Были давние и недавние - Званцев Сергей - Страница 58
- Предыдущая
- 58/77
- Следующая
Марья Васильевна всполошилась. Ее моложавое и, видимо, в свое время привлекательное лицо покраснело.
— Нет, батюшка! — сказала она решительно. — Бог не допустит…
— Плохо, когда приходится надеяться только на промысел божий, — сердито возразил Лев Николаевич, в душе удивляясь, почему Марья Васильевна, десятилетиями привыкшая безропотно выполнять все житейские и деловые советы адвоката, на этот раз заупрямилась.
— Пойдем, Танечка, — сказала, вставая, Марья Васильевна. — Надо нам огурцы переложить. Боюсь — запреют в кадушках.
Не прощаясь — у соседей не принято было прощаться, — виделись они на день много раз, — мать и дочь ушли. Оставшись один, Лев Николаевич стал у окна и рассеянно, погруженный в невеселые мысли, смотрел на улицу. Окно кабинета выходило на Чеховскую улицу, как раз на пожарную каланчу, и видны были аккуратные, недавно окрашенные широкие двери, за которыми притаились бешеные пожарные кони и один новенький, недавно купленный управой пожарный грузовик красного цвета. На каланче взад-вперед кружился дежурный.
«А может, самым правильным было бы именно поджечь город… по примеру Москвы? — подумал Лев Николаевич, но тотчас же отверг эту мысль. — Не весь город, а, скажем, их штаб, комендатуру и еще — это проклятое гестапо!»
По мокрой, пустынной улице шел парный патруль. На немцах обмундирование было хорошо подогнано. Каски на головах выглядели, как марсианские шлемы. Солдаты шли мерным, упругим шагом, точно в ногу. «Роботы проклятые!» — подумал Лев Николаевич, отшатываясь от окна.
В самые первые дни оккупации Лев Николаевич всерьез задумал заниматься привычным ему делом — адвокатурой. Однако с самых первых же шагов обращения в комендатуру для защиты жизни врача Шаповаловой он убедился в нелепости этой затеи. Каждый день давал ему новые доказательства полнейшего наплевательства немцев на так называемую законность. В судах при бургомистерстве, которые, как бы в насмешку, назывались «народными судами», слушались в основном споры об имуществе расстрелянных советских граждан. Обычно объявлял себя хозяином вещи какой-нибудь полицай, или его жена, или его папаша, утверждая, что расстрелянный остался ему должным сумму, составлявшую стоимость скарба. Часто ответчик не находился, или, вернее, в роли ответчика фигурировало все то же бургомистерство, благосклонно признавая претензию истца. Судья — один из работников бургомистерства, иногда из бывших советских юристов, как правило, из самых бездарных и нечистых на руку, — выносил решение об удовлетворении иска. Иногда же, если имущество было изрядным, находились и другие претенденты такого же типа и по тем же выдуманным основаниям. «Судья», по большей части за взятку, решал дело в ту или иную сторону. Лев Николаевич пошел было в такой «суд» послушать, как там вершатся дела, но как раз угодил на такую сцену: хорошо известный ему бывший советский адвокат, в свою очередь из бывших частных ходатаев, держал речь в суде, говоря, что он «спорит о еврейском имуществе». Его остановила судья — женщина с немецкой фамилией, давно уже жившая в Таганроге: «Истец, еврейского имущества нет, есть жидовское имущество. Вы, как юрист, обязаны знать термины. Продолжайте!»
Лев Николаевич ушел, так и не дослушав процесс. Он чувствовал себя отвратительно. «И я — адвокат с немецкой лицензией, — со злостью думал он, возвращаясь домой. — И это — мои коллеги!»
Он перестал интересоваться судебными делами и, как и все или как огромное большинство жителей Таганрога, тянул грустную лямку подневольного житья, существуя продажей носильных вещей. Много добывать еды ему не требовалось: в семьдесят два года аппетит невелик. Он страдал не от голода, но, во-первых, от волнений за участь семьи Омельченко, о чем речь пойдет дальше, а во вторых из-за чтения им местной «русской» газеты «Новое слово», выходившей под редакцией Кирсанова — сына местного торговца, с пометкой «Издатель — бургомистр А. В. Ходаевский».
Конечно, Лев Николаевич должен был прекратить это Мучительное чтение, но, подобно верующему магометанину, истязающему себя в дни поста, Лев Николаевич не мог заставить себя больше не читать этот подлый листок.
Сразу же ему бросилось в глаза, что газета заполнена материалами, проповедующими «новый порядок» вообще, то есть, видимо рассылаемыми каким-то центральным фашистским агентством во все оккупированные города. Особенно выводили Льва Николаевича из себя многословные статьи о «варварстве русских», не желающих оказывать почтение германским офицерам и солдатам при встрече на улицах, то есть не снимающих шапки и не уступающих дорогу, «хотя тактичность и культурность требуют от русских оказывать оккупационным войскам необходимое почтение». Эти статьи, рассчитанные на лакейские души, особенно бесили Льва Николаевича: он задумывался над психологией изменников, и не только тех, кто, видимо, сочинял или переводил на русский язык эти лакейские статейки.
Вот он встречает в газете несколько подвалов местного русского историка, который доказывает, что главными деятелями истории Таганрога были… немцы. Вот похвала заместителю бургомистра Акимченко за его высокополезную деятельность на благо оккупантов, вот благосклонно упоминается инспектор 2-го участка полиции П. Т. Зачесенко, вот благодарность «русскому директору» завода № 65 (ныне комбайнового) Шестопалу «за умелое руководство работами», вот объявление о наборе в охраную полицию, из чего Лев Николаевич понял, что помимо русской милиции существовала еще охранная полиция, составленная также из русских. В объявлении о наборе было указано, что «будут приниматься также и бывшие офицеры». Это упоминание особенно взорвало Льва Николаевича. «В полицию пойдут подонки, злые на советскую власть, — думал он. — Но советский офицер туда не пойдет. Может быть, они имеют в виду бывших офицеров старой русской армии?.. Но те — уже старики, тоже едва ли и среди них найдется такой предатель! Но… может быть, есть там и засланные нашими партизанами? — мучительно думал Лев Николаевич. — Вот Коля Букатин, я его знал! Знаменитый таганрогский футболист, работал при наших директором «Динамо», но почему-то остался при немцах и ими отличен: назначили… директором мясокомбината. Почему мясокомбината? Почему назначен на директорский пост он — заведомый большевик? Странно! Надо предполагать какие-то ухищрения со стороны Букатина. Но… может быть, это не ухищрения, а героизм?..»
Старику начинало казаться, что он ровным счетом ничего не понимает и что вокруг творятся необыкновенные дела, о которых он только читал в старомодных романах: тайны, самопожертвования, двойная жизнь… А он? Бережет свою старость? Для кого? Была когда-то жена. Она ушла от него с итальянским заезжим музыкантом. Был сын и погиб. Остался он один, как приговоренный к смерти в смертной камере. Никто не придет освободить его. А палач уже за стеной!
В комнату постучали. Вошла Марья Васильевна с тремя незамужними дочерями. Сразу Лев Николаевич понял, что у них неладно.
— Беда! — воскликнула с порога Марья Васильевна, запыхавшись, как будто пробежала километр. — И большая!
Объяснять принялась Софья — самая деловая из сестер. Работая на телеграфе, она, кажется, усвоила телеграфный стиль.
— Объявление в газете, — сказала она. — Смотрите! Лев Николаевич посмотрел в газету, которую еще не выпустил из рук и держал инстинктивно так, точно ядовитую гадюку, — отведя руку в сторону. Да, в газете объявление, которого он не заметил: «Распоряжение № 8 бургомистра от 18 ноября 1941 года. Приказывается всем жителям Таганрога зарегистрировать в бургомистерстве в трехдневный срок все свои ценности, как-то: золото, драгоценные камни, платину, валюту. В противном случае таковые будут конфискованы».
— Ну и что же? — сказал Лев Николаевич. — Они все равно будут конфискованы, и тем скорее, чем скорее их зарегистрируют! Для того и объявление.
— Вот видишь, мама! — сказала Татьяна, но, увидев, что мать заплакала, обняла ее и стала утешать: — Подумаешь ценности! Сережки, твои да мои, да эта цепочка. И золотая ли она еще?
- Предыдущая
- 58/77
- Следующая
