Билет в одну сторону - Костина Наталья - Страница 67

• Предыдущая
• 67/68
• Следующая

Даже во сне я снова шел все той же последней дорогой. Я проживал эту ночь снова и снова: кружил по туману, находил рядом с грузовиком разбитую снарядом «скорую», выволакивал оттуда носилки… Я поднял оранжевую коробку аптечки, отброшенную взрывной волной далеко от убитой женщины-фельдшера, и вколол обезболивающее – себе и ему – тому, кто до сих пор лежал без сознания у перевернутого, как огромная детская игрушка, грузовика. «Нэ кыдай мэнэ, братыку…» И вокруг то и дело пели телефоны у мертвых, которым хотел дозвониться кто-то живой. Я нашел бутылку воды. Рука не болела – ее как будто вовсе не было. Я словно перешел какой-то предел и начал существовать вне своего тела: мне больше не нужны была вода и еда, я хотел только одного – дойти сам и донести его. Живым. «Нэ кыдай мэнэ, братыку…» Не бойся, я тебя не брошу.

Я полил немного ему на лицо – он очнулся и стал жадно слизывать капли с губ.

– Не пей много…

К ручкам носилок я привязал ремень и осторожно перевалил на них раненого. Положил рядом с ним все, что нашел: воду и завернутые в пакет шприцы из аптечки. Я помню, как подумал и вколол себе и ему по полному шприцу антибиотика. Я ничего не понимал в медицине, но, наверное, это было правильно. Как и дорога, которую я выбрал. Только вперед. Потому что обратного пути просто не было.

Волокуша тряслась по неровностям почвы, он застонал. Друг мой, брат мой, терпи… Мы выйдем, мы выживем… Мы переживем эту войну. Внезапно я встал, как будто пораженный громом: телефоны! У НИХ – у убитых – были мобильники! Я могу позвонить кому-нибудь… живым на том конце связи. ТАМ знают, куда ехали эти люди! Нас найдут! Нас заберут… Сколько же я умудрился пройти, что потерял из виду все: и поле, окутанное туманом, и разбитые машины, и мертвую женщину-фельдшера со светлыми волосами, намокшими от тумана? Как я мог потерять из виду тех мертвых, у которых были телефоны с живыми голосами внутри?! Носилок тоже уже не было: наверное, они сломались. Или протерся брезент… да, точно, протерся и разорвался брезент. Но я все-таки сумел взвалить его на плечо. Значит, будем идти дальше. Без телефонов. Без звонков куда бы то ни было. Если найти дорогу, а потом идти по ней, то рано или поздно можно куда-нибудь прийти. Все дороги ведут в Рим. Или в рай… я точно не помню, да это, наверное, и не важно.

Я увидел ее издали: ярко-розовую точку под деревом. «Нэ кыдай мэнэ, братыку…» Он уже не стонал. Не мог. Часов у нас не было. Время перестало существовать. Но я знал, что нужно идти. По этому неровному полю – просматриваемому и простреливаемому от горизонта до горизонта. Позади нас остались километры длиною в жизнь. В вечность. Километры и пустые шприцы от обезболивающего.

Розовый детский рюкзак стоял, как будто видение. Мираж – в пустом поле не бывает детских розовых рюкзаков. Вертлявая рыбка на нем вдруг повернулась боком и плеснула хвостом: «Дядя, это у вас настоящая шоколадка?» Это мираж… фантом… галлюцинация. Нет, все настоящее: и бутылки с водой, и яблоки, и бутерброды с тушенкой… и даже желтые, солнечные шарики аскорбинки, словно вынырнувшие из моего детства. Мы просидели под деревом час, может быть, два, а может – десять минут… я не знаю.

– На, поешь…

– Тяжко тобі?

– Нет… не тяжело.

– Кинь мене тут. Йди сам.

«Нэ кыдай мэнэ, братыку…» Я помотал головой:

– Мы дойдем. Найдем наших… своих.

Как это у меня вырвалось? Наших? Наших тут нет. Наши стреляли в меня, они положили питерского в ряд с убитыми и снимали все это на камеру. Он лежал мертвый, вместе с такими же не нужными никому добровольцами, как и я… Мы – балласт, винтики, которые сломались. Мы захотели вклиниться в систему, и она поставила нас на место: хороший винтик – мертвый винтик. Наверное, я все-таки брежу…

– Водички… попить.

– Не пей много.

Кажется, я это уже говорил? Когда? Где? «Дядя, это у вас настоящая шоколадка?» Ленточка. Лента на моем рукаве была вся в крови. И я ее потерял. Но вторая – тут, в кармане. Кукла. Тетрадь. Лишний вес. Выбросить? Нет, нельзя… надо вернуть. Кому? Ленту, шоколадку… надо вернуть это все девочке с косичками. Кукла тоже ранена. У нее нет ноги. Дырка. Видно насквозь. Нора, в которую падала девочка Алиса. Или не Алиса? Как ее звали, девочку с косичками? Я же точно знаю, она говорила! «Вы нас тоже убьете?» Вход в другое пространство. Другое измерение. Другая страна. Другой мир. Я расту? Нет, просто я изменяюсь. Паспорт. Здесь этого нельзя. Найдут. Меня найдут свои, которые чужие. И положат рядом с питерским. Винтики все должны лежать в одной коробке. А паспорт пошлют маме: «Ничего не знаем, он приехал сюда сам. В отпуск». Это игра. Кто не выжил – тот не виноват. Актеры любят играть в игры. Зачем мы все здесь? Свернуть старый мир в трубочку. Бросить в нору. Надо идти. «Дядя, это у вас настоящая шоколадка?» «Нэ кыдай мэнэ, братыку…» Не бойтесь. Я никого не брошу. Сразу за розовым рюкзаком – дорога. В рай? По дороге легче идти. Мы дойдем. Ноги идут сами. Опять стреляют? Перемирие же… Между мирами. Пере-понка. Пере-рыв. Разрыв. Пере-звон. В ушах звенит. Кажется, в меня опять попало. Хорошо, что я положил тебя на землю. Брат мой. Я тебя не оставлю. Все дороги ведут… они никуда не ведут. Нет никаких дорог. Сколько крови! Рука… это было смешно. Теперь больно везде. Люди убивают людей. Шприцов не осталось. Наконец-то свет! Яркая звезда впереди. Опять идем по полю – почему по полю, ведь была же дорога, я помню! Очень много людей. Все теснее и теснее. Возьми меня за руку, брат! Девочка с косичками. У нее есть мама. Не отпускайте ее одну! Почему так тесно? Пространство стремительно сужается, совсем как в песочных часах. Нас куда-то несет – прямо на свет, который впереди. Дороги нет, и всего одна дверь. Все хотят войти – но впустят только меня. Я знаю.

– Не оборачивайся. Я знаю, какого цвета у тебя глаза. Они черные. А волосы раньше были короткими. Я помню. Но теперь они отросли.

– Ты? Ты?!

Он лежал на боку и улыбался. И я тоже смотрела на него – я все-таки обернулась. У него была самая лучшая улыбка на свете. И серые глаза. Я смотрела – и больше ничего сказать не могла. Наверное, я и так слишком много сказала сегодня ночью…

– Я ужасно хочу тебя обнять, – смущенно сказал он. – Можно?

– Можно…

Оказывается, этой ночью я выплакала еще не все слезы. Он осторожно целовал мои глаза, а обняла я его сама. Его руки пока слушались плохо.

– Аня… – пробовал он мое имя слишком долго молчавшими губами. – Мурзик… Ты самая красивая. Ты это знаешь?

– Молчи, ради бога… я прошу тебя – не разговаривай много!

От счастья я и плакала, и смеялась одновременно.

– Нет уж… сто лет не разговаривал! Это дождь идет или лето кончилось?

– Сегодня двадцатое октября, – сказала я тихо. – Лето давно кончилось. И дождь.

– О!..

Он выглядел потрясенным. Несколько месяцев напрочь испарились из его жизни.

– И все равно – сегодня самый лучший день на свете! – поспешила сказать я.

– Наверное.

Мне хотелось многих вещей разом: остаться здесь, с ним, и сидеть, прижавшись, не выпуская его пальцев из своих; побежать в дежурку и позвать оттуда заведующего; перебудить, несмотря на ранее утро, все отделение; позвонить домой… Максу… Олегу…

– Я… нужно позвать доктора.

– Ты сама доктор. Самый лучший доктор. Я знаю!

– Ты… ты не понимаешь. Они… – Я запнулась. Как сказать ему, что сегодня, именно сегодня, его собирались отключить? Или… он сам это знал? Как знал то, что меня зовут Аня и какие у меня раньше были волосы… И как называется то, что произошло этой ночью? Чудо? Усилие воли? Или организм наконец справился сам?

– Посиди со мной. Я не хочу тебя никуда отпускать.

– Ты не понимаешь… Может быть, тебе срочно нужны какие-нибудь процедуры! – выпалила я.

– Только не бегай по отделению в таком виде, – жалобно попросил он. – В конце концов, я ревную!

• Предыдущая
• 67/68
• Следующая