Билет в одну сторону - Костина Наталья - Страница 64
- Предыдущая
- 64/68
- Следующая
– Выключи! – завизжала я, когда отчаянно завопил грудной ребенок, и Олег испуганно сдернул наушники.
– Ты-то чего так разволновалась, Швабра? – сочувственно спросил он. – Похоже, он не реагирует на войну.
– Н-не нужно больше… – прошептала я трясущимися губами.
– У тебя совсем с этим твоим… – Он на секунду замолчал, но закончил весьма решительно: – Нервы развинтились! Скоро тебя лечить придется.
– Не придется, – буркнула я.
– Ну, смотри… как знаешь!
Знаю… я все знаю. Я понимаю. Но я не принимаю этого, черт возьми! Я в который раз стиснула зубы: нет, нет, нет! Нельзя списывать живого человека! Не знаю, сколько я просидела в оцепенении – час, два, весь день? За окном уже стемнело. Октябрь, осень. Закат. Наверное, нужно было спуститься в буфет и поужинать, но мне ничего не хотелось. Я взяла в руки гребешок и тут же его отложила: ОН не вертел головой, и волосы лежали в полном порядке – так, как я недавно их причесала. Завтра… завтра ему уже ничего не понадобится – ни расческа, ни мой протертый суп… вообще НИЧЕГО.
Нет! Я НЕ ПОЗВОЛЮ! Однако где-то глубоко внутри гаденький голос сказал: «Позволишь. Будешь биться, кричать, цепляться за его кровать… В конце концов тебе, истеричке, просто сделают укол и уволокут на кушетку в ординаторскую. И запрут тебя там на ключ. И все. ВСЕ ЗАКОНЧИТСЯ. Потому что судьба распорядилась именно так. Не тебе спорить с судьбой. Ты все равно проиграешь. Так что смирись и не делай больше больно ни себе, ни ему».
Егор
Я очнулся оттого, что все мое тело затекло. Застонал и тут же заткнулся: вспомнил, где нахожусь. Кровь из руки уже не сочилась – оказывается, в полном беспамятстве я все-таки сделал, что требовалось: перетянул руку выше пулевого отверстия. Жгута у меня не было, и я воспользовался той самой лентой, которую таскал в кармане. Лентой из девчачьей косички. Желто-голубым символом украинцев… Я поймал себя на том, что говорю «украинцы», а не «укропы», «укры», «салоеды», «майданауты»… Я потянул за узел и тут же снова непроизвольно застонал – руку и бок прожгло, как огнем. Но узел все равно нужно было ослабить, иначе можно потерять руку совсем… «А ты что, собираешься выжить? – иронически спросил я себя. – Ну-ну… и куда же ты пойдешь? К СВОИМ? Которые как раз ждут не дождутся, когда ты материализуешься, чтобы предъявить для отчета командованию твой труп. Пока ты жив, Егор Греков, ты – только проблема!»
Солнце садилось, но тут, наверху, жарко не было. Было даже скорее холодно. Так холодно, что я даже застучал зубами. Коснулся здоровой рукой бака – он был теплый, даже горячий, и отдавал тепло совсем как печка. Значит, меня знобит не от вечерней прохлады? А, да… я же потерял кровь. Много крови. И… мне бы водички, которой здесь, в этой водонапорной башне, не было – да и не могло быть. Я боялся утонуть, но, похоже, погибать мне придется совсем от другого. Стоп, стоп, почему сразу – погибать? Я… я не хочу! А если не хочу – значит, нужно выбираться отсюда. Идти. Ноги-то целы! Ну подумаешь, руку зацепило… Подумаешь! Я здоров. У меня нормальный вес. И много крови. Ну вытек… стакан. Доноры больше сдают. Шок? Да… я мог представить себе все что угодно: съемки очередного пропагандистского ролика, оглушительное фиаско при разведке боем, но только не то, что произошло. Что нас, безоружных, погонят на свой же блокпост и будут хладнокровно расстреливать – с двух сторон. И спереди, и сзади. Они же садили из минометов совсем не по блокпосту, а по нам! Я заскрипел зубами: сволочи… сволочи… Они же еще и СНИМАЛИ это!!! Я словно увидел бегущую строчку в новостях: «Во время перемирия войска украинской хунты атакуют мирный блокпост Новороссии. К счастью, атака была отбита, мирные ополченцы не пострадали». И – крупным планом – трупы с желто-голубыми шевронами, уложенные рядком. Как возрадуется российский зритель! Бей их, гадов… мочи до победного! Деды воевали, и мы охулки на руку не положим!
Эта война – гибридная, как нам объясняли, – самая хитрая и самая эффективная. И чтобы на деле доказать ее хитрость и эффективность, выбрали и погнали на убой нас: лузеров, добровольцев-неудачников, бесполезных в военном смысле и убыточных в финансовом – мы же все подписали контракты! Я вспомнил вопрос питерского: «Ты тоже на три месяца подписал? Мне сказали – подписывай сразу на три, так выгоднее. За день боевых действий сто баксов. Не хило, а?» А много ли здесь было тех боевых действий, в которых мы участвовали? Я и не помню… И платили ли нам, когда этих самых боевых действий не было? На руки нам никаких документов не дали – они все остались там, где-то… очень далеко, в какой-то папке с тесемками, которую так легко бросить в огонь или просто в мусорный бак. Да и никаких денег мы не видели – все якобы шло на банковский счет, о котором никто, кроме нас и тех, кто его открывал, не знал! А нет человека – нет и счета… и проблем тоже нет. А деньги… как известно, деньги в этом мире не пропадают. Они просто меняют владельца.
Господи, о чем я думаю? Мне бы выбраться, а я рассуждаю о каких-то контрактах! Гибридная война… и чем меньше нас вернется домой – нас, сумасшедших добровольцев, которые могут рассказать всю правду об этой гибридной войне, – тем будет лучше. Лучше для всех. Для общества, которому нужны крепкие рабочие руки, а не такие, как я мечтатели, которые и себя-то прокормить не могут! Нет, не думать об этом… не сейчас. А почему «не думать»? Когда же думать, как не теперь, – и время замечательно выбрано, и место! Зверю, попавшему в капкан, тоже остается только думать… и ждать, когда его добьет пришедший охотник.
Но я не зверь. Я не дамся. Всего-то рука… ну и бок немножко.
Я заглянул под залитый кровью и уже успевший взяться коробом камуфляж. На боку была изрядная ссадина, сорван кусок кожи и все вокруг покраснело, как обваренное. Я дотронулся пальцем – и зашипел. Но дырки от пули не было. Бок формы был выдран клоком, значит, она просто меня зацепила… но не ранила и не убила.
Я зачем-то ощупал карманы, хотя знал наперед, что там ничего нет и быть не может: ни оружия, ни еды, ни воды. У меня оставался паспорт, еще одна ленточка и мобила Жука. Все. Это все. Три практически бесполезные вещи. Хотя – почему бесполезные? Лента, кажется, спасла мне жизнь! Мобильник… не знаю, за какой надобностью я таскал его с собой – он давным-давно был разряжен. Или я до сих пор надеюсь снова повстречаться с этим Жуком? Зачем? Что я могу ему сказать? Что теперь понимаю ВСЕ? Но кому это нужно ТЕПЕРЬ? Сегодня? Сейчас? Здесь? На полуразрушенной водокачке? Посреди палимой солнцем степи? У самого блокпоста, где только и ждут, наверное, что я объявлюсь? А может, уже не ждут – знают, что подстрелили и что я никуда не денусь. Не уйду далеко: без оружия, воды, пищи, компаса… Они знают, что мне попросту НЕКУДА идти.
Я поднялся на ноги: они заметно дрожали. Рука распухла и болела при каждом движении: хотя я перемотал ее разорванной на части футболкой, лучше от этого, кажется, не стало. Мне бы обезболивающего какого сейчас… хотя бы пару анальгина! Слюны во рту почти не было, и язык стал, как наждак. Я с трудом облизал им такие же сухие и потрескавшиеся губы и начал осторожно слезать вниз. Лестница, которую я днем преодолел буквально за считанные секунды, сейчас казалась бесконечной. Я нащупывал одной ногой скользкую от росы ступеньку, затем убеждался, что нога стоит крепко, и только затем спускал вторую. Держаться я мог только одной рукой – вторая была бесполезна: она только мешала и цеплялась за все, а боль в ней была такой, что мне казалось, будто ее попросту отпиливают прямо по живому.
Когда подо мной оказалась не очередная металлическая перекладина, а земля, от изнеможения я просто свалился кулем, не обращая внимания ни на что – ни на руку, ни на то, что я весь взмок от напряжения и от этого пить захотелось уже вовсе нестерпимо. Я лежал и хватал воздух открытым ртом – как будто пробежал, по меньшей мере, марафон. Не знаю, сколько я так валялся – наверное, очень долго, – пока не обнаружил, что вся трава вокруг намокла от росы. Я приник к этой влаге лицом, я водил по ней здоровой рукой и облизывал ладонь. Роса пахла полынью и донником, землей и железом, жизнью и смертью…
- Предыдущая
- 64/68
- Следующая