? – кричал издалека комполка. Его голос утонул в грохоте.

– Черный «Хейнкель», что ты вьешься… – сквозь стиснутые зубы запела Зойка себе под нос, заставляя замолчать все голоса, – …над моею головой. Ты добычи не дождешься. Черный «Хейнке…»

Провод, целый, уходил все дальше от окопов. Туда, к бомбам.

– Черный «Хейнкель», я не твой…

– Не твоя. Некрасиво девушке песни мужские петь. А «Хейнкель» не черный, а зеленый. Внимательнее надо, Зоя. – Нона словно стояла у нее за спиной, так явственно звучал в голове строгий, чуть раздраженный тон сестры.

– Внимательнее, – повторила Зойка вслух, в на-дежде уцепиться за звук собственного голоса и не потерять сознания, но грохот разрывов поглотил все. Зою будто придавило к мокрой траве. На животе, чувствуя ребрами каждую кочку и корень, она двинулась дальше, перебирая пальцами провод. Целый.

Ну, не радистка она! Отчего не радистка?! Нюрка Ковалева – радистка, офицер связи. А Зоя Волкова – простой фронтовой шофер. Раненых в ПМГ привезла – да так влетела.

– Как наутро матушка лодку купила… – «Хейнкелем» загудела в голове Нянька.

– Сядь прямо, Зойка! Пиши: погребальные обычаи славян. Умершего погребали в лодке или на санях… – опять поднялся из памяти голос сестры.

«Меня контузило. Оттого и голоса. Я сегодня умру», – осознала Зойка, чувствуя, как немеет раненая рука. Ног она почти не чувствовала.

Новый взрыв залепил ей лицо землей, засыпал комь-ями и травой в тот самый момент, как Зойка разглядела впереди то, что искала. Взрывной волной оборванный конец провода забросило на нижнюю ветку искалеченной березы. Зойка – откуда только силы взялись, куда страх девался? – поднялась на четвереньки и поползла к шнуру. Зажала в раненой руке. Поковыляла, опираясь на ладонь здоровой, искать другой конец. Дальше – соединить порванное, и всего делов. «Зойка, заводи!» – прыгнет комполка в кабину, и только газ выжимай да на ухабах подскакивай.

Она все крутилась, крутилась, шарила по траве, голова шла кругом от потери крови, а догадка все никак не проникала в сознание – вот она, воронка, там, где должен идти шнур.

Зойка бросила найденный конец, перебралась через воронку и отыскала второй. Как быть?

– Повторяй: человеческое тело представляет собою… представляет собою хороший проводник. Оно может…

– Может! – согласилась Зоя с невидимой старшей сестрой. Распласталась над воронкой, растопырив в стороны руки. Едва хватило, чтобы сжать в ладонях оба конца шнура. Замерла, глядя под ноги и вслушиваясь в грохот.

• Предыдущая
• 37/126
• Следующая