Атлантия - Каунди (Конди) Элли - Страница 30

• Предыдущая
• 30/60
• Следующая

На столе между нами стоит большая золотая чаша, полная раковин самых разных цветов. Странно видеть такое их количество в одном месте.

– Откуда у тебя столько? – спрашиваю я.

– А откуда у коллекционера появляется коллекция? – вопросом на вопрос отвечает Майра. – Бывая на рынке, я всегда держала глаза открытыми. Как только замечала интересную раковину, сразу покупала. Я годами их собирала.

– Так вот, значит, как ты меня слышишь? – Я показываю на вазу с раковинами. – Берешь одну из них и слушаешь?

– Нет, – качает головой Майра, – все эти раковины пустые.

– То же самое ты сказала о сиренах, – замечаю я. – Ты назвала их пустышками.

– Да, – говорит Майра. – Члены Совета хотели, чтобы сирены стали такими, и за долгие годы отлично научились ломать их, прогибать под себя.

– Но что же произошло? – спрашиваю я. – Ты ведь рассказывала, что в былые времена сиренам поклонялись. Когда и почему их стали ненавидеть?

– Это ужасная история, – вздыхает моя тетя. – Ты уверена, что хочешь ее услышать?

Мне, конечно, интересно узнать, в чем там дело, но я не уверена, что и впрямь хочу, чтобы эту историю поведала мне Майра. Сидеть у нее в доме и смотреть тетушке в глаза, когда она говорит, – это совсем не то же самое, что слушать на расстоянии через раковину голос из далекого прошлого.

– А наша мама когда-нибудь приходила в эту комнату? – спрашиваю я.

– Не в день своей смерти, – говорит Майра.

Сейчас ей не обязательно отвечать мне откровенно, мы ведь говорим друг с другом напрямую. В какой-то миг мне даже хочется задать Майре вопрос через раковину и посмотреть, как та себя поведет. Но я чувствую, что это неправильно. Она ведь не какая-нибудь марионетка. Да и я тоже. Майра подарила мне раковину, чтобы я могла связываться с ней на расстоянии, чтобы я продолжала учиться.

Но сейчас мы сидим в одной комнате.

Что ей известно? Меня не покидает чувство, что она чего-то недоговаривает о смерти мамы. И знает ли Майра о том, что Невио – сирениус? Я не испытываю к нему ничего, кроме отвращения, и все равно у меня такое странное ощущение, будто мы трое – Невио, Майра и я – как-то связаны друг с другом одной общей тайной.

При ярком освещении Майра выглядит старой и молодой одновременно, словно она всегда была и только что появилась. Свет играет на ее волосах, отражается в глазах. Она ждет, когда я решу – хочу или не хочу услышать историю о сиренах, ждет так, словно у нее в запасе целая вечность. И в то же время ее молчание и неподвижность подсказывают мне обратное, потому что в наступившей тишине я слышу дыхание Атлантии. А потом я вдруг слышу кое-что еще. Голоса.

Я задерживаю дыхание.

– Да, – кивает Майра. – Об этом я тебе и говорила у пруда желаний. Голоса повсюду. Ждут, когда их кто-нибудь услышит. За долгие годы я много всего слышала, но сейчас с этим покончено. Я услышала достаточно. Сейчас пришло мое время говорить.

– И мое время слушать. – Я стараюсь, чтобы голос звучал спокойно, но в сердце у меня горечь.

– Да, – отвечает Майра. – Только времени у тебя не так много, Рио. Совсем мало.

Она собирается рассказать мне эту историю, а я собираюсь ее послушать. Казалось бы, ничего такого. Но мне почему-то страшно. А как же наша мама? Наверняка ей тоже было страшно, когда она вошла в шлюзовую камеру, чтобы пройти испытание на звание Верховной Жрицы, а там ее ждала сестра.

– Через несколько поколений, – начинает свой рассказ Майра, – некоторые сирены начали использовать свою силу, чтобы манипулировать людьми. И контролировать друг друга.

Она говорит просто, ничего не приукрашивает, голос у нее мягкий, в нем не чувствуется ни нажима, ни угрозы. В нем нет злости или осуждения. Она просто рассказывает мне все как было.

– Когда это произошло, большинство сирен пришли к полюбовному соглашению, решив, что они больше не могут возглавлять Атлантию. Они не хотели, чтобы у Верховной Жрицы или у Верховного Жреца было слишком много возможностей использовать свой дар убеждения в неблаговидных целях.

А потом, спустя несколько лет, в храме произошло нечто из ряда вон выходящее. Две сирены поспорили прямо перед проповедью Верховного Жреца.

Одна встала и закричала, а вторая запела.

Та, которая пела, настаивала на том, что должна рассказать людям правду о нашем мире. Та, что кричала, уверяла ее, что люди не готовы это услышать и правда уничтожит их.

Дальше никто не мог разобрать ни слова: только отдельные звуки, и звуки эти были ужасными.

Настолько ужасными, что в тот день в храме умерло несколько прихожан.

Несчастные падали на пол, из ушей их текла кровь, а в зрачках застыл ужас.

Они умерли под статуями богов на глазах у всего прихода, и после того как они упали, те две сирены прекратили кричать и петь. Одна из них опустилась на колени над упавшими и молила их вернуться к жизни, но это, конечно, не сработало. Даже сирена не в силах приказать такое. Наконец в храм прибыли стражи порядка, они увели сирен, а потом забрали тела умерших. Никто не мог поверить в то, что такой кошмар случился в храме, там, где любой должен чувствовать себя в безопасности.

После этого страшного дня Совет постановил, что сирены переходят в его подчинение и под его защиту. Сирены пребывали в таком смятении после трагедии в храме, что согласились. Они решили, что так будет лучше для всех.

Когда Майра заканчивает свой рассказ, Атлантия затихает. Майра закрывает глаза.

– Так началась долгая пора приручения и падения сирен, – говорит она.

– А те две сирены? – спрашиваю я. – Что с ними стало?

– Одна согласилась подчиниться новым правилам, – отвечает тетя. – А вторая покончила с собой.

– Как именно?

– Утопилась в пруду желаний. В том самом, возле которого я недавно тебя встретила. Она заковала руки и ноги в цепи и бросилась в воду. Специально проделала это ночью, чтобы никто не смог ее спасти. Голос этой сирены был первым из тех, что я услышала. Его больше нет. Ее больше нет.

Я об этом ничего не знала. Мысленно представляю себе, как та сирена затаилась на дне пруда: в волосах водоросли, вся посинела за эти годы, а там, где когда-то были глаза, – две монеты. Жуть какая, меня даже передергивает.

– Мама очень любила тебя, – вздыхает Майра. – Но эта любовь вселила в ее душу страх. Нельзя позволять, чтобы любовь несла страх.

Как она может такое говорить? Как она могла оставить маму на пороге в тот день? Если бы моя сестра умирала, я бы перенесла ее в дом, подальше от любопытных глаз. Я бы использовала свой настоящий голос, чтобы вернуть ее к жизни. Пусть это и не работает, но я бы все равно попыталась.

Я встаю, пора уходить. Майра провожает меня вниз и по пути выключает свет в доме.

– Ты ведь поняла, кем они были, да? – спрашивает тетя, когда я открываю входную дверь. – Те две сирены в храме?

Она права. Я обо всем догадалась. Я не знаю их имен, и Майра не сказала об этом прямо, но я услышала это в ее голосе.

– Они были родными сестрами, – говорю я.

– Да. Но больше никто об этом не знает. Только я и ты. До этого в одной семье никогда не рождались две сирены. И после этого тоже.

Пока не появились мы с Майрой.

Так что это не единственный случай в истории.

От дома Майры до центрального района Атлантии я добираюсь уже почти под утро. Скоро станет светло, мне надо поторопиться. Возле храмовых деревьев я приседаю на корточки и аккуратно собираю упавшие металлические листья в свою сумку с кислородной маской. Я слышу какой-то шорох и сначала пугаюсь, но потом понимаю, что звук идет откуда-то сверху.

Это, наверное, одна из летучих мышей, что живут при храме.

И точно, она устроилась в кроне дерева у меня над головой.

– Теперь можешь сбивать, сколько хочешь, – с улыбкой говорю я.

Летучая мышь, словно услышав меня, перемещается на ветке, и очередной серебряный лист падает на землю. Его я тоже подбираю.

• Предыдущая
• 30/60
• Следующая