Без семьи (др. перевод) - Мало Гектор - Страница 27

• Предыдущая
• 27/53
• Следующая

– Это Капи! – воскликнул я и вскочил с места.

Но Лиза опередила меня, она подбежала к двери и отворила ее.

Бедный Капи бросился ко мне и, когда я обнял его, начал, радостно взвизгивая и дрожа всем телом, лизать мне лицо.

– А что будет с бедным Капи? – робко спросил я у садовника.

– И Капи останется с тобой, – ответил он.

Пес как будто понял, о чем мы говорили. Он встал на задние лапы, приложил передние к груди и поклонился. Это ужасно рассмешило детей, в особенности Лизу.

Я хотел было заставить его проделать несколько штук, чтобы позабавить их, но он не послушался и, схватив меня за рукав, потащил к двери.

– Он просит, чтобы я шел с ним, – сказал я.

– Он, должно быть, хочет отвести тебя к твоему хозяину, – кивнул садовник.

Полицейские, которые унесли Витали, сказали, что им нужно расспросить меня, и обещали зайти днем. Но когда они еще соберутся прийти, а мне хотелось разузнать о Витали как можно скорее. Ведь я не умер, может быть, не умер и он.

Отец Пьер – я уже начал так его про себя называть, – видя мое беспокойство, пошел вместе со мной в контору полицейского комиссара. И там я узнал, что Витали действительно умер.

Меня стали расспрашивать, и я рассказал все о себе и о Витали.

– Что же ты будешь делать теперь? – спросил комиссар. – Ведь ты говоришь, что родных у тебя нет.

– Я хочу взять его в свою семью, – сказал садовник, – если вы согласитесь доверить его мне.

Комиссар не только согласился, но еще и сказал, что Акен поступает очень хорошо и делает доброе дело.

Потом он спросил меня, не заходили ли мы к кому-нибудь в Париже, и я сказал ему про Гарофоли.

– Отведите его к Гарофоли, – сказал комиссар одному из полицейских. – Ступайте на улицу Лурсин – мальчик наверняка узнает дом. Расспросите этого Гарофоли.

Итак, мы втроем – отец Пьер, полицейский и я – отправились на улицу Лурсин. Я тотчас же узнал дом, и мы поднялись в четвертый этаж. Маттиа в комнате не было; должно быть, его увезли в больницу.

Увидев полицейского, Гарофоли сначала испугался, но сразу оправился, узнав, зачем мы пришли.

– А, так бедный старик умер? – сказал он.

– Вы его знали?

– И хорошо знал.

– Так расскажите все, что знаете о нем.

– Витали – ненастоящее его имя. Его звали Карло Бальзани. Лет тридцать пять или сорок тому назад он был знаменитым певцом, и его знали не только в Италии. Он пел на сценах лучших театров в Неаполе, Риме, Милане, Венеции, Флоренции, Лондоне и Париже. Но в один прекрасный день он потерял голос и больше не мог петь в больших театрах. Не желая после своего блестящего успеха показываться на сценах маленьких, незначительных театров, он переменил имя и стал избегать всех, кто знал его в прежнее время. Ну, а жить все-таки было нужно. Он брался то за то, то за другое, но ему не было удачи. И кончилось тем, что он стал показывать ученых собак. Однако хоть голос у него и пропал, но гордость осталась. Он умер бы от стыда, если бы узнали, что знаменитый Карло Бальзани превратился в бедняка Витали. Я случайно узнал его тайну.

Так вот кто был Витали! Бедный Карло Бальзани! Милый, добрый Витали! Я нисколько не удивился бы и в том случае, если бы мне сказали, что он был самим королем.

Витали должны были хоронить на другой день, и отец Пьер обещал пойти со мной на похороны.

Но утром я, к своему величайшему огорчению, не мог встать с постели. Всю ночь меня бил озноб, а потом начался страшный жар. В груди жгло как огнем, и мне казалось, что я болен так же, как Проказник. У меня и на самом деле было воспаление легких – я сильно простудился в ту ночь, когда умер Витали.

За время болезни я узнал, как добра семья садовника, а в особенности, как заботлива и внимательна Этьеннета. Простой народ редко обращается к докторам; но я заболел так серьезно, что для меня сделали исключение. Доктор определил мою болезнь и сказал, что меня нужно отправить в больницу.

Это, конечно, было бы удобнее всего, но отец не согласился.

– Он упал не около больницы, а около нашего дома, – сказал он, – и мы должны оставить его у себя.

Этьеннета, у которой и без того было очень много дел, стала ухаживать за мной. А когда ей нужно было заняться хозяйством, ее заменяла Лиза.

Я хворал долго и тяжело, но Этьеннета все так же заботилась и внимательно ухаживала за мной. Иногда и ночью приходилось кому-нибудь сидеть около меня, и тогда Алекс и Бенжамен чередовались между собой.

Наконец я стал выздоравливать, но так как болезнь была серьезной и продолжалась очень долго, мне нельзя было выходить на улицу до весны. Когда наконец потеплело, в хорошую погоду Лиза стала гулять со мной. Мы выходили из дому в полдень, в самое жаркое время дня, и, взявшись за руки, медленно шли в сопровождении Капи.

Мало-помалу ко мне вернулись силы, и я мог приняться за работу. С большим нетерпением я ждал этого времени: мне хотелось отплатить хоть чем-нибудь добрым людям, сделавшим для меня так много.

Когда я выздоровел, в нашем саду начала распускаться гвоздика. У нас ее было очень много – белая, пунцовая, фиолетовая. И вечером, прежде чем цветы накрывали стеклянными рамами, весь сад был полон ее благоуханием.

Я был еще слаб, и мне дали легкую работу. Каждое утро я должен был поднимать с цветов стеклянные рамы и вечером снова опускать их, когда становилось свежо. А днем, в жару нужно было ставить соломенные щиты, чтобы закрыть цветы от солнца. Работа моя была нетрудна, но у меня не оставалось ни минутки свободной, потому что мне приходилось поднимать и опускать каждый день несколько сотен рам и следить, чтобы цветам было и не слишком жарко, и не холодно.

Вся семья работала с утра до вечера, вставала задолго до рассвета и ложилась поздно. Это была хорошая школа труда для меня.

Когда я окреп, то стал работать так же, как работали все в этой семье; даже маленькая Лиза не сидела сложа руки. И скоро я привык к этой трудовой жизни. Вместо того чтобы ходить целыми днями по дорогам, я теперь оставался на одном месте, в саду, и так тяжело работал с утра до ночи, что рубашка на спине становилась мокрой. Но остальные работали так же, рубашка отца была мокрее, а его лейка – тяжелее наших.

Кроме того, я был счастлив, что у меня теперь есть семья. Я уже не был одинок, у меня было свое место за столом, своя постель. И люди, у которых я жил, считали меня принадлежащим к их семье, и сам я любил их как родных.

По воскресеньям мы отдыхали, и как приятен был этот отдых после целой недели тяжелого труда!

После обеда мы все шли в обвитую виноградом беседку, стоявшую недалеко от дома. Я брал свою арфу, которая в будни висела на гвозде, и начинал играть, а братья и сестры танцевали. Когда они уставали, я пел им все песни, какие знал, или разыгрывал вместе с Капи какую-нибудь смешную пьеску.

Два года я счастливо прожил в семье садовника. Акен считал меня сыном, дети – братом. И я, наверное, никогда не расстался бы с ними, если бы внезапная катастрофа не разлучила нас.

Цветы в Париже раскупаются главным образом в большие праздники. И садовники стараются, чтобы как раз к ним распускались маргаритки, фуксии, олеандры и другие цветы. Для этого требуется, конечно, большой опыт и особого рода талант. Отец Акен славился своим умением выращивать цветы вовремя. Но зато скольких трудов, скольких забот это стоило!

Наступил август месяц, в котором много праздников. Все наши цветы распустились. И в саду, и в теплицах, и в оранжерее их было так много, что отец с удовольствием потирал руки.

– В нынешнем году дела идут хорошо, – говорил он и с улыбкой высчитывал, сколько получит денег.

Мы в последнее время работали больше обычного и не отдыхали даже по воскресеньям. А потому было решено, что пятого августа – оно приходилось на воскресенье – мы все, в награду за наши труды, отправимся обедать к одному приятелю отца, в Аркейль. Мы закончим работать в четыре часа, в пять придем в Аркейль, пообедаем там и сейчас же после обеда отправимся домой, чтобы лечь вовремя и встать в понедельник пораньше.

• Предыдущая
• 27/53
• Следующая